Он не спал и не бодрствовал.
Несколько раз его сознание вырывалось из пелены странных сновидений, и он видел над головой голубое небо, припудренное нежнейшими кучерявыми облаками, или драконов, парящих в этом небе, или потолок родного дома, и в эти моменты в ушах звучал голос отца; но потом образы расплывались, превращались в неясные пятна и уплывали от разума прочь, чтобы снова возникнуть, принимая все более и более фантасмагорические формы: дракон в отцовском доме, отец под голубым небом, королева Резези, чьи пушистые волосы превратились в облако...
Сколько времени прошло? Кто знает. В один и тот же момент ему казалось, что промелькнуло двадцать лет и всего лишь пара часов, и одно ощущение перетекало в другое, спутывалось с ним, плясало, завязывалось в узлы; Сиксеру чудилось, что он стал стариком, и тогда, поднимая руки к лицу, он видел морщинистые пальцы; и почти сразу же понимал, что на самом деле он снова обратился в младенца, и теперь слышит нежный голос матери: "Сиксеру, Сиксеру, Сиксеру
Сиксеру
Фелонза
Шайбенит".
Наверное, так прошла бы целая вечность, и бесконечная карусель снов перемолола бы его бренное тело в прах, если бы в один прекрасный момент он не понял, что до смерти хочет пить, и это чувство не заставило его открыть глаза.
Голова гудела, все тело как будто налилось свинцом, и даже повернуться на бок, кажется, не хватило бы сил; но, сморгнув сон пару раз, он постепенно начал осознавать себя, а затем и понемногу догадываться, где очутился. Это был не Верхний мир под голубым небом — все знают, что Верхний мир это миф, как и драконы — и даже не дом отца, и уж точно не объятия Матушки. Сиксеру лежал на каменной земле, под каменным небом, в одном из родных его народу туннелей, только камни вокруг были мягкие, красные, и от них исходило едва ощутимое тепло — это, должно быть, спасло тело Сиксеру от окоченения. Каждый знает: уснешь на камнях — замерзнешь насмерть.
Но почему он лег спать? Разве уже отбой? Ведь еще мгновение назад была бойня!
Воспоминания раскатывались в мозгу, как выпавший из рук клубок ниток. Вот его лук разит врагов, вот его кровь кипит в висках, вот слышится приказ к отступлению — приказ, которого он решил ослушаться, несмотря на то, что за такой поступок ему, мужчине, грозила серьезная порка. И вот он видит перед собой тварь — ту самую тварь, которая...
Которая...
Подскочив в ужасе прямо на ноги, бедняга принялся осматриваться, оглядываться, вертеться волчком на месте, и все искал монстра, подкравшегося со спины, готовый голыми руками разорвать черную пасть; но не только монстра не было видно, вокруг вообще не осталось ни одной живой души. Он видел лишь немного негодного оружия, рыжие пятна крови на оранжевых камнях и песок, покрывший следы битвы вместе с его телом; точно помнил, что участвовал в бою, что стрелял, что убивал, но затем прогремел взрыв, и рыхлые Сейбонские камни, видимо, рассыпались в такую мелкую крошку, что замаскировали его тело от глаз товарок.
Вспышка бодрости сошла так же быстро, как и возникла, и всего через пару мгновений он со стоном опустился на колени. Гудело все тело, казалось, что в легких не осталось места для воздуха, немного тошнило; он встал на четвереньки и опустил голову, надеясь, что сможет прочистить желудок и почувствовать облегчение, но быстро понял, что его живот практически пуст. Наверное, его тошнило от голода; должно быть, он провел в этом месте совсем не пару часов.
А что это за место?
Сердце пропустило удар.
— Тебе плохо?
Прежде Сиксеру и не представлял, что один короткий вопрос может сделать его таким счастливым; он резко почувствовал себя бесконечно лучше, ощутил небывалый прилив энергии и со счастливой улыбкой посмотрел туда, откуда доносился голос. Катча!
Она сидела чуть в стороне, скрытая за сталагмитами, из-за которых он и не приметил ее сразу. Ее пурпурно-розовые волосы, покрытые ровным слоем оранжевой пыли, почти сравнялись цветом с местными стенами, кожа тоже стала рыжей, но крови не было видно, только пара царапин на лице и руках. Она держалась за сталагмиты, поднимаясь на ноги, и слегка покачивалась, но могла стоять и говорить. Какая удача! Обе они оказались лицом к лицу с тварью Сейбона — и обе вышли почти сухими из воды!
— Сиксеру, — окликнула его Катча. — Твоя нога.
И лишь теперь он заметил.
Светлое нательное белье на правой ноге потемнело от крови, и с каждым ударом сердца в груди пятно расширялось: своими прыжками он явно заставил открыться новую рану. По мере осознания тяжести ситуации приходила и боль, и вот уже Сиксеру не то, что стоять, сидеть спокойно не мог, только держался о ногу и стонал сквозь стиснутые зубы. Катча вышла из-за сталагмитов, он видел, что она порвала хоно о камни, но в остальном совсем не пострадала; воистину, Девять Матерей больше благосклонны к женщинам, чем к мужчинам!
