Сразу за воротами колени Катчи подогнулись, и обе повалились на камни. Со всех сторон в их сторону бежали солдатки, а впереди всех двигалось белое облако ёля — Чабведа, на лице которой прежде никогда не бывало столь растерянного и испуганного выражения. Чьи-то крепкие руки подхватили Сиксеру и поставили на ноги, и тут же Катча вскочила, в странной смеси отчаяния и возбуждения принялась носиться вокруг, размахивать руками и орать что-то про кости и раны. Сиксеру пытался осмыслить происходящее, но в его голове словно мозг заменили на пюре, и никак не получалось этим пюре думать. Чабведа схватила Катчу в объятия и повалила на пол — наверняка магическим импульсом, силы бы у нее не хватило — затем взглянула на Сиксеру и разрыдалась, как маленькая девочка. Он стоял в окружении орущих солдаток и не понимал, чего все так переживают.
— Я приведу лекарею, я приведу лекарею! — прозвучал голос Кайливира совсем рядом; Сиксеру повернул голову на звук и увидел зеленые глаза, подведенные черным. Хорошо: раз Кайли красится, значит, все в порядке.
И на сердце стало так спокойно, что немедленно захотелось лечь спать — он дома!
— Ах, спасибо тебе, спасибо тебе! — взволнованная Чабведа упала на шею Катчи, стиснула ее, насколько могла стиснуть тонюсенькими руками, шептала отрывисто. — Я как увидела его имя в списках, как увидела его имя в списках, думала, с ума сойду, колдовать не могла, ничего не могла! А ты — ты его спасла!
Катча рыдала и смеялась в одно время, металась по земле, но даже через туман истерики сумела произнести:
— Нет, это Сиксеру нас обеих спас. Он и его костяная стрела! У нас не осталось никакого оружия...
— Не может быть! Никакого оружия! — ахнула Чабведа. — Бедненькие! Как же вы справились? Как же вы выжили?
— Это все Сиксе... — Катча закатила глаза; Чабведа вскрикнула в ужасе и в порыве чувств прижала ее голову к своей узкой груди. Обернулась и испуганно посмотрела на Сиксеру — но тут уже подоспели лекарея и Кайливир, Сиксеру положили на носилки, накрыли его практически нагое тело тонкой пачеорской шкурой, и Кайли, склоняясь над ним, влажной тканью протер ему лицо.
— Все позади, все позади, хороший ты наш, — шептал он с отцовской нежностью. — Мы как тебя в списках увидели, все чуть умом не тронулись! Всем лагерем! Линнвиэль собственное хоно едва не сжевала от злости!
Широко раскрытыми глазами Сиксеру смотрел в румяный потолок пещеры и пытался понять, куда его несут.
— А... а Резези? — вспомнил он вдруг. — А королева Резези? Она похоронила меня?
— Она ужасно огорчилась, — горячечно, даже слишком горячечно ответил он. — Просто у ее королевского величества были другие проблемы.
Перепугавшись, Сиксеру хотел спросить, что это были за проблемы; но тут его лицо накрыли сладко пахнущей тканью, и до смерти захотелось спать.
В себя он пришел в их с Кайли шатре, в своем спальнике, и долгую четверть часа пролежал на спине, прислушиваясь к звукам лагеря и пытаясь понять, как это он оказался не среди камней и хищников, а возле своих соплеменниц. Затем его пробуждение заметил Кайли, все это время тихо сидевший где-то за пределами обзора, присел рядом, смочил его губы водой из фляги, и Сиксеру начал понемногу вспоминать.
— Мы проиграли? — спросил он, почти испуганно глядя на Кайли.
— По итогам боя была признана ничья, — ответил тот, не сдержав улыбки. — За то время, что вас не было, прошло еще несколько битв, но в общем и целом пока не выявилась победительница. Везет то нам, то им.
— Знаешь, Кайли, — собственный голос казался каким-то грубым, с хрипотцой. — Когда мы с Катчей пришли в себя на побоище... нам было очень плохо и страшно. И потом нас нашла сейбонка. Мы так перепугались! А она не только не навредила нам, она еще и дала нам воды напиться. Спрашивала, хотим ли мы в плен. И отпустила, когда мы отказались. Странная наи...
