Готовка оказалась не таких плохим занятием, как он ожидал. К делу быстро присоединились вездесущая Катча и еще несколько женщин из разных отрядов, которым просто нравилось готовить, и вместе они смеялись, шутили, бросались друг в друга мусором и пели песни за работой. Конечно, не обошлось без неуместных комментариев о внешности Сиксеру и попыток потрогать его в не самых приличных местах, а одна из девушек даже сочинила небольшую оду округлости его "крепких ягодиц", но за время, проведенное в армии, он научился легко игнорировать такие выпады и не придавать значения — тем более, что рядом находилась Катча, а в ее компании никто не решилась бы перейти от слов к особо активным действиям.
— И как только Кайли справлялся со всем этим один? — вопрошал Сиксеру, вытирая пот со лба краем хоно. — Нас вон сколько, и не управиться, а он один был!
— Это ты просто его не видел за работой, — улыбнулась Катча. — У него вечно тут кипит, там тушится, тут это, па...пассируется, и все такое, а он умудряется еще и левой задней ногой подшивать платья королевы и начищать ее клинок, ласкать ее собак... Может показаться, что у него не две, а тридцать две руки в складках хоно прячется! Одним словом, настоящий мужчина.
— Да, настоящий, — улыбнулся Сиксеру задумчиво. — Очень жаль, что он уродился в семье тех, что для труда... Уверен, его бы быстро выкупила какая-нибудь дама побогаче, да даже королева...
Девчонки прыснули со смеху.
— Королева не интересуется мужчинами, — улыбалась Катча; она не смеялась, как другие, но видно было, что такие заявления ее тоже веселят. — Королева относится к вам, как бы это сказать... как к равным.
— Неслыханная дерзость! — засмеялся Сиксеру. — Где это видано — мужчин считать полноценными подданными?
Все засмеялись, а у него улыбка превратилась в кислую гримасу — судя по глазам Катчи, эту перемену она заметила, но промолчала.
После еды и чистки по меньшей мере сотни горшков, отряды быстро собрали вещи, Сиксеру помог Кайли подняться в обоз — в утреннем соревновании победил не он, но стрелицы уже привыкли к тому, что лежа едет раненный слуга, и вообще не собирались лишать себя целого дня шуток над Сиксеру ради комфорта. Всю дорогу отряд стрелиц не покидало приподнятое настроение, словно они шли не на войну, а на праздник, и если бы Линнвиэль не покрикивала на них периодически, барышни бы совсем распоясались. Не помогла даже показавшаяся генералея Нотри, состроившая для беззаботных девушек самое строгое свое лицо: девушки для вида притихли, но стоило генералее отвернуться, как Катча состроила уморительную физиономию, передразнивая Нотри, и стрелицы едва не разрыдались от смеха.
Вечером Сиксеру сам поставил шатер и дождался, когда в него принесли Кайли — но надолго остаться рядом с товарищем не мог, ведь должен был нестись на готовку ужина, хотя еще не успел отдохнуть от обеда.
— И как ты только с этим справлялся? — не ожидая ответа, весело спросил он, поправляя на Кайли покрывало. — Кстати, твоя спина выглядит уже куда лучше... когда сможешь встать на ноги, покажешь мне тайны своего кулинарного искусства?
— Нет, это же ТАЙНЫ, — невсерьез ответил Кайли, похихикивая. — Спасибо за заботу, гельвирчик. Береги себя...
— Я принесу тебе сладкую булочку, — пообещал тот, бездарно пародируя рев гельвиров. — Только дождись моего возвращения.
Кайли обещал дождаться, но только если Сиксеру больше никогда не будет так выть.
Дежурство у костра вечером проходило веселее, чем утром. Женщины устали за день и не приставали, зато работали с удовольствием, ведь чем быстрее сготовишь — тем быстрее поешь. Сиксеру чувствовал себя неплохо, ноги почти не гудели, и втихаря он успел засунуть в рот пару кусков пищи сверх положенного — его крупному, сильному телу еды требовалось побольше, чем миниатюрным солдаткам. Он вообще еще в детстве заметил, что практически каждый мужчина с виду и выше, и сильнее, и крепче любой женщины, и не мог не негодовать на такую несправедливость матушки природы: это мужчинам ведь нужно быть красивыми, низенькими, стройными, зачем для них идеал столь трудно достижим?!