— Вот честно, я даже не знаю, стоит ли тебе помогать, — заявила Катча, с суровым видом стоя над Сиксеру. — Это твое наказание за то, что ослушался приказа! Линнвиэль будет очень зла, когда узнает об этом.
Произнеся это, она удивленно ахнула, подняла глаза и растерянно огляделась вокруг.
— Или правильнее сказать "если узнает"! Не похоже, чтобы лагерь был где-то поблизости. Я сама только недавно пришла в себя, и... Мы потерялись! Ты вот знаешь приграничные территории?
— Катча... — простонал Сиксеру. — Прошу...
Он хотел попросить ее прикончить себя, умолять о величайшей услуге, какую женщина могла оказать мужчине в его положении; но Катча явно поняла его не так.
— Хорошо, только не плачь, — вздохнула она, присаживаясь на колени рядом с ним. — Давай посмотрим, что там у тебя. Черт, а нож я где-то потеряла...
Его нательное белье разодралось при падении, так что Катча без труда разорвала его руками, и хотя Сиксеру изнемогал от боли, на его щеках появился стеснительный румянец: девушка видела его ножку! Как неловко!
— Ого, а я вижу твою кость!
Уж лучше бы она видела только ножку!
— Возьми это и зажми зубами, — она передала ему свой лук, сломанный пополам, и дрожащими руками Сиксеру поднес одну половину к своему рту. — Будем вправлять.
— Не-не-не! — замямлил он испуганно, завертел головой. — Не на-а...
Катча так резко сдвинула кость, что он ненадолго даже отключился от боли — а когда пришел в себя, то его щеки горели еще сильнее: Катча хорошенько отхлестала его по ним, пытаясь привести в чувства.
— Все будет хорошо, не паникуй, — уговаривала она. — Привяжем к тебе твой колчан, и сойдет! Срастется твоя нога. Еще бегать будешь!
— Катча... — простонал он. — Лучше просто убей меня... так больно...
— Подруг не убивают, — возразила Катча спокойно. — Ну-ка быстро лук в зубы и ори! Мама всегда говорила, что от боли надо орать — так легче.
И Сиксеру дал волю легким! Все время, пока Катча приматывала сломанную ногу к колчану и перевязывала обрывком своего хоно, он кричал, вопил, стонал и плакал, так, что едва не захлебнулся в слезах и чуть-чуть сам не испустил дух, разве что зажатый во рту лук не позволял полностью раскрыться его крикливому потенциалу. В конце Катча наклонилась к нему, чтобы дать напиться из фляги, и Сиксеру, увидев ее руки, по локоть покрытые кровью, едва не потерял сознание опять.
— Ну что ты как мальчишка? Будь женщиной! — вздыхала она. — Держись! Не падай духом. Знаешь, как рожать больно, говорят? А женщины рожают! Тебя вот родила твоя мать. А ты что, из-за какой-то маленькой поломки умереть готов?
Сиксеру посмотрел на нее, хотя его глаза так сильно пекло изнутри, что хотелось закрыть их и больше никогда не открывать.
— Я не знал... я не думал... очень больно.
Пару мгновений Катча обдумывала, с сожалением глядя на него; возможно, на языке у нее крутилось кое-что из острых фраз, которыми Линнвиэль крыла солдаток, приучая их быть сильными и не давать слабины; но Катча все же решила оставить все злобные замечания при себе. Перебравшись ближе к Сиксеру, она легла рядом с ним на бок, обхватила его голову руками, оставив красные пятна на белоснежных волосах, и совсем нежно прижала его к себе — до неприличия нежно.
— Ну прости, ну нет у меня для тебя обезболивающего зелья, — произнесла она почти виновато. — У меня вообще остались только огниво и пустая фляга, даже свой колчан я где-то потеряла, когда взорвалось... Попробуй поспать, Сиксеру. А после, когда немного отдохнешь, отправимся искать своих.
— Да как же... мы отправимся? — произнес он печально. — Я идти-то не могу... пристрели ты меня уже, а сама иди...
— Сказала же: подругу не брошу! — возмутилась Катча, еще крепче прижимая его к сердцу. — Пойдем или вместе — или не пойдем вообще! И потом, сам же видел: я сломала лук. И стрел нет. Чем в тебя стрелять?
Ему казалось, что он сейчас опять разрыдается от жалости к себе и гнева: если бы не его мужская глупость, если бы не его непослушание, Катча бы не попала в это положение! Потому Матери и оставили их без боеприпасов: это наказание за его глупость, специально, чтобы Катча не закончила его страдания! Его-то лук остался при нем, а вот привязанный к ноге колчан был пуст, и нож тоже пропал — и вместе с Катчей они пришли к выводу, что именно лезвие и разрезало их одежду при падении. Из всего обмундирования солдатки остались только пустая фляга и два огнива — разве могло все сложиться еще хуже? У них попросту ничего не осталось! Как же горько! Как же противно! Но даже на слезы уже не осталось сил.
