За время своей болезни Сиксеру настолько привык ко всеобщему снисхождению и заботе, что когда на следующий день Линнвиэль приказала ему в качестве наказания перемыть сапоги всего отряда, он долго не мог поверить, что это всерьез. Армия недавно вернулась из похода, и сапоги стрелиц стали оранжевыми от Сейбонской пыли; впрочем, Сиксеру уже успел хорошо отдохнуть, и поняв, что наказания не избежать, взялся за дело почти с радостью. К тому же, ему не пришлось заниматься этим в одиночку: очень быстро присоединилась Катча.
Вот только у нее настроение было немного менее веселым.
— Если выражаться в тех словах, которые допустимо произносить возле юноши, то я обескуражена и возмущена, — пыхтела она, выталкивая мокрой щеткой комки слипшегося оранжевого песка из резьбы подошвы сапога. — А если говорить на чистоту, то я в оху...
Сиксеру понимал и разделял ее чувства, но считал, что как хорошая подруга обязан поддержать ее и успокоить, а не подливать масла в огонь ее недовольства.
— Резези заботится о нас всех, ее решения продиктованы самыми лучшими намерениями, — как мантру, пропел он. — Постарайся ее понять. И вообще, разве ты не хочешь вернуться домой?
Катча так яростно оттирала сапог, что имела все шансы протереть в нем дыру. От гнева она даже молчала целое мгновение; и вообще странно и даже жутко было видеть, как из этой женщины мигом пропало все жизнелюбие.
— Нет, я не смогу понять! — заявила она яростно. — Никогда! Меня с младенчества буквально готовили к военной карьере! Да я родилась со стрелой в зубах!
На плоский камень из реки, в которой они отмачивали сапоги, вылез крошечный белый протей, и Катча безжалостно зашвырнула в него свою щетку, да попала прямо в слепую голову.
— Бедная твоя мама, — попытался пошутить Сиксеру, но сам понял, что шутка вышла так себе.
— Вот именно, бедная моя мама! Она потеряла ногу на войне, сражаясь за благополучие и славу Нанно, — теперь щетки у Катчи не было, но она взялась оттирать сапог прямо ладонью, в ярости даже не замечая, что делает. — А я что? Я просто разворачиваюсь и ухожу, поджав хвостик? Как я смогу добиться военной славы, если просто уйду? Мама спросит меня: ну, расскажи, что ты видела, где отличилась? А я — мне и сказать ей будет нечего!
— Мне кажется, наше приключение в Сейбоне достойно рассказа, — осторожно заметил Сиксеру, омывая очищенный сапог в реке и отставляя его к рядку других чистеньких, немножечко любуясь своей работой. — Как мы с тобой, и...
— Это будет рассказ о великолепном Сиксеру, а не о великолепной Катче! — она вскочила на ноги и теперь наступала на него; из-за того, что он сидел на полу, преимущество в росте оказалось на ее стороне, и Сиксеру почувствовал, что очень страшно, когда над тобой нависает женщина со сжатыми до белизны кулаками. — Вся Семьдесят четвертая война с Сейбоном будет рассказом о Сиксеру, а не о Катче! Ты — первый мужчина-стрелица, ты — создательница костяной стрелы, ты — защитница лагеря...
— Я была там не одна, — от испуга он даже оговорился. — То есть, я хотел...
— Ты! Ты хотел! Везде ты, ты, а теперь ты вернешься героиней, а я вернусь никем! — она пребольно ткнула его пальцем в плечо, развернулась и почти бегом кинулась в лагерь; Сиксеру несколько мгновений сидел в растерянности, глядя на прозрачную холодную речку и на игру крошечных розоватых протеев в ней. Шаги Катчи снова раздались за спиной, и на этот раз она уже не бежала так яростно.
— Слушай, извини, я... — ее голос, ослабленный гневом и чувством вины, оказался почти неузнаваемым, чужим. — Я зря вспылила. Ты ни в чем не виноват. Ты — большая молодец.
И почему эти слова из ее уст прозвучали укором?