Подобные мысли частенько посещали его и до армии, но он не высказывал их никому, понимая, что окружающие его не поймут и посмеются, но сейчас был почти готов высказать все Катче — к сожалению, она слишком увлеченно спорила с другой стрелицей по какому-то бессмысленному поводу и совсем его не замечала. Стащив с общего блюда лишнюю булочку (кое-кто наверняка это заметила, но ничего не сказала), он отправился к своему шатру, и еще на подходе к нему смутно почувствовал, что внутри присутствует кто-то чужой. Как будто бы разыгралось шестое чувство; Сиксеру остановился за пологом, задержал дыхание, боясь, что оно может быть слышимо изнутри, прислушался. Что, если враг? Генералея Нотри?
— Я тоже люблю его, Чабведа, даже очень, — слышался голос Кайли, и сразу стало понятно, кто его навестила. — Он отличный парень, без сомнений. Но ты слишком, слишком уж рискуешь. Подумай о том, какие могут быть последствия! Для тебя... для меня.
— Я достаточно осторожна, а он достаточно надежен, — возражал голосок Чабведы, и из-за ее привычки говорить шепотом слова напоминали шипение змеи. — Не могу сдержаться, понимаешь? Этот мальчик... может изменить все. И тебя, и меня.
— А я не хочу меняться, Чабведа.
— Хочешь лежать трупом и выть от боли только из-за того, с чем был рожден?
Сиксеру ужасно хотелось слушать дальше, узнать, что еще скажут — он без проблем догадался, что говорили о нем — но сердце больно кольнула совесть и пришлось тихонько попятиться прочь от шатра. Подслушивать нехорошо, верно ведь? И госпожа Чабведа, и Кайли могут разозлиться, если узнают, что он слышал их разговор, а они узнают, ведь мужчины такие болтуны! Справедливости ради, женщины тоже болтают практически без умолку...
Но они-то по делу!
Тряхнув головой, он зашагал куда глаза глядят, хотя слабо понимал, куда ему деться — к костру? Там поют пьяные песни и сходят с ума женщины, ему с ними сидеть попросту опасно! Катча тоже с ними, а больше он в этом лагере и не знает никого достаточно близко, чтобы навязаться. И в одиночку гулять тоже страшновато — ночные кристаллы горят так слабо, что в шаге от лагерных фонарей клубится тьма, и кто знает, кого можно повстречать в этой тьме, особенно если ты — одинокий юноша...
Но в самом ли деле он не знает в лагере больше никого?
Хотя идея казалась абсолютно идиотской, Сиксеру успокоил себя, сказав себе мысленно: "я — идиот, так что уж тут поделаешь", и отправился к шатру королевы Резези. У входа лежали три ее верные собаки, и одна из них подняла сонную морду, посмотрела мутными глазами на приближающегося мужчину, пошевелила ушами; он потрепал ее по голове, улыбнулся, позволил двум другим собакам обнюхать и до локтя облизать свои руки, и по тому, как все трое вновь завалились спать, понял, что может спокойно пройти. Да, псы уже должны были хорошо знать его запах и помнить, что он не опасен; а все же королеве не помешало бы озаботиться более серьезной охраной!
Сиксеру приподнял полог; в шатре горел слабый кристаллический свет, пахло какой-то нехитрой едой и еще чем-то таким, незнакомым, сладким, что Сиксеру никогда прежде не чувствовал. Королева сидела за своим импровизированным деревянным столом, сделанным из бочки, и что-то писала; гостя она, казалось, не заметила, но ручка над бумагой вдруг задвигалась чуть более резко, чем прежде, и Сиксеру решил, что это Резези навострила уши.
— Моя королева, — собственный голос прозвучал чуть более робко, чем хотелось. — Я пришел... я пришел... — он растерянно уставился на свои руки. — Я принес вам булочку!
Резези выронила ручку и взглянула на него; Сиксеру с облегчением увидел, что она не зла, хотя внутри умер от собственной глупости.
— Ну, проходи, раз пришел, — спокойно предложила она. — Пожалуй, перекусить мне и в самом деле не помешает.
Он прошел к ее столу, чтобы передать булочку, и украдкой поглядел на то, над чем она работала. На бочке лежало то же самое, что сегодня утром показывала Чабведа, так что Сиксеру сказал:
— Карта!
И при этом произнес это с таким умным и серьезным видом, что Резези явно едва не рассмеялась.
— Да, карта. Знаешь, что это такое?
— Мне объясняли... — Сиксеру расправил плечи и выпятил грудь, едва не лопаясь от гордости за свои познания. — На ней нарисованы тоннели, по которым мы ходим... все наше королевство! Оно большое, а карта маленькая; это, наверное, магией так заколдовано!