Зато, сквозь пелену отупелой усталости и головной боли, он вдруг обнаружил, что где-то под хоно Катча прячет мягкую и теплую грудь; и это навеяло воспоминания о маме. Когда-то он уже лежал, прижатый к женской груди — тогда весь мир казался прекрасным, а будущее — радужным, и ничто не могло ему навредить.
Сиксеру не спал, но вновь грезил наяву; рядом с ним была мама, она согревала его, оберегала его, читала истории из книжек и целовала в щечки, когда никто не видела. Воспоминания о ней немного притупили боль; затем в голове всплыл образ отца, улыбка отца, его нежные поцелуи и смех, его грубые от работы большие руки и объятия, пахнущие кристаллической пылью и старым хлебом; и как же вышло, что эти двое полюбили друг друга до такого безумства, что госпожа Старшая Охотница до сих пор признавала сына от мужчины для труда?
Катча пошевелилась, и Сиксеру немедленно распахнул глаза. Наверное, прошло не так много времени, по крайне мере, Катча явно не спала; она напряженно глядела в сторону, и Сиксеру, извернувшись до хруста в позвоночнике, посмотрел туда же.
Высокая рогатая фигура двигалась к ним.
Сиксеру еще не понял, что это было, но напряжение Катчи передалось ему — казалось, что от страха даже ее сердце перестало биться, затихло, словно зверь в засаде.
Существо шло прямо к ним, явно целенаправленно, глядя на них сияющими желтыми глазами, вместо зрачков в которых плавали лишь две маленькие черные точки. Его ноги заканчивались темными копытами, покрытыми клочками рыжей шерсти, каждый шаг отдавался глухим ударом по каменному полу; тело покрывала броня из цельных блестящих щитков, похожих на покрытые лаком ногти, а из головы росли два мощных, жестких рога с руку толщиной, по которым вились пряди длинных темных волос, и если бы рога не загибались назад, создание могло бы оцарапать ими потолок. И все же, каким бы чудовищным и отталкивающим оно ни выглядело, но глядя на него, Сиксеру невольно уловил что-то женское в изгибах тела, скрытого под доспехом, во взгляде ужасающих глаз; да, без сомнений, рогатый зверь был женщиной народа Сейбона. Наи.
Она подошла к ним и недолгое время стояла, сохраняя лишь небольшую дистанцию, не то раздумывая, как лучше поступить, не то ожидая от них действий. Сиксеру заметил, что моргала она поочередно то вертикальными, то полупрозрачными горизонтальными веками, первые располагались над вторыми; Катча ухватилась за эту заминку и взволнованно произнесла:
— Пожалуйста, у меня здесь раненный! У меня здесь раненный! Мы — солдатки Нанно!
Но едва ли чудовище из Сейбона могло говорить на их великом языке!
Монструозная женщина склонила голову к плечу, моргнула пару раз, двумя парами век сразу, а затем открыла пасть, случайно продемонстрировав устрашающие желтые зубы, и вполне ясно спросила, пусть и с сильным акцентом из-за этих чудовищных зубов:
— Сильно ранен?
Катча подорвалась и беззастенчиво подняла край хоно Сиксеру, за которым скрывалась перемотанная нога. Сиксеру застонал: еще одна женщина видела его в неприглядном виде! Пусть и наи, но все же...
Сейбонка неодобрительно цокнула языком и просунула руку под свой ноготочный нагрудник. Порывшись там немного, она вытащила плоскую флягу, по видимому, сделанную из кожуры неизвестного фрукта, потрясла ее, прислушиваясь к шуму воды внутри, и бросила в Катчу, при этом сохраняя самое равнодушное выражение лица. Сиксеру услышал, что фляга не пуста, и вдруг понял, что до смерти хочет пить.
Катча откупорила флягу и поднесла к его лицу, но он изо всех сил стиснул зубы и прошипел:
— Ты первая... ты первая... у тебя выжить шансов больше!
— Прекрати! — возмутилась Катча. — Мужчинам нужно уступать! Пей.
Сил спорить не осталось; он открыл рот и позволил ей смочить свои губы водой. Вода оказалась теплая и имела дивный сладковатый привкус, но при том напитка вкуснее он не пробовал в жизни.
Катча глотнула тоже и подняла взгляд на наи, все еще стоявшую рядом, широко расставив копыта.
— Далеко наш лагерь будет, тетушка?
Та задумалась, затем засмеялась забавным клокочущим смехом, похожим на стрекот пещерных цикад, и неопределенно махнула рукой в сторону.
— Это же военная тайна, девочка, — пояснила она вполне очевидную вещь. — Но ваши отступали в ту сторону. От взрывов обвалился потолок, а вас еще и засыпало каменной пылью, вот вас и не заметили. Боги немилостивы к вам двоим.