— Все хорошо, — Сиксеру взял ближайший грязный сапог и уставился на него, как на произведение искусства, чтобы не пересекаться с ней взглядами. — И можешь мне поверить... во всех своих историях я буду упоминать тебя. Без тебя я бы в первый день плохо кончил...
Она разулась и шагнула в реку, чтобы достать свою щетку; Сиксеру видел, как трясутся ее плечи, но не стал комментировать.
— По крайней мере хотя бы в этой истории я буду той девчонкой, что помогла тебе тогда, — она изо всех сил старалась говорить ровно, но голос все равно срывался от слез. — Пусть так.
— А тебя впереди еще ждет очень много битв и подвигов, — он попытался ободрить ее улыбкой. — А я всегда хотел спросить, кстати, почему в тот день ты решила помочь мне?
Катча стояла по колено в ледяной воде и молча смотрела на него так долго, что у Сиксеру покраснели уши.
А потом она сказала:
— Ты такой красивый, я подумала, мне может перепасть.
И поспешно добавила:
— Но больше я так не думаю.
Сиксеру мечтал стать рыжей пылью на сапогах.
Не она одна болезненно восприняла последние новости. Мрачные настроения в лагере сменились совершенно упадническими сразу, как только Резези объявила о своем решении отступить; женщины ворчали, роптали, злились, кичились тем, что могли бы еще горы свернуть, если бы им только дали шанс — ах если бы им дали шанс! — и бедной Резези пришлось даже провести несколько показательных наказаний, чтобы заставить замолчать особенно несогласных и подавить зарождающийся бунт. Женщины считали, что могли бы еще повоевать, не понимали опасности, и вдвойне нагло начали обсуждать юный возраст и взбалмошный характер королевы. Даже генералея Нотри, пусть и ходила показательно возле Резези и цыкала на всех, кто смела что-то говорить ей наперекор, но все-таки ясно давала понять, что с этой политикой не согласна, закатывала глаза во время речей королевы, качала головой, обменивалась сочувственными кивками с другими несогласными старшими. Лишившаяся самой верной своей соратницы, королева все больше и больше отдавалась общению с Эмилией Найтхевен и все меньше уделяла внимания делам; Эмилия же этим явно наслаждалась, и со временем обнаглела до такой степени, что стала появляться на трапезах среди солдаток, смущать, мешать, греть уши о чужие разговоры, насмехаться над чужими историями и ставить под сомнения военные байки. Симпатии к Резези это не добавляло, и Сиксеру начинал всерьез опасаться восстания; тем более, что принцесса Эльноид заявила, в очередной раз поймав его в лагере и прицепившись, как пиявка:
— Знаешь, кто будет следующей королевой? Я.
Он попытался рассмеяться, хотя не испытывал ни капли веселья, и как можно аккуратнее отодвинул ее от себя:
— Бросьте! Это возможно только в том случае, если ваша сестрица погибнет.
Эльноид подарила ему такой красноречивый взгляд, что у Сиксеру волосы зашевелились на голове, и этой ночью он ночевал у шатра Резези, прислонившись спиной к сталагмиту, просыпаясь от каждого шороха и изо всей силы отгоняя от себя мысль о том, что в шатре, помимо самой королевы, ночевала и треклятая Эмилия Найтхевен.
Почему Девять Матерей до сих пор не уничтожили Эмилию Найтхевен?!
А незадолго до отправления в обратный путь на подступах к лагерю снова появились наи, но на этот раз над ними развевался розовый с алым кругом флаг — символ мира. Узнав об этом, Сиксеру поспешил вернуться в свой шатер, хотя там была Эльноид, и ему не очень хотелось с ней видеться; он надеялся переждать у себя весь визит Сейбонцев, никому не попавшись на глаза.
Впрочем, совсем скоро туда же заглянула Эмилия Найтхевен, и Сиксеру с мрачной иронией спросил себя, на что же он надеялся.
— Она тебя зовет, — произнесла Эмилия со сладкой улыбкой. — Хочет, чтобы ты поприсутствовал. Она сама немного... деморализована.