— Ну, думаю, даже твари Сейбона не станут добивать раненных и лежачих, — потянул Кайли неуверенно. — Наверное, у наи тоже есть сердце.
— Если есть сердце, почему бы не попытаться договориться вместо того, чтобы воевать?
— Ты меня, пожалуйста, не спрашивай о таком, Сиксеру. Это не для мужских мозгов вопрос, — Кайли вытянулся на каменном полу рядом с ним, просунув теплую руку в спальник и положив ее на грудь Сиксеру, на его буйное сердце. — И не вспоминай об этом. Уверен, волноваться тебе сейчас не стоит! Услышу, что твое сердце колотится, ругаться начну!
Сиксеру повернул голову; видеть лицо Кайли так близко было слишком непривычно, а еще с такого расстояния уж слишком были заметны его морщины, умело скрытые подводкой и, кажется, пудрой.
— Что на тебя нашло?
— Когда ты пропал, я остался единственным мужчиной в лагере, — улыбнулся Кайли в ответ, но эта улыбка напоминала нервный оскал. — Женщины хотели праздновать, а я... а я вдруг понял, как сильно мне не хватает твоего общества. Как много я могу сделать, если ты рядом. Какую уверенность мне придает само твое присутствие в моей жизни. И когда я думал, что ты погиб, мне казалось, я больше не могу сопротивляться...
Сиксеру не понял, да и не пытался понять, к чему Кайли клонит; он приподнял шкуру над собой и попытался разглядеть свою ногу, но все его тело ниже шеи обмотали желтоватыми от света Сейбона медицинскими бинтами.
— Ладно, ладно, как хочешь. Ты лучше скажи мне... я буду ходить? Стрелять? Воевать?
— По приказу Резези тобой занимаются лучшие лекареи, — улыбался Кайли, хотя и несколько меланхолично. — Не переживай. Она сама нанесет визит сразу, как только сможет; она уже была здесь, но ты еще спал после операции.
От слова "операция" сердце болезненно дрогнуло, и Кайли, почувствовавший это, принялся напевать тихую, нежную песню — от звуков этого пения Сиксеру вновь провалился в сон.
Он просыпался несколько раз, и все время видел рядом с собой Кайли, порой в компании лекарей, что возились с его телом и шикали, стоило ему попытаться заговорить. Казалось, Кайли вообще не отходил от его постели ни на шаг, хотя у него по-прежнему было множество обязанностей в лагере; в одно из пробуждений Сиксеру растерянно спросил, как же Кайли успевает готовить, если все время сидит тут, и на это Кайли со смехом ответил, что Сиксеру спит по двенадцать часов, после чего приходит в себя на полчасика и засыпает опять.
— А война? — пролепетал Сиксеру слабо, горячей рукой ощупывая холодные шкуры спальника и дивясь этому ощущению. — Война идет?
— Война идет с переменным успехом, — Кайли поймал его руку и вложил в нее тканевый венок, когда-то кем-то подаренный Сиксеру, в той жизни, воспоминания о которой превратились в неясную мглу. — То они, то мы, но, кажется, чаще мы. Ты знаешь, я не хожу в бои, чтобы знать наверняка. Резези была у тебя неоднократно, но всякий раз ты спал.
Сиксеру ощупывал бисер на венке и дивился тому, до чего же стекло холодное, хотя вокруг стояла духота.
— Разбуди меня в следующий раз, ладно?
— Ну уж нет! Тебе сейчас нужно спать. И похоже, у тебя опять жар; я позову лекарей. Ах, ты бедный ребенок...
Ребенок? Вот еще! Сиксеру считал себя не просто взрослым, а даже зрелым, и вознамерился во что бы то ни стало это доказать; твердо решил не засыпать, пока Кайли не вернется, и уснул почти сразу же, как за ним опустился полог шатра.