— Зато к нам милостивы Девять Матерей, ведь мы выжили, — твердо сказала Катча, приподнимаясь. — Спасибо тебе, Сейбонка, ты спасла нас! Надеюсь, нам с тобой не доведется встретиться в бою.
Чудовище улыбнулась, как будто даже с одобрением, но добавила вежливо:
— Неохота возиться с раненным парнишей, но я все-таки спрошу: вы не хотите стать пленными Сейбона? Мы вас вылечим и все такое.
— Нет, мы не хотим, — ответила Катча спокойно. — Лучше смерть, чем плен. Давай, Сиксеру, запрыгивай мне на спину...
— Ты с ума сошла! Ты меня не унесешь! Это невозможно! Нереально!
Катча смеялась, стоя в полунаклоне спиной к нему, и даже спросила у Сейбонки:
— Ваши мужчины тоже такие дураки?
Та задумалась, будто пыталась припомнить всех знакомых мужчин, а после топнула копытом и заявила:
— Да, мужчины дураки везде! Но у вас в этом плане первенство.
Сиксеру стало немного обидно за свой пол, но боль в ноге пересиливала все прочие чувства.
Хотя он все еще считал эту идею безумной, Катча настаивала слишком упорно, и потому он все-таки навалился на ее спину всем своим немалым весом. Катча схватила его за ноги, подкинула слегка наверх, устраивая поудобнее, и попыталась ступить, но Сиксеру чувствовал, как под его весом у нее подгибаются колени.
— Брось, перестань! — взмолился он. — Ты не донесешь меня, ты не дойдешь! Погибнешь вместе со мной — и кому это нужно? Подумай о своей маме!
— Это ты о своем папе подумай! — возмутилась Катча, делая маленький шажок вперед. — Он ведь ждет тебя дома! Ждет героя-победителя!
— Я — предатель, трус и одноножка, — отозвался Сиксеру угрюмо. — Лучше ему меня не видеть!
Катча фыркнула и сделала еще один маленький шажок.
— Вот что я тебе скажу, Сиксеру Фелонза Шайбенит, — он не видел ее лица, но по голосу она улыбалась. — До тех пор, пока во мне есть хоть капля крови, я буду идти вперед! И нести тебя.
— Никогда я не пойму ваш народ, — заметила наи им в спины. — Зачем вы строите дома из камня? Стройте из своих женщин, они крепче! Жаль только, что вы оба сдохнете в пещерах прежде, чем найдете своих.
Катча засмеялась счастливо и сделала третий шажок.
Очень скоро вся ее одежда пропиталась потом, а дыхание стало совсем сбивчивым, и ясно было, что она выбилась из сил; но продолжала идти. Неоднократно Сиксеру хотелось вновь попросить ее бросить его и идти дальше одной, но сколько уже можно заводить эту тему? И он молчал; к тому же, нога болела так сильно, что лишь с большим трудом он мог собраться с мыслями.
Наконец, выбившись из сил, Катча остановилась, спустила его осторожно на камни и сама повалилась впереди, тяжело дыша. Сиксеру постарался найти положение, в котором боль казалась менее невыносимой, и пролепетал:
— Может, нам сделать из чего-нибудь мне костыль, а, Катча? Чтобы тебе хотя бы на себе не приходилось тащить...
Катча засмеялась в ответ, и смех быстро перешел в стон.
— Тебе с такой раной не стоит вообще на ноги вставать, — возразила она. — Не обращай внимания, я... я в порядке. Устала немножко, но в остальном — в порядке.
Она бессовестно врала, он понял это по ее измученному лицу, но не представлял, как может помочь. Во фляге, отданной им Сейбонкой, осталась лишь пара глотков воды, и после того, как они по-сестрински разделили эту воду, стало совсем печально. Ни еды, ни питья — не лучше ли в таком положении задушить друг друга?
— Поспи, Катча, — попросил Сиксеру, снимая с груди свой лук. — Я буду охранять нас.
— Ты не можешь ходить!
— Стрелять и сидя можно!
— Чтобы стрелять, нужны стрелы!
Колчан, прикрепленный к бедру Сиксеру, по-прежнему зиял пустотой, но он все равно снял его, поднял и заглянул внутрь с таким видом, словно стрелы могли заваляться на донышке.
— У тебя же они не бумажные, Сиксеру! Не свернешь!
В ответ на это Сиксеру хрюкнул от смеха, тряхнул колчаном, и на землю оттуда вывалился обломок стрелы: видимо, в какой-то момент, в разгар боя, он попытался выхватить стрелу, но перестарался и обломал ее оперение, а часть с острым наконечником осталась валяться на дне.
— Все равно без толку, — проворчала Катча, трясясь от усталости и гнева. — Ты таким обломком из лука не выстрелишь!
— Спи, Катча, — посоветовал Сиксеру. — Спи, а я буду сторожить.