— Деморали... что? — растерянно переспросил он. — Это лечится?
— Когда я стану королевой, — прошептала Эльноид, склоняясь над его ухом, — ты будешь уже моей охранницей, верно, Сиксеру? И будешь бегать по каждому моему зову, как... питомец.
— Ты не станешь королевой, — отрезал Сиксеру, собираясь, чтобы отправиться с Эмилией. — Я этого не допущу.
— Твоя непокорность мне очень нравится, — улыбалась Эльноид. — Чем больше ты меня отталкиваешь, тем слаще ты становишься.
Как она могла говорить такое в присутствии своего отца? От одной мысли становилось противно.
Эмилия отвела его к шатру королевы, и сперва он невольно вытянул руки, чтобы дать их облизать псам, но потом вспомнил, огорчился; а затем догадался осмотреться вокруг и обнаружил множество перемен по сравнению с его последним визитом: пропали почти все личные вещи Резези, остались лишь расстеленное ложе и меч Эмилии, подвешенный на лентах; и сама королева, бледная и слабая, еле-еле удерживалась в сидячем положении возле разложенных по полу листов бумаги, хотя явно хотела прилечь.
— Рези!
— Сейчас сюда придет королева Сэйбона, Реглетта, чтобы обсудить условия мира, — произнесла Резези тихим голосом. — Пожалуйста, побудь со мной, Сиксеру; ты очень умный для юноши, и пока ты рядом, я чувствую себя немного спокойнее.
— Ты уверена? Ты выглядишь больной, Резези, может быть, тебе лучше остаться в постели?
— Я не больна... просто менструирую, на этот раз особенно тяжело, — она неопределенно махнула рукой в темный угол шатра, и Сиксеру разглядел там обрезки мягкой ткани, испачканные в крови. — Поэтому мне так тяжело. Но я королева, и моя работа не терпит отлагательств.
Сиксеру, имевший трех сестер, даже в условиях слабого света кристаллической лампы смог заметить, что кровь на тряпках несколько отличалась от того, как обычно выглядели менструальные выделения, но не позволил себе сомневаться в словах королевы.
— Я буду с вами, — он присел возле нее и едва заметно подтянул маленькую походную подушку с ложа ближе к спине Резези. — Но я немного сомневаюсь, могу ли быть полезным...
Не успела она ответить, как полог приподнялся, и королева Реглетта предстала во всей красе — одна, без сопровождения.
Сиксеру ожидал увидеть дикарку, зверюгу, чудовище, а увидел Сейбонку, обыкновенную Сейбонку, к виду которых уже почти привык; все то же крепкое тело, покрытое тонким хитиновым доспехом, копыта вместо ног и массивные рога, обмотанные волосами, в данном случае еще и украшенные подвесками с прозрачными бусинами, рыжего и синего цвета. У нее было взрослое, уже тронутое морщинами лицо с тонкими, аристократичными чертами, если не считать вздернутого и как будто приплюснутого носа, полноватые бедра и коричневые, почти такие же, как и кожа, губы; и ничем бы королева не отличалась от своих сестер, если бы не странная, почти кожей ощутимая мудрость, скрытая в ее глазах. Казалось, она читает всех вокруг, как открытые книги; ей хватило одного взгляда на Сиксеру, чтобы определить, из какого теста он сделан, посмотреть на него с уважением; и она даже поприветствовала его коротким вежливым кивком — невероятный жест в отношении мужчины!
Или же до нее всего лишь добрались истории о его храбрости, и она поняла, что та самая героиня Сиксеру — это он?
Но смотрит как будто в самую душу!
— Признаюсь честно, — язык Нанно давался королеве Реглетте гораздо легче, чем Эмилии Найтхевен, и в ее речи даже почти не слышалось акцента. — Твое решение о капитуляции для меня неожиданно, но приятно.
"Она говорит Резези ты?", — пронеслось в голове Сиксеру, но он тут же успокоил себя, решив, что между королевами наверняка есть свой, особенный кодекс вежливости, по которому фамильярное общение разрешено. Королевы ведь почти равны между собой!