— Ты почти прав, — королева принялась за угощение, задумчиво разглядывая карту. — Мужчины твоего сословия не проходят никакое обучение, верно?
Пусть Сиксеру и страдал от некоторого недостатка образования, он смог понять по этим словам, что сморозил глупость, и устыдился.
— Нам не до того, — почти обиженно заявил он. — Мы заботимся о своем народе! Мы работаем!
— Да нет, я ведь понимаю, — Резези сделала вид, что не заметила перемену в его настроении. — Но все же было бы неплохо ввести всеобщее начальное образование и для мужчин для труда...
— Может быть, это и хорошая идея, — неуверенно отозвался Сиксеру. — А только не выйдет ничего. Мальчики с малых лет помогают отцам на работе. Пока мальчик будет образовываться, кто будет ухаживать за домом и скотиной, если повезло иметь скотину?
— Верно. И сословное строение общества нивелирует важность образования, — согласилась Резези, а Сиксеру изо всех сил работал мозгами, чтобы понимать сложные слова. — Даже если сын шахтера будет гениален, он все равно не сможет избежать шахты. Верно?
— Я сын шахтера, — нахмурился он, как будто в этом определении скрывалось что-то обидное. — И я не в шахте. Пока что...
Резези доела булочку, следя за переменами в его лице, и одобрительно кивнула.
— Ты и правда надежда, — от этих слов Сиксеру стало еще больше не по себе. — Надежда моего народа. Что ж, давай я тебе хотя бы попытаюсь объяснить, как работает карта...
Понять принцип масштаба и условных знаков Сиксеру в тот день так и не сумел. Он более-менее разобрался, каким образом умные женщины с помощью карт определяют, где они находятся и куда им идти, но все равно не понимал, как огромное королевство помещается на один небольшой кусок пергамента. Что это, если не магия? Королева говорила про какой-то там "масштаб", но для Сиксеру это звучало скорее как название некого таинственного заклинания, уменьшающего объекты.
— Вы очень умная, совсем как госпожа Чабведа, — заявил он, когда Резези, устав от попыток объяснить ему простые вещи, развалилась на своем стуле и обмахивала свое лицо этой самой картой. — Вы ведь знаете Чабведу? Это младшая сестра Кайли.
— Знаю ли я старшую магею, Сиксеру? Я, назначающая всех старших в армии?
— И правда, — он неловко хихикнул. — Вы должны ее знать... Ну, она со мной подружилась, хотя никто не понимает, зачем ей это нужно. И Линнвиэль мне не рекомендовала с ней общаться, и сам Кайли тоже не очень рад, что мы сблизились...
У Резези был стеклянный взгляд, как будто она не слушала его.
— Завтра мы доберемся до Восточного перекрестка, и там объединимся с отрядами Эльноид, — сказала она как будто бы самой себе. — После этого наша армия станет значительно больше, и мы выдвинемся к границам, чтобы дать решительный бой Сейбону. Да, решительный бой... Сиксеру, как поживает Кайливир? Если он не встанет на ноги, я не представляю, как кормить и содержать такую крупную армию.
— Кайли идет на поправку, но еще не окреп, — ответил он, и на этот раз его голос прозвучал до неуместного твердо, так что он сам даже начал себя стесняться. — Ой, извините... я хотел сказать... нет ни шанса на то, чтобы Кайли в скором времени вернулся к работе! Нам придется потерпеть...
— Неужто мне придется набрать еще слуг в ближайшем городе?
Сиксеру подумал, что ему не стоит высказывать свое мнение на данный счет; но он вдруг вспомнил Резези, ту, которую увидел позади ауры властной королевы в день избиения Кайли, и почувствовал, что она не просто так завела этот разговор — ей не помешал бы дельный совет.
— Пожалуй, стоит набрать, — впрочем, уверенность из его голоса пропала, как он ни пытался ее сохранить. — Неправильно сваливать заботу о таком количестве женщин на хрупкие плечи одного мужчины! Это вообще за гранью реальности — обслуживать целую армию в одиночку... Вы так не считаете?
— Я не задумывалась об этом, — признала она. — Но, пожалуй, твои слова не лишены правды... Неплохо было бы завести новых слуг, но мужчины непременно повлияют на дисциплину и атмосферу в моей армии. А женщины на такой унизительный труд не согласятся... что с этим делать?
— Ну, может быть... привлечь мальчиков?
Они встретились взглядами, и Сиксеру ощутил волну уверенности с двойной силой, а вот Резези явно засомневалась еще больше.
— Детский труд недопустим, — произнесла она, правда, с некоторой долей сомнения в голосе. — Высокоразвитое общество не может опускаться до эксплуатации несовершеннолетних...