Она назвала его очень, очень плохим словом, перевалилась на другой бок и немедленно захрапела прямо на земле. Сиксеру снял с себя свое просаленное хоно, перебарывая смущение, и набросил на ее спину — ночи в пещерах могут быть прохладны, даже в пламенном Сейбоне.
Обломок стрелы и правда ни на что не годился, но у Сиксеру теперь образовалось свободное время, чтобы спокойно обдумать ситуацию и найти выход. Сперва он хотел разломать свой лук и сделать его меньше, в надежде что из маленького лука можно выстрелить маленькой стрелой, но быстро отказался от этой идеи, ведь это лук Матушки, а стрела без оперения все равно далеко не полетит. Деревьев вокруг, естественно, не росло, это же не фантастический Верхний мир с его бесконечными садами, усыпанными фруктами; но жизнь вокруг все равно кипела. Сиксеру лег на спину, выставил ладонь и постарался даже не дышать; некоторое время спустя из-под камня выбрался небольшой синевато-зеленый жук, и медленно начал двигаться к нему, привлеченный ароматами крови и пота. Сиксеру дождался, когда жук заберется на ладонь, а после сжал руку со всей силы, стараясь не думать о звуке трескающегося панциря под своими пальцами. Раздавленного жука он спрятал прямо в свое белье, пересиливая тошноту отвращения; и поскольку боль все равно не дала бы ему уснуть, Сиксеру провел за этим занятием всю ночь, и к утру у него в паху набралась добрая дюжина раздавленных насекомых.
И к этому же времени, когда над головой медленно начинали зажигаться светлые утренние кристаллы, он услышал то, чего ждал с нетерпением. Неподалеку, шумно втягивая хоботком воздух, показался орил.
Это было маленькое, не выше колена, хищное животное, питающееся насекомыми, и немногое из тех, кому повезло обладать хоть каким-то зрением. Своим подвижным голым хоботком орил изучал камни и сталагмиты, выискивая под ними жуков; и сегодня его ждал особенный обед. Сиксеру перевалился на бок, спрятав под себя обломок стрелы, вынул жучка и запустил в сторону зверя. Орил замер, зашевелил длинными, свисающими почти до земли, ушами, затоптался на месте шестью лапами, но еда есть еда — вытянув хоботок, он всосал жука, направил его в скрытый в длинных жестких усах рот и довольно заурчал. Сиксеру улыбнулся и бросил следующего жука — на этот раз на пару шагов ближе к себе, чем в предыдущий, и орил, несказанно счастливый своей удаче, подошел ближе.
Зная, что эти животные довольно пугливы, Сиксеру старался практически не двигаться и не издавать звуков, щелчками пальцев отправляя жучков в полет. Впрочем, орил, кажется, и не пытался понять, откуда в него летит еда, и наивно приближался все ближе; вскоре Сиксеру уже боялся открыть глаза, чтобы не спугнуть существо взглядом, и лишь по звукам кряхтения и похрюкивания мог понять, насколько животное приблизилось к нему.
И вот оно оказалось совсем рядом; подвижный хобот с интересом обнюхивал лицо, а Сиксеру притворился мертвым, длинный подвижный язык скользнул в ухо, попытался зацепить и потянуть; Сиксеру резко рванулся вверх, сжимая в руке обломанную стрелу, и вонзил ее наконечник прямо в шею орила.
Вопль зверя разбудил Катчу; она подскочила, размахивая кулаками, попыталась несколько раз нокаутировать воздух и лишь после решилась открыть глаза; к этому моменту Сиксеру вонзал стрелу уже в десятый раз, и животное едва дергалось рядом с ним.
— Ты что делаешь? — ошалело спросила Катча.
— Я поймал нам завтрак, — ответил он, слабо улыбаясь. — Возьми мое огниво из хоно.
— Ты как это сделал вообще? — она явно не могла поверить своим глазам. — С чего вдруг орил решил подобраться к тебе так близко? Они же боятся всего, что хоть немного больше жука!
Сиксеру и хотел бы рассказать ей обо всем, но от усталости едва мог ворочать языком.
Огниво оказалось полупустым, но магии огненного кристалла в нем хватило, чтобы запечь пару кусков мяса с туши орила и утолить голод; еда была пресной и почти безвкусной, а все же показалась райским угощением. В отсутствии соли был даже определенный плюс — меньше хотелось пить, ведь обеим пришлось ограничиться лишь парой глотков еще теплой звериной крови.
— Ну вот, теперь мы квиты, — заявила Катча, лежа на спине с раскинутыми в стороны руками. — Если бы не ты, то, пожалуй, голод доконал бы меня.
— Брось, я же тоже ел, — Сиксеру вертел в руках тонкую орилскую кость и камнем счищал с нее остатки мяса. — Это не в счет.
— Еще как в счет! Сиксеру, что ты делаешь такое?
Он не ответил; приложив кость к древку стрелы, обнаружил, что по толщине они практически равные, и тем же камнем принялся ковырять выемку в тупом конце кости.