Резези вздохнула чуть более тяжело, чем стоило вздыхать перед лицом врагеи, и Сиксеру поспешил все свое внимание уделить ей: начал ненавязчиво обмахивать ее бледное лицо схваченным с пола документом.
— Реглетта, — произнесла Резези скорбным голосом. — Ты пойми меня, пожалуйста. После нападения на наш лагерь...
— Ах, да! Позорная, без сомнений, часть нашей военной истории, — Реглетта покачала головой, и сияющие бусины на ее гигантских рогах мелодично зазвенели. — Я могу тебя заверить, Резези, виновные понесли наказание. Это было самостоятельное решение одного из молодых генералов...
— Генералов! — не сдержался Сиксеру, но тут же спохватился и залился краской. — Прошу меня простить...
Эмилия Найтхевен засмеялась; захотелось ударить ее в нос.
— Как и Верхний мир, Сейбон не делает разницы между мужчинами и женщинами, — терпеливо объяснила Резези, опустив ладонь на бедро Сиксеру. — У них нет тех традиций и верований, как у Нанно, поэтому генералы там — такое же обычное явление, как и генералеи у нас.
— Вот как, — смущенно пролепетал Сиксеру. — Мне все ясно.
И ему действительно все было ясно! Конечно! Доверь мужчине оружие и власть — и он начнет злоупотреблять обеими силами и наделает всяких неприятностей! Королева Реглетта сделала мужчину генералом, и этот мужчина напал на лагерь вопреки всем правилам ведения войны. Девять матерей были совершенно правы, когда запрещали мужчинам воевать! Каждый должен делать свое дело.
Просто как-то так вышло, что дело Сиксеру женское — война.
— Мы хотим избежать столкновения с Верхними, — продолжала Резези. — Эмилия, я хочу спрятать Эмилию в Нанно, чтобы ее там не нашли те, кто ее сюда послал...
— Ах, Резези, — Реглетта снова покачала головой. — Твоя матушка покинула нас слишком рано! Ты еще ребенок. Не забывай, что эта девушка — вражеская шпионка. И для тебя, и для меня. Ты ей слишком доверяешь.
— Все совсем не так! — слишком горячо, даже неприятно горячо возразила Резези. — Эмилия не такая! Она участвовала в обороне нашего лагеря, и показала себя героиней!
— И этого достаточно, чтобы ты потеряла всякую бдительность?
— Я точно знаю, — железным тоном ответила Резези. — Эмилия — наша союзница. Если Верхний мир решит объявить войну, именно Эмилия будет нашим секретным оружием. Поэтому...
Сиксеру покосился на Эмилию, убедился, что она улыбалась самой самодовольной на свете улыбкой, и сжал кулаки в бессильной ярости. Определенно, Резези сошла с ума!
— Может, такие разговоры стоит вести без посторонних ушей? — предложил он мягко, но Резези тут же схватилась за его руку:
— Нет, я тебя не отпущу!
— А ведь юноша не себя имел в виду, — проницательно заметила Реглетта. — Слушай, Резези. Твое решение о капитуляции я оспаривать не буду, позволю вам уйти и подпишу те условия, которые ты захочешь, если только они не будут идти уж совсем вразрез с нашими интересами — впрочем, ты бы так со мной не поступила. Мы с тобой еще не раз встретимся на войне. Но послушай совет старой Сейбонки, прошедшей не одну битву: не доверяй чужестранкам! Твоя мать доверяла, и вспомни, чем для нее это кончилось. Нанно стоит и дальше жить обособленно, скрываясь в темноте пещер. Мы, Сейбон...
— Так и будет, — перебила ее Резези. — Эмилия никогда не предаст нас. Эмилия наша подруга. Я ведь права?
Уверенной походкой Эмилия приблизилась к ним, вытянула вперед ладонь и одним резким движением вспорола ее о заостренный рог Реглетты — бедная королева Сейбона успела лишь дернуться и оскалить зубы.