В следующий раз его разбудили шум и голоса. Мысли еще путались после тяжелых лихорадочных сновидений, а глаза горели изнутри, поэтому пробуждался он постепенно, волнами, а веки лишь чуть-чуть приподнял, оценивая ситуацию. В шатре, помимо него, были двое: Кайливир и принцесса Эльноид. Кайли стоял, вытянув вперед руки, и мотал головой, Эльноид цеплялась за эти руки и пыталась дотянуться до его тела.
— Давай же, ну давай же, ну давай, — шептала она срывающимся голосом. — У тебя такие красивые зеленые волосы, Кайли...
— Я прошу тебя, Элли, очень прошу, — приговаривал он, отталкивая ее, насколько мог позволить себе оттолкнуть женщину. — Я ведь тебя еще малышкой помню! Сколько тебе было лет, когда меня взяли во дворец, пять? Тринадцать лет назад! Ты для меня как дочь — не смотри на меня таким взглядом, хорошо, хорошо, допустим, как сестра! Как сестра! Я ничего не смогу с тобой сделать — ты моя младшая сестра... прошу, не заставляй меня.
— А тебе и не нужно будет ничего делать, просто ляг и не отталкивай меня!
— Но я не хочу!
— И с каких это пор твое не хочу — аргумент? Идет война, и раз я тебя защищаю, то ты...
Сиксеру услышал, как под телом Кайли зашуршала мягкая шкура его спальника, слышал, как тяжело дышала Эльноид; но затем опять раздался надрывный голос:
— Элли, Элли, подумай о Сиксеру! Здесь ведь Сиксеру! — Кайли отчаянно цеплялся за любую уловку. — Если тебя не останавливают мои слова, подумай о нем! Он болеет! Мы ему помешаем! Резези будет злиться, что мы мешаем!
— Да он спит и в ус не дует!
— Он проснется!
— Не проснется, вот увидишь!
Сиксеру подумал, что безопасность его друга теперь в его руках, и застонал, достаточно громко, чтобы его услышали, но как бы сквозь сон. Услышал, как Эльноид вскочила на ноги и одним прыжком оказалась возле него, тонкими сильными пальцами схватила за щеки.
— Эй, Сиксеру... тебе плохо? Позвать лекарей?
Справедливости ради, хорошо Сиксеру и правда не было, поэтому он с чистой совестью кивнул в ответ, устало посмотрев на ее красивое лицо. Жидкое золото прядей касалось его щек, сапфировые глаза горели не то от возбуждения, не то от страха; на мгновение он подумал, что принцесса может воспользоваться положением и заинтересоваться уже его телом, пока Сиксеру не может сопротивляться; но, пожалуй, даже эта испорченная женщина не была настолько жестокой. Она подобрала почти спавшее с плеч хоно и помчалась вон; он повернул голову и посмотрел на Кайли, пунцового, перепуганного, в сбившемся хоно и почти стянутом с бедер белье.
— Ты меня с-спас, гельвирчик, — пролепетал тот, а Сиксеру отчего-то не мог перестать думать о том, сколько синяков синело на его смуглых бедрах. Просто россыпь синяков! Кажется, можно четко увидеть следы ее пальцев...
— Почему бы тебе не сдаться? — спросил Сиксеру тихо. — Что может быть лучше для мужчины, чем любовь принцессы? Ни одна солдатка бы к тебе не притронулась, если бы принцесса заявила на тебя свои права. Да и быть наложником принцессы — уже карьера.
Он говорил это, а сам с трудом сдерживал злобу. Долго, долго Сиксеру готовил фразу, чтобы вернуть Кайливиру старую обиду, уколоть его теми же словами, какими тот уколол самого Сиксеру; но посмотрел на лицо Кайли и устыдился собственных слов. Такой он стал несчастный, такой грустный и бледный, униженный, голой задницей сидящий на шкурах, что злиться на него как-то стыдно даже. Недостойно.
— Ты прав, но... — со слезами в голосе пролепетал Кайли, и отчаяние на его лице мигом состарило его лет на десять. — Но я не могу. Не с ней. Не с ними. Да и я ведь не вещь...
Со вздохом Сиксеру перевел взгляд на венок, заботливо оставленный у его ложа.