— Ты хочешь удлинить стрелу? А склеишь чем?
— Своими потом и кровью, — отшутился он. — Придумаю что-нибудь.
Стрела хорошо вошла в кость, а на другом конце, вместо оперения, он привязал срезанные усы орила. Вышло нечто, больше похожее на детскую игрушку, но в теории выстрелить этой штуковиной из лука возможно. Катча смотрела скептически, но воздерживалась от замечаний.
— Мне нужно в туалет, — произнес Сиксеру, виновато глядя на нее снизу вверх. Катча залилась краской:
— А... да? А как мальчики... А вам же стоять для этого обязательно надо, да? А ты не можешь стоять! А что же делать?
Несмотря на всю усталость и боль, Сиксеру нашел в себе силы рассмеяться.
— Я могу и сидя — просто не хотелось бы прямо здесь. Не могла бы ты меня передвинуть хотя бы вон за те камни?
— А как вам сидя-то? — спросила она еще более растерянно, но Сиксеру точно не собирался объяснять.
Она подняла его тело и отнесла в сторонку, бросая поминутно заинтересованные взгляды ниже пояса; пришлось взять с нее честное слово, что она не будет подглядывать, и отослать ее подальше. Сомневаться в честности подруги, конечно, не хотелось, но все же Сиксеру попытался сделать все дела как можно скорее; и все равно, не успел он поправить белье, как Катча взлетела на камни с криком:
— Я нашла!
— Уходи! Прекрати! — воскликнул он, краснея, и попытался встать хотя бы на одну ногу. — Говорил же, не подходи! Не смотри!
— Да ладно... да ну чего ты! — смутилась она, схватила его под мышки и вытянула на камни. — Я что, думаешь, дерьма в жизни не видала? Видала!
— Прекрати немедленно, иначе я умру от стыда! — Сиксеру пыхтел и смотрел на нее обиженно, но любопытство пересилило стыд. — Ну, что ты там нашла?
— А! — она радостно улыбнулась и потащила, как игрушку, к сталагмитам. — Клей тебе нашла!
И в самом деле, когда она положила его на пол, Сиксеру почувствовал, как руки слегка прилипают к камням, сковырнул их ногтем и обнаружил, что под ноготь забилась липкая глина, тонкий слой которой покрывал поверхность каменного столба.
— Прекрасно! — воскликнул он радостно. — Пожалуйста, принеси мою стрелу!
Вдвоем им удалось наскрести достаточно глины, склеить древко стрелы с костяной частью, а затем закрепить все над слабым пламенем огнива. На этом сила кристалла и кончилась, но зато теперь они больше не были безоружными — теперь у них была стрела!
— Целая одна стрела! — вздохнула Катча. — Велик арсенал, ничего не скажешь.
— В умелых руках и одна стрела может быть мощнее целой тысячи стрел, — мудро заметил Сиксеру, натягивая лук. — Так Матушка говорила.
— Умная женщина. А вот тебе слова еще одной умной женщины: если есть глина, значит неподалеку вода.
Зазвенела тетива, взвизгнул воздух, и стрела пронеслась через весь тоннель, и следом за ее полетом послышался вой орила. Катча пробежалась в ту сторону и с торжественным видом принесла к Сиксеру еще одного зверя, раненного в шею.
— Хорошо, должна признать! Одним выстрелом — и наповал! Ты и правда бывший охотник.
Они сделали еще по глотку крови, но после забрали стрелу и бросили тушу на съедение хищникам, чьи светящиеся в темноте глаза уже начали мелькать в глубине тоннелей.
Целые дни они проводили в пути: Катча на ногах, Сиксеру на ее спине, старались держаться глины, размазанной по стенам; и хотя эти дни были невыносимо тяжелы, с появлением стрелы стало хоть немного радостнее. Они могли пить кровь и питаться мясом, огнива Катчи хватило еще на пару дней, после чего пришлось перейти на сырое, и после еды к горлу подкатывала тошнота, но оба решили, что лучше так, чем ослабеть от голода вовсе. По ночам Сиксеру снились кошмары, и часто он просыпался, сжимая в руках стрелу; а днем, через ее плечо глядя на лицо Катчи, он разговаривал с ней, и только эти длинные диалоги поддерживали в них желание жить.
— Отца я совсем не знала, — рассказывала Катча. — Нас у мамы пять девчонок, и все — от разных мужчин. Мама вообще почти все жалование спускает на дома удовольствий, берет себе троих, четверых парней, и заставляет их всех вместе себя удовлетворять; а от кого понесла потом не знает. Но в нашем городском доме есть один розововолосый, я думаю, он мой папа. Я бы очень хотела знать правду.
— Зачем тебе это?
— Зачем? Ох, я даже не знаю, Сиксеру; думаю, просто каждая хочет знать, где ее корни. Ты вот знаешь, например...
— У моей Матушки с отцом была настоящая любовь, а не просто плотские утехи.
— Разве плохо быть рожденной от плотских утех?