— Клянусь этой кровью, — сурово сказала Эмилия, глядя почему-то только на Сиксеру. — Моя верность Нанно непоколебима, и до последней капли крови я буду сражаться за ее безопасность! Нанно — и мой дом тоже. Моя королева... Нет, моя Резези, — теперь она смотрела на нее. — Моя Резези всегда будет главным в моей жизни.
Они обменялись очень теплыми взглядами, а Сиксеру поморщился: клятва Эмилии все равно не добавила ему уверенности, да и звучала настолько театрально, что почему-то он почувствовал стыд, хотя сам ничего не делал.
— Хм, — Реглетта в который раз сходилась во мнениях с Сиксеру, а вот Резези смотрела на Эмилию с таким обожанием, словно прямо здесь хотела облизать с ног до головы. — Я не стану диктовать тебе, как поступать, Резези.
Сиксеру не знал, куда спрятать глаза, и поймал себя на том, что задумчиво разглядывал завивающиеся рога Реглетты, обмотанные ее же волосами; эти волосы были такими длинными, что, казалось, Реглетта могла бы обматываться им вместо хоно, если бы Сейбонки носили хоть какую-то одежду; и теперь на прядях, намотанных ближе всего к концу рога, темнели капли крови.
Эмилия Найтхевен, подданная Химеры, клялась в верности Нанно?
— Я ведь помню тебя еще совсем малышкой, — продолжала говорить Реглетта. — Я видела, так или иначе, как из маленькой девочки ты превратилась в мудрую и отважную воительницу. И хотя мы врагеи, в некотором роде я даже люблю тебя, — она вытянула руку, и Сиксеру резко сжал рукоять карманного ножа в складках хоно, но отпустил, увидев, что она лишь погладила Резези по щеке, почти с материнской нежностью в жесте. — Если бы у меня была дочь, я бы хотела, чтобы она была похожей на тебя.
В ее словах слышалось столько искренности, что невозможно было не проникнуться; Сиксеру сам заулыбался, но стрельнул взглядом в Эмилию и убедился: чужачка была мрачнее ночи.
— Ты должна мне доверять, Реглетта... я знаю, что делаю, — настаивала Резези, изо всех сил пытаясь придать дрожащему голосу твердости. — И я ухожу не навсегда. Мы с тобой обязательно еще встретимся... на поле боя.
— Уже много лет я мечтаю встретиться с тобой как со своей подругой, — заметила Реглетта тихо. — Но не могу не признать, что одно из главнейших достоинств Нанно — это постоянство.
Они обнялись, дружески и по-семейному одновременно, и Сиксеру вновь не сдержал любопытства:
— Если две королевы так дружны... для чего воюют королевства?
— Я ведь тебе уже говорила, Сиксеру, — нахмурилась Резези. — Королева, идущая против своего народа, это свергнутая королева!
Реглетта тоже кивнула, но с улыбкой смотрела на Сиксеру и моргнула одним глазом; он задумался о том, что станет с престолом Сейбона после смерти королевы, если у той нет дочерей, вспомнил про лояльное отношение к мужчинам в Сейбоне и погрузился в попытки представить себе такое невероятное чудо, как мужчину-королеву; это потребовало от него подключения всей фантазии.
Дальнейший разговор двух правительниц он почти не понял; достали карты, которые Сиксеру едва-едва умел читать, обсуждали условия мирного договора и новую границу — границу, которой суждено было просуществовать не более года. Сиксеру их почти не слушал, зато неотрывно следил за Эмилией, пусть и исподтишка; ему показалось странным то, как внимательно она разглядывала карты и с каким усердием вслушивалась в рассуждения обеих правительниц. С другой стороны, Эмилия — женщина, и наверняка понимает в этом всем политическом; может быть, Сиксеру так не интересно лишь потому, что он по-мужски глуп? От лекарей он слышал, что у мужчин часть мозга находится в яичках и, само собой, не думает, а кое-чем другим занимается; узнать наверняка, конечно, невоможно, но что, если они правы?