— Мужчина не имеет права отказать.
— Но не в таком же случае!
— Ведь ты не только ей отказываешь. Другим солдаткам тоже. Даже дрался за свою честь.
— Я не вещь, Сиксеру, — повторил Кайли робко-робко, сглатывая слезы, как будто сам себе пытался об этом напомнить. — Нельзя просто взять меня и получить, нельзя купить... я не раб, Сиксеру! Как и ты. Я не раб...
Глаза пекло. Сиксеру повернулся на бок и устало выдохнул, но почему-то не смог сдержать улыбки.
— Я чувствую боль в твоих словах, — признался он. — И в то же время, ах, как же радостно это слышать!
Кайли набрал в грудь воздуха, чтобы что-то сказать, но тут приподнялся полог шатра, и бедный слуга отвлекся на свой вид.
Лекареи долго осматривали его, щупали, дергали, и все их манипуляции сопровождались такой тяжелой болью, что Сиксеру едва сдерживал слезы. Кайли торчал рядом, держал его за руку, но в основном его присутствие только мешало — старшая лекарея, вызванная младшими товарками, разразилась длинной возмущенной тирадой о том, как он здесь избыточен, и даже брызнула в его сторону вонючими каплями из маленького флакона. Кайли вспыхнул, но не сдвинулся с места и не ответил.
Старшая лекарея внимательно осмотрела ногу, пульсирующую рану с потемневшими краями, измерила Сиксеру жар и заключила довольно беззаботным тоном:
— Все понятно. Будем резать.
— Что резать? — стройным хором переспросили Сиксеру и Кайливир. У Сиксеру от страха засосало под ложечкой, но старшую лекарею его перепуганная физиономия как будто только повеселила.
— Тебя, стрелица, — бодро пояснила она. — Мы вскрыли и вычистили рану, но это не помогло. Неудивительно, я всегда говорила, что мужчинам нельзя на войну. Был бы ты женщиной, додумался бы рану сразу промыть, а не заматывать грязными тряпками...
— Там не было воды! Одни камни! Камни и песок! — возмутился Сиксеру, смертельно стыдясь слез, побежавших по щекам. — Я бы истек кровью, если бы не замотал...
Старшая лекарея весело рассмеялась, словно Сиксеру молол совершеннейшую чепуху, и даже хлопнула ладонью по его спальнику. Вот мол, шутник какой, повеселил на славу! Воды не было!
— В общем, мы отрежем тебе твою ногу, но ты все равно, скорее всего, умрешь! — как отличную шутку, заявила она. — Так-то! Это будет всем примером! Мужчина, знай свое место...
Кайливир подскочил так быстро, что Сиксеру вскрикнул в ужасе; гельвиром слуга вылетел из шатра и испарился в лагере, оставив Сиксеру наедине со страшным прогнозом. Лекареи задумчиво переглянулись, а старшая сделала вывод:
— Плакать, наверное, убежал.
Сиксеру моргнул и совсем бросил сдерживаться, зарыдал вволю. Вот и все! Даже если отрезанная нога и спасет его от смерти, во что даже лекареи не верят, то стрелицей ему все равно уже не быть — все зря!
— Фу, какой ты, — поморщилась лекарея, уничижительно глядя на него. — Соплежуй.
Хотел бы он увидеть, как поведет себя лекарея, оказавшись в его ситуации! Но что теперь говорить; остается лишь смириться с судьбой и подготовиться к смерти.
А папа! Что будет с папой? Как он справится с этим известием, выдержит ли его сердце? Сможет ли он жить дальше, без сына? А Матушка? Матушка тоже его любит, она так рыдала, когда ей пришлось выстрелить в его грудь, рыдала слезами истинной любви! Что же с ней теперь будет, что будет с ними обеими, за что девять матерей шлют бедным родителям такое испытание?..
Рыдания над собственной судьбой так его увлекли, что Сиксеру даже не слышал, что в шатер снова кто-то вошла; только когда неведомая, незнакомая сила отняла его руки от лица и мигом высушила слезы на щеках, он смог сфокусироваться и разглядеть маленькую фигурку: Чабведа.