Сиксеру почувствовал, что краснеет, и уткнулся ей в шею:
— Нет, конечно нет! Прости!
Катча меланхолично вздыхала и отводила взгляд, бормоча:
— Ах, лучше бы родиться мальчишкой — но быть плодом любви.
Прежде бывало, что Сиксеру мечтал родиться женщиной — после разговоров с Катчей он понял, что ни за что ни с кем бы не поменялся судьбой.
Его костяной стрелы хватило на десяток выстрелов; в один из вечеров, когда он отпугивал хищников от их лагеря, его усталые руки дали осечку, стрела неудачно врезалась в стену, и расстроенная Катча принесла ему ее с обломившимся наконечником. Попытались наточить обломок о камни, но он был так мал, что только силы зря потратили.
— Помрем, — заключила Катча. — Как пить дать помрем.
— Не помрем, — возражал Сиксеру, хотя сам себя убедить не мог. — Лучше думай о том, как вернемся в лагерь. Как нам все обрадуются. Как обрадуется твоя мама, когда ты живой вернешься с войны.
— Ты думаешь, обрадуется? У нее таких дочерей еще четыре штуки есть, и это только по последним данным четыре! Наверняка она все свободное время проводит с мужчинами, и учитывая, как давно мы в походе, вполне могла успеть родить еще раз.
Сиксеру хлопал ее по плечам и спине, но более ничем помочь не мог.
Затупившаяся стрела, однако, не была совсем уж бесполезной вещью. С помощью нее Сиксеру мог поднимать камни, а Катча ловила спрятавшихся под ними жуков, и они их ели; а в один прекрасный, по-настоящему прекрасный день Сиксеру этой же стрелой продолбил маленькую дырочку в неплотной каменной стене, возле которой они устроили привал, и к своему шоку услышал за ней журчание воды.
— Нашли!
Катча, не веря своим ушам, припала к дыре, прислушалась, ахнула — он прав! Стена оказалась неравномерной, скорее всего, прежде тут находился проход, но затем его завалило; и если им обоим не мерещилось, то за стеной протекала река. Завал изменил русло, но глина осталась; обилие животных в этом краю тоже наверняка объяснялось водоемом.
— Если это правда, я тебя в губы поцелую, и плевать, что ты месяц не чистил зубы, — произнесла Катча с восторгом. Сиксеру лишь засмеялся.
Изо всех сил они навалились на проход, царапали камни, цеплялись, но пальцы соскальзывали; Катча несколько раз ударила по ним ногой, но в ее истощенном теле осталось совсем не много сил. Со стоном она осела на пол, заглянула в дырочку; казалось, Матери издевались над ними, приведя так близко к спасительной воде — и оставив ее недосягаемой!
От этой мысли кровь закипела в жилах Сиксеру.
Разве это честно? Разве это вообще нормально?! Они живут, как звери, жрут сырое мясо и пьют мерзкую теплую кровь, ползут, цепляются за жизнь, а судьба плюет им в лицо?! За все свои старания, за все свои страдания, они что, заслужили сидеть перед каменной стеной и рыдать без слез — ведь для слез в организме не осталось влаги?
Все это негодование, весь этот гнев придал ему таких сил, что он даже смог подняться на колени сквозь боль и вскинуть чугунную, тяжелую голову; кипящую в душе ярость он сосредоточил в сердце, а затем мысленно направил в руку, сжимавшую тупую стрелу, намереваясь ударить со всей силы — ударить в последний раз — и либо разнести всю стену, либо разбить себе руку в дребезги! В щепки! На костяные осколки!
— Ты весь красный, милый, — заботливо сказала Катча. — Не злись ты так! Давай попробуем найти обход. Ну, чего ты, Сиксеру...
Он не слышал; удар пришелся как раз на то место, где он выковырял камешек, и до того много ненависти он вложил в этот удар, что в самый последний момент костяная стрела вдруг вспыхнула, озарилась ослепительным белым сиянием, и не только не разломилась о камни вместе с кулаком, но и пробила завал. С грохотом камни посыпались на землю и им на головы, и Катча набросилась на Сиксеру, своим телом закрывая его от ударов; а Сиксеру растерянно смотрел на стрелу в своей руке и не мог понять, что это только что было.
Что это было?!
— Я слышала, конечно, что госпожа Чабведа тебя обучает, — сказала Катча тихо, нависая над ним. — Но честно говоря, думала, что мужчины все-таки неспособны колдовать.
У Сиксеру сердце забилось где-то в горле.
Стоило отступить шоку, как Катча, позабыв обо всем на свете, бросилась к воде, но прямо на ходу поменяла курс, вернулась обратно и подхватила на руки Сиксеру. Он вяло сопротивлялся, но на этот раз действительно вяло; впереди протекала бурная подземная река, и от одного только вида воды желудок болезненно сжался. Вода! Наконец вода!