Встреча длилась так долго, что у него разнылась спина; но зато в итоге он чувствовал себя свидетельницей процесса, который ни одному мужчине видеть не приходилось, и даже наблюдал за тем, как обе королевы оставили подписи на длинном пергаменте, и закрепили соглашение кровью.
— Я так думаю, мы увидимся скоро, — Реглетта поправила волосы на рогах, выпутала из них одну из подвесок и наконец встала. — Буду с нетерпением ждать нашей с тобой встречи, Резези.
— Это взаимно, — Резези попыталась подняться, но покачнулась, и Сиксеру поспешил схватить ее за локоть, чтобы поднять; ненавистная Эмилия сделала то же самое, с другой стороны. — Доброго здравия тебе, Реглетта.
— Это тебе, дорогая, здравия, — мрачновато заметила та. — Хотелось бы и в следующий раз встретиться с тобой, а не с Элли.
На это Резези не стала отвечать.
После ухода королевы Сейбона они еще некоторое время сидели втроем и ждали, пока Резези придет в себя; она уронила голову на плечо, и Сиксеру из своей бутыли поил ее теплой водой, а Эмилия молча смотрела в сторону и думала о чем-то своем.
Затем она спросила, смерив королеву внимательным взглядом:
— Резези. От чего все-таки умерла королева Нанада? Она ведь была совсем молодой, если я правильно поняла, и могла еще долго править.
— Королева Нанада погибла в пылу битвы, — за Резези ответил Сиксеру, слышавший эту историю от товарок уже раз сто. — Погибла как героиня! Наша героиня!
— Вовсе и не так, — пробормотала Резези; Сиксеру пробрала нервная дрожь. — Мама... умерла от пневмонии.
— От чего?
— Пневмония, Сиксеру, это такая болезнь Верхнего мира, — тяжело вздохнула Резези. — Мама подхватила ее, когда поднималась наверх во время одного из походов в Сейбон. Я тоже когда-то любила подниматься...
Несколько мгновений Сиксеру молчал, пытаясь осознать.
— Верхний мир... убил королеву Нанаду?
— У них есть лекарства, и они могли бы ее спасти, если бы мы успели довезти королеву Нанаду до Филиппа, — мертвым голосом рассказывала Резези, не в силах даже открыть глаза. Аудиенция высосала из нее все соки. — И мы спешили, мы очень спешили! Понимаешь... для нас, жителей Нанно, это ужасная и непобедимая болезнь, но Филип знал лекарство. Вот только болезнь развивалась так быстро, что мы... что я... Мама боялась заразить нас и устроить эпидемию, поэтому изолировалась от всех и умерла тихо, в одиночестве, даже вдали от своих дочерей; и после этого мы закалывали всех, кто проявляла хотя бы минимальные симптомы болезни. Верхний мир опасен, Сиксеру; и сейчас мы находимся к нему так близко, что я... что мы... Я не хочу больше никого потерять.
— Значит, вот почему Филипп с нами. Чтобы в следующий раз успеть.
Резези тяжело вздохнула.
— Нанно находится в самой глубине Подземелий, — немного невпопад говорила она, глубоко погруженная в свои мысли. — Так далеко от Верхнего, что случайно и не забредешь... но здесь, на границе, дотуда рукой подать, а вместе с тем — и до болезней и оружия, способных оказаться смертельными для всего нашего народа. Филип был моей защитой, — она с улыбкой посмотрела на Эмилию. — Я думала, там, наверху, только опасности, зло и жестокость. Я думала, там нет ничего светлого и хорошего, пусть над их головами и сияет почти все время гигантский согревающий диск. Но я ошибалась. Я так сильно ошибалась...
Эмилия взяла Резези за руку, погладила ее пальцы; Сиксеру безудержно захотелось отвернуться.
— А, ну и еще, — добавила Резези слегка бодрее, но только потому, что Эмилия ее касалась. — В присутствии Филиппа Мэя армию куда проще прокормить.
Сиксеру подумал о том, что этого эльфа держат за какое-то приспособление, предмет, не личность; но благоразумно сдержал язык за зубами, ведь наверняка эта мысль была глупостью.