— Я плохо вас понимаю, слишком много заумных слов, — признался Сиксеру. — Но для многих мальчиков служба может стать единственной надеждой на лучшую жизнь!
— Это не значит, что нужно позволить им служить, — вздохнула королева. — Это значит, что нужно обеспечить им такую жизнь, которую они смогут прожить счастливо и без тяжелого труда.
— Я родом из мужчин для труда, и я не представляю, как должна выглядеть жизнь, о которой вы говорите.
Резези подалась вперед и снова откинулась со всей силой, отчего складной стул под ней скрипнул, и закинула ноги на свой стол, прямо рядом с небрежно отброшенной картой. Сиксеру невольно простер к ней руки, намереваясь удержать в случае падения, смутился этого порыва и спрятал ладони под мышками.
— Сиксеру... у тебя есть мечта?
— Быть стрелицей! Всегда мечтал.
— Эта мечта уже сбылась! Появилось ли что-то новое? Что-то, чего ты очень хочешь?
— Ну, — он понял, что до этого момента стоял над ней, как истукан, и уселся прямо на пол у ее стола, словно четвертый пес. — Пожалуй, я хочу, чтобы с моим отцом все было хорошо... чтобы он выздоровел и жил долго. Вместе с Матушкой.
— Я недавно получала отчет о том, что он успешно доставлен в санаторий для страдающих его недугом, — она поискала глазами бумагу на столе, но, судя по всему, не нашла. — Я особенно не вчитывалась, у меня много более важных дел... но, думаю, мы можем смело предположить, что он вполне счастлив, а скоро, вероятно, будет здоров. Его болезнь пройдет почти сама собой, если он не вернется в шахты.
— Но ведь он вернется, рано или поздно! Другого пути у мужчины для труда нет. И даже я... вероятно, когда закончится война, я должен буду отправиться на ту же работу.
— Война никогда не закончится.
Сиксеру вздохнул, осознавая, что даже не может с уверенностью сказать, хорошая это новость или плохая.
— Если бы я, — Резези тараторила, как будто боялась упустить момент и потому старалась говорить как можно быстрее, — если бы я подарила вам, рожденным для труда, выбор, свободу, право решать, где работать и кем быть... через пару поколений никого не осталось бы в шахтах, и мы бы умерли без кристаллов, необходимых в быту.
Она указала на лампу, освещавшую ее шатер: в лампе стоял пучок желтоватых сияющих кристаллов, и нельзя было исключить, что эти кристаллы добыли на шахте отца Сиксеру.
И он понимал, что правда в ее словах есть, но спросил:
— Народ, подчинивший гельвиров и фирелоров, народ, десятки раз разбивший Сейбон, народ, покоривший законы магии и волшебства; вот этот вот народ, моя королева, не способен найти способ добывать кристаллы, не жертвуя жизнями своих собратьев? Чего стоит вся магия мира, если она не способна спасти от гибели одного маленького Сиксеру?
Ему показалось, что в его словах прозвучала неуместная самовлюбленность, и он вжал голову в плечи, испуганно покосившись на королеву; но она не гневалась, даже не смотрела в его сторону, глядела на кристаллы в лампе и едва заметно покачивала ногой, закинутой на стол.
— И чего стоит вся магия мира, — повторила она отсутствующим голосом, — если она не способна спасти от гибели одного маленького Сиксеру?
— Королева, я не то имел...
— Нет, я думаю, ты правильно сказал, — Резези махнула на него рукой. — Как-то нелепо выходит, что все свои силы мы бросаем на борьбу с врагом, а о своих же сыновьях не думаем. Оно, конечно, сыновья не так важны, как дочери, но все-таки...
— И хотел бы я знать, чем дочери так отличаются!
— Разве это не очевидно? Моя мама всегда говорила: для тысячи женщин достаточно одного мужчины, чтобы создать армию; тысяча мужчин и одна женщина никогда с этим не справятся.
— Бедный этот один мужчина!
Оба засмеялись, и это, пожалуй, было главной победой Сиксеру за все время, проведенное в армии. Резези смеялась. Не как королева, не как правительница, усмехаясь высокомерно или презрительно приподнимая краешки рта в намеке на улыбку, а как девчонка двадцати с лишним лет. Как обычная девчонка.
— Так или иначе, — отсмеявшись, заговорила она, и легкий флер юности и беззаботности исчез с ее лица, словно лишь привиделся, — я подумаю над этим всем, что ты сказал. Как королева, я хочу видеть счастливыми всех своих подданных, даже мужчин для труда.