Пришла проститься?
Катча стояла рядом с ней, и с одной стороны отрадно было видеть, что на ней события их последней битвы не отразились, а с другой все-таки не выходило не завидовать. Стоит на своих ногах, лицо серьезное, волосы в красивую косу; почему она, а не он?!
— Катча, — всхлипнул он, протянув к ней трясущуюся руку. — Я... я теперь... я теперь как твоя мама буду, с одной ногой!
Хотел вообще-то сказать, что умрет, но понял, что не хватит духу. Катча перехватила его ладонь и прислонила к своей прохладной щеке; ее тоже гибель Сиксеру ранит, и незачем наносить ей эту рану преждевременно.
— Что-то ты слишком расстроился, Сиксеру Фелонза Шайбенит, — очень громким шепотом произнесла Чабведа. — Еще слишком рано ставить на тебе крест.
Старшая лекарея резко развернулась и уставилась на нее таким колким взглядом, что могла бы использовать такие взгляды вместо шприцов.
— Не знала, что госпожа старшая магея успела где-то получить медицинское образование!
Все яды Подземелий сосредоточились в этом возражении; но Чабведа устояла, скривилась в ухмылке и ледяным тоном ответила:
— В отличие от госпожи старшей лекареи, я глубоко убеждена, что медицина просто не может себе позволить стоять на месте...
— Короче, Чабведа! — взмолился Кайли. — Сиксеру вообще-то умирает! Подискутируете потом...
Катча тоже положила ладонь Чабведе на плечо, как будто призывая к спокойствию; Сиксеру задумчиво посмотрел на этот жест и смутно почувствовал, что было в нем что-то особенное, что-то такое, чего нужно стесняться. Но стесняться не было сил.
— Верно, верно, я знаю, — Чабведа осторожно убрала от себя эту руку и опустилась перед Сиксеру на колени. — Я имею счастье называться изобретательницей одного особенного заклинания...
— Не хотите же вы сказать, что вылечите его магией? — фыркнула лекарея; Чабведа скользнула взглядом по ней как по пустому месту и снова повернулась к Сиксеру.
— Я вообще-то хотела найти способ избавления личности от дурных черт характера. Ну, знаешь, чтобы можно было вытянуть из кого-нибудь ненависть или вздор...
Как бы плохо Сиксеру себя ни чувствовал, он не смог сдержать шутки:
— Ты... экспериментировала на Линнвиэль, я надеюсь?
Катча прыснула со смеху и вдруг стала такой красной, что даже Кайливир захихикал.
Чабведа просмеялась и продолжила:
— Но опыты на крысах показали, что заклинание больше действует на хвори. С его помощью у меня вышло удалить раковые клетки и гной... они просто покинули тело, практически самостоятельно, представляешь?
— И растворились в воздухе? — саркастично спросила лекарея.
Чабведа расхохоталась, тоже сделав вид, что лекарея сморозила страшную глупость, а Сиксеру веселья не почувствовал: в этот момент ему показалось, что магея и лекарея уж слишком похожи друг на друга.
— Болезнь я заключаю в магические кристаллы, а кристаллы потом утилизирую, как и все использованные артефакты, — таким тоном, будто разговаривала с маленьким ребенком, пояснила она лекарее. — Первый магический закон гласит... Сиксеру?
Устало закрыв глаза, он прохрипел:
— Невозможно создать нечто из ничего, лишь перевести одну форму энергии в другую.
Лекарея заскрипела зубами — ей не понравилось, что мужчина сказал нечто умное.
— Короче говоря, вот мое предложение, — заключила Чабведа, склоняясь над Сиксеру. — На подданных Нанно я это заклинание еще пока никогда не использовала, так что не могу знать наверняка, как все пройдет. Но если ты уже умираешь...
— Не беспокойтесь, госпожа Чабведа, — он смог даже выдавить улыбку. — Я вам всецело доверяю.
— Отлично! Решено. Катча, птичка, ты будешь ассистировать.