Оба упали на берег животами вниз и погрузили головы в речные волны. Несколько маленьких протеев бросились в разные стороны, напуганные чужаками, другие хотели подплыть ближе, заинтересованные возможной добычей, но облако пота, грязи и крови, окружившее Сиксеру и Катчу, спугнуло даже самых храбрых. Хотелось остаться под водой на веки вечные, но уже скоро начала ощущаться нехватка воздуха, и пришлось вынырнуть.
Вода стекала по волосам, по шее, по белью, щекотала спину, и не было на свете более приятного чувства.
— Ты нас спас, — Катча набрала полные ладони воды и с наслаждением полила ей свои волосы. — Долго мы бы без воды не протянули.
— Не говори, — Сиксеру лежал на влажном берегу, наблюдал за бегом реки и чувствовал, что вот-вот отключится. — Я так и не понял, как это у меня получилось.
— Ты колдовал!
— Чабведа так и не сумела обучить меня магии.
— А ты взял и сам обучился, — усмехнулась Катча. — Как и во всем, не следуешь правилам!
Сиксеру перевалился на спину и прикрыл усталые глаза.
Конечно, хотелось немедленно напиться до отвала, но, помня уроки Линнвиэль, оба пили лишь маленькими глотками и делали перерывы, во время которых спали или просто тупо пялились в потолок. У реки жизнь кипела еще более явно, чем в сухих тоннелях, вокруг сновали летучие мыши, маленькие мокрые саламандры ползали по их лицам, жуки неуверенно пробегали мимо, и в один момент вверху, у самого потолка, даже показалось редчайшее для этих мест существо — насекомое с прозрачными золотистыми крыльями, способное летать и пить кровь, для чего было оснащено длинным хоботком. Катча сказала, что видела такие штуки в книгах, что именно из их детей делают ёль, Сиксеру ответил, что думал, будто это выдумка, красивая метафора для сохранения тайны происхождения ткани. Насекомое покружило над ними и улетело вниз по течению реки, в далекие дали; и слава девяти матерям, не то оно решило бы полакомиться их кровью, а кто знает, к чему это может привести!
У реки жилось так хорошо и вольготно, что не хотелось уходить; Сиксеру и Катча шутили, что создадут здесь поселение, нарожают детишек и так заложат фундамент для нового великого королевства Маммо; но, само собой, это были лишь шутки; тем более, что в один прекрасный день Катча растолкала Сиксеру ранним утром и в ответ на его немой вопрос молча же указала на реку.
По серебристым водам быстро проносилась густая пена, а это значило лишь одно: выше по течению должно быть поселение.
— А вдруг Сейбонцы, Катча?
— Эти ненавидят воду, пьют только фруктовый сок, а если город возникает на реке, то ставится плотина, — ответила она, дрожа от возбуждения. — Я тебе серьезно говорю! Если пойдем вверх по течению, увидим своих!
Сиксеру как раз играл пальцем с маленьким аксолотлем, и не очень-то хотел отрываться от этого занятия, но не стал спорить. Малыш усиленно жевал беззубыми челюстями подушечку его пальца, и Сиксеру без труда оторвал его, поднял и отпустил в воду. Махнув лапкой на прощание, маленькое животное уплыло по течению; в голове мелькнула мысль, что, может быть, лучше всего родиться беззаботным зверьком?
— А потом тебя сожрет хищник и баста, — ответила Катча, когда он попытался поделиться этими мыслями. — Забирайся на спину, философ!
Он забрался; раненная нога еще поднывала, хотя на боль это было уже меньше похоже, и пусть при снятии белья чувствовалась не очень многообещающая вонь, Сиксеру продолжал надеяться, что скоро сможет ходить.
А пока ехал.
Они шли вверх по течению, и нельзя не заметить, что эта часть путешествия проходила куда легче. Они могли напиться, когда хотели, к водопою приходили звери, чье мясо вполне подходило для перекусов, а вера в скорое возвращение к цивилизации придавала сил. Пару раз даже заводили бодрые песни, тянули дуэтом, и тогда становилось совсем уж весело; и даже начинало казаться, что все их ужасное путешествие — милая увеселительная прогулка.
И вскоре надежда забрезжила с новой силой: одним прекрасным вечером они увидели над рекой развевающийся флаг с ромбом Нанно.
— Сами Матери вели нас сюда, Сиксеру! — произнесла Катча с восторгом. — Ты глянь, дорогой! Посмотри! Это же лагерь! Это наш военный лагерь! Мы дома!
Сиксеру сам не мог поверить.
Часовые заметили их издалека, сперва подняли луки, но быстро признали своих и опустили оружие. Катча словно обрела второе дыхание, помчалась к ним навстречу с такой скоростью, что ветер бил в лицо, и при этом смеялась и плакала одновременно; ее крик звенел чище журчания реки:
— Катча Сорвиесс Берсор! И Сиксеру Фелонза Шайбенит!
Сиксеру зажмурился; в этот день он не только вернулся домой, но и узнал, что судьбоносное имя его подруги означало "Бесстрашная".