— И я уверен, вам это под силу, — искренне поддержал ее Сиксеру, по-идиотски улыбаясь. — Мне кажется, я сейчас смотрю в лицо величайшей из королев.
— А мне кажется, ты никогда не смотрел в лицо королеве Нанаде.
— При всем уважении к вашей матушке, о моем народе она забывала! Не помню, чтобы из-под ее пера вышло хоть что-то, заботящееся о наших правах.
— О, да, пожалуй, тут ты прав. А я уже знаю, с чего начну, — вздохнула Резези. — Начну с указа, запрещающего называть мужчин отдельным народом!
Сиксеру опять засмеялся и хотел уже предложить вина, но вспомнил, что по мнению Резези в армии сухой закон, и захохотал пуще прежнего.
Удивительным образом разговор все продолжался и продолжался. За окном уже наверняка начинали поблескивать серые утренние кристаллы, но здесь, в легком сиянии лампы, время как будто бы не ощущалось.
Они могли бы просидеть так, наверное, до обеда, но в какой-то момент снаружи послышались шаги и ворчание генералеи Нотри. Интуиция подсказала обеим, что ей вряд ли понравится эта сцена: королева Нанно, растрепанная и румяная, смеется и общается с простым парнем, от которого еще и куча головной боли. Так что Сиксеру пришлось быстро проползти под пологом шатра в противоположной от входа стороне, дождаться, когда Нотри зайдет внутрь, и короткими перебежками мчаться к себе, надеясь, что никто его не заметит, и лелея в воспоминаниях сцены из этого вечера.
К счастью, Кайли еще спал, так что не узнал, что Сиксеру гулял до самого утра; а по пробуждении он только спросил, где тот так долго пропадал, а Сиксеру довольно ловко наплел ему что-то о том, как много работы было по кухне, и как он до поздней ночи чистил корнеплоды.
— Мне очень жаль, — честно сказал Кайли. — Обещаю, совсем скоро я приду в себя и займу свое место.
Сиксеру заверил его, что так и будет, и на том разговор завершился. Резези он в этот день видел только мельком, и она делала вид, что ничего не случилось, а генералея Нотри смерила его вполне привычным гневным взглядом, так что, видимо, о его ночной вылазке и правда никто не узнала.
Чабведа за завтраком учила его колдовать, но он опять ничего не понял. Она объясняла Сиксеру, что для магии необходимо сконцентрироваться на своих эмоциях, преобразовать их в чистейшую энергию и выпустить эту энергию из своих рук, наполнить ею оружие и выстрелить — бедняга Сиксеру битый час стоял на одном месте с натянутым луком в руках, жмурился и вздыхал, но так ничего и не добился. То ли он не проживал достаточно глубоких эмоций, то ли не понимал разъяснений Чабведы; она тоже осталась не слишком им довольна и заключила с противной патетикой в тоне:
— Значит, мужчины и в самом деле неспособны к магии!
Он ровно в этом же и пытался ее убедить всю дорогу, но тут вдруг обиделся и заявил в свою защиту:
— Зато мы великолепно готовим еду!
И в качестве доказательства своих слов протянул ей одну из булочек, которые испек еще утром. Державшая строгую диету Чабведа сперва отнекивалась, потом просто мялась, затем вздохнула и приняла угощение, а впилась в него зубами так, словно только о сладостях и мечтала в этой жизни.
— Если вы вложите в заклинание ту же страсть, с которой едите, то одним махом уничтожите весь чертов Сейбон, — ласково, но не без усмешки заявил он. Чабведа проворчала что-то в ответ, закатила глаза, но была так увлечена едой, что даже не стала тратить время на ругань. Казалось, ничто не могло завлечь ее больше булочек.
— Я буду приносить вам их каждый день, — предложил Сиксеру. — В качестве благодарности за обучение.
— Нет, спасибо, — ответила магея. — Я перестану с тобой заниматься, если еще хоть раз увижу в твоих руках выпечку.
Это звучало так, словно и ему отныне запрещалось есть сдобу, и самое время было возмутиться, но он постеснялся высказываться перед госпожой.
— И вообще, тебе пора, — заявила она. — Скоро отправляемся, а я не хочу, чтобы та женщина снова пришла на тебя ругаться. Если честно, она напугала меня до полусмерти. Эта твоя Линнвиэль.
Сиксеру как-то не верилось, что Чабведа может кого-то бояться, но он промолчал и послушно помчался к своим. Тем более, что впереди ждало что-то до смерти интересное.
Впереди ждала армия под загадочным названием Эльноид.