Что? Катча? Стрелица? Сиксеру как ни силился, не мог найти в этом решении логику; а впрочем он был совсем не в том состоянии, чтобы о чем-то задумываться. Может Катча на самом деле была магеей на полставки, а может пачеора съела на операциях; как бы там ни было, ему даже немного полегчало от мысли, что подруга останется рядом. Он и в самом деле доверял Чабведе и не сомневался в ее силах, а все-таки умереть рядом с другой стрелицей не так страшно, как в компании одной лишь непонятной и загадочной магеи.
— Могу я присутствовать? — строго спросила лекарея, пытаясь испепелить Чабведу взглядом. Та обменялась серьезными взорами с Катчей и выдала заключение:
— Нет. Поскольку это заклинание — мое изобретение, я бы не хотела, чтобы непонятно кто его увидела раньше времени.
Лицо старшей лекареи стало таким красным, что невольно захотелось ее пожалеть; но она тут же развернулась и стрелой выскочила из шатра. Остальные лекареи собрали инвентарь, немного демонстративно, показывая, что ничего Чабведе не оставят; а Чабведа проводила их равнодушным взглядом и попросила Катчу передать ей сумку, которую стрелица все это время держала при себе.
Внутри оказались склянки, книги, перья фирелоров для письма, а еще — множество фиолетовых кристаллов, таких же, какие папа добывал в своей шахте.
— Смотри, какие красивые, — мягко сказала Катча, вынимая из сумки самые крупные кристаллы. — Возможно, некоторые из них добыл твой папа.
— Не говори о нем, — попросил Сиксеру, закусывая губу. — Или ты еще не насмотрелась на мои слезы?
— Ой, ну что ты, — она смутилась и поспешно положила кристалл на спальник чуть выше его головы. — Мы тебя так подлатаем, он от гордости лопнет!
Ага. Уже "мы".
Надо было сдержаться, но Сиксеру не смог:
— А ты что, в этом что-то понимаешь?
Катча как раз раскладывала вокруг него другие кристаллы и даже выронила один от смущения. Кристалл упал ему на руку, и Сиксеру рефлекторно сжал его в пальцах — было в холоде и гладкости кристаллических граней что-то такое, что напоминало о доме и детстве. Об отце.
Не думать об отце!
— Госпожа Чабведа была так мила, что лично занималась моим выздоровлением, — испуганно оправдывалась Катча. — И мы, ну, и я увидела некоторые ее ритуалы... и все!
Только не думать об отце...
— Вот, выпей, пожалуйста, — Чабведа поднесла к губам Сиксеру флакон с пряной на запах незнакомой жидкостью. — Это отвар красного корня. Отличная штука; ее используют мужчины для удовольствий, когда сил уже нет, а поток клиенток еще не иссяк. Отключает мозг, зато оставляет вполне активным тело. Не беспокойся, я подобрала такой процент разведения, благодаря которому ты уснешь, ощущения отключатся, боли не будет, но и никаких неловкостей, скорее всего, не произойдет.
Последнее утверждение прозвучало слишком неуверенно.
— Женщины, пощадите, — Сиксеру дернулся и отвернулся от флакона, ему было жутко от мысли, что в него вольют какое-то зелье мужчин для удовольствий, и что за этим может последовать. — Я же потом вам в глаза смотреть не смогу...
— Если ты думаешь, что я члена в жизни не видела, подумай еще, — усмехнулась Чабведа. — Я не хочу использовать наркоз лекарей, потому что он замедляет сердцебиение, а мое заклинание связано с током крови в твоем теле. Ясно?
Ничего не было ясно; Кайли сел прямо на его спальник в головах, схватил за челюсть и зафиксировал голову так, что не выпить отвар красного корня Сиксеру уже не смог.
— А теперь скажи-ка мне, сколько вокруг тебя кристаллов? — попросила Чабведа.
— Ну, на один Кайливир уселся своей... — сквозь боль и отчаяние Сиксеру нашел в себе силы разозлиться. — А так два... три...
Мысли поплыли, веки потяжелели; он успел увидеть улыбающееся лицо Кайливира над своим, а после погрузился в непонятный, терпкий, сладкий сон, из которого не хотелось выбираться.