Лекарства для Филиппа поставлял Сиксеру: он ходил к лекареям и брал у них медикаменты якобы для себя. К счастью, по большей части их недуги совпадали: смеси трав для спокойного сна и маленькие баночки болеборного отвара были полезны обоим, а от витаминных сборов Филипп отказывался, твердя, что Сиксеру в его возрасте они нужнее, чем "старику".
— А когда-то мой народ жил столетиями, — жаловался Филипп, лежа на соседнем с Сиксеру спальнике. — Но потом пришли люди, смешались с нами, и вот тебе результат. А мне всего-то сорок лет...
Сиксеру совсем ничего не понимал из сказанного, но слушал с заинтересованным лицом и игрался с яблоком.
— И почему ты не ешь? Я могу сделать тебе еще десяток таких, — ворчал Филипп, но при этом улыбался, и потому его ворчание было легко игнорировать. — Ну же, это ведь яблочко, кусай.
— Слишком приятно его гладить, — пояснил Сиксеру, поднеся плод к лицу и вглядевшись в блестящую кожицу. — Никогда в жизни не держал в руках целое яблоко.
— А что обычно вы едите?
— Ну так, мясо, хлеб...
— Это я подарил Нанно пшеницу.
Сиксеру вдруг ощутил волну ненормального, неуместного стыда, отложил яблоко и взялся подшивать хоно солдаток. Он уже измаялся сидеть без дела, и после многочисленных жалоб Кайли все-таки согласился передать ему часть своих обязанностей. Но только самых простых: вот, шитье, например.
Так же, как Сиксеру от безделья, Филипп маялся от молчания, и очень скоро снова заговорил.
— Ты скучаешь по родителям, милый? Или только по отцу?
Сиксеру случайно уколол палец иголкой, вздрогнул от боли и теперь с отсутствующим видом наблюдал за тем, как на смуглой коже появляется крошечная капелька крови.
— Я скучаю по обеим, — ответил он без особого интереса. — Господин Мей, как вы думаете, почему у нас с вами такая разная кожа, а кровь у обоих — красная? Разве ваша не должна быть розовой?
— Розовая кровь — это безобразие какое-то, — засмеялся Филипп. — На самом деле цвет кожи зависит от количества одной штуки, которая называется меланин. Много меланина — темная кожа, мало меланина — светлая, как у меня. Меланин нужен, чтобы защищать тело от света Нами.
— Что такое Нами?
— Нами — звезда. Он светит с неба... небо, ты понимаешь? Знаешь, что такое небо?
Сиксеру поднял глаза к потолку; о небе что-то говорилось в старинных легендах, но он как на зло не мог сейчас вспомнить, как оно там описывалось.
— Кажется... небо, это то, что над потолком пещер?
— Да, милый, именно так. Безграничный синий потолок, опоясывающий всю нашу планету.
— А что такое "планета"?
— Маленький синий шарик, парящий в бесконечной бесконечности галактик.
Сиксеру так посмотрел на него, что Филип начал хохотать, да схватился за ребра, едва удерживая слезы боли.
— Сиксеру! Ты забавный. Очень жаль, что ваш кругозор так узок. Ограничен пещерами, в которых вы живете и умираете.
Он приподнялся на локтях, и его глаза блеснули возбуждением.
— Но хочешь услышать что-то феноменальное?
— Ну?
— Для того, чтобы осознавать, что вы живете в подземелье, — Филип победоносно улыбался, — необходимо знать наверняка, что Верхний мир существует! Ведь если есть ПОДземелье, значит есть и НАДземелье. Тебе это в голову не приходило?
— Откровенно говоря... я всегда думал, что это только название, — признался Сиксеру. — Что весь мир — это подземелье, а то, что над ним — нечто необъяснимое. Непостижимое. Бесконечная неживая материя...
— Друг мой, да ты придумал космос! Соглашусь, рассматривать твой мир таким образом и правда можно, — Филипп улыбался так радостно, словно у него только что дочь родилась. — В некотором роде, для существа, проведшего всю жизнь в пещерах, мир ими и ограничивается. Но тогда назвали бы вы свой мир подземельем, если бы считали, что над ним ничего не существует? Чаще бывает, что жители отождествляют то, где проходит их жизнь, со всем сущим; для пленника мир — тюрьма, для рыбы — море...
Сиксеру несколько мгновений молчал, переваривая только что услышанное и посасывая уколотый палец
Поднялся полог шатра; внутрь заглянула Эмилия, задержалась на мгновение, разглядывая мужчин, а затем словно приняла какое-то решение для себя и все-таки вошла полностью, опустилась на пол. Филипп вопросительно на нее посмотрел, Сиксеру сделал вид, что очень занят шитьем.
— Пришли вести, что женщины скоро вернутся в лагерь, — заявила Эмилия прохладным тоном. — Готовьтесь: судя по словам разведчиц, вернутся они в дурном настроении.
Филипп со вздохом сел и взялся колдовать: из его рук на шкуры спальника падали клубни картофеля, фиолетовые толстые баклажаны и сочные румяные помидоры, источавшие дурманящий тяжелый запах. Сиксеру все еще не мог полностью поверить своим глазам и любовно посматривал на свое яблоко; Эмилия явно не собиралась уходить, хотя ее присутствие только мешало.
И вдруг она сказала:
— Презренная магия.
— Ну, ты! — взорвался Сиксеру, забыв даже, что перед ним женщина. — Что ляпнула? Сама-то, наверное, за обе щеки уплетаешь овощное рагу!
Она весело засмеялась, даже за живот схватилась, будто большей глупости в жизни не слышала; Филипп, не отвлекаясь от работы, произнес:
— Нет, Сиксеру, это правда так называется: "презренная магия". В Верхнем мире таких, как я, не очень-то ценят.
— Значит, там все дураки, — ответил Сиксеру и смотрел при этом только на Эмилию, да так пристально, что она даже перестала смеяться. — Что может быть прекраснее, чем способность создавать еду из воздуха?
— Многое. На самом деле, созданные магически плоды не обладают и третью того вкуса, какой есть у выращенных обычным способом, — Филипп взвесил клубень картофеля на руке, помял, изучая. — Там, где есть поля, моя магия не очень-то и нужна. Да и в бою она совершенно бесполезна — максимум можно обездвижить врага, связав лианами, или подсунуть ему ядовитые ягоды — но и яды, созданные магически, обладают лишь третью своей обычной токсичности. Поэтому такое отношение. Презренная магия. Родись я с каким-нибудь более удачным искусством, не пошел бы в университет.
Где-то с половины его речи Сиксеру перестал слушать: единственной мыслю, занимавшей его теперь, была фантазия о том, каковы же на вкус полноценные овощи и фрукты, если до сегодняшнего дня он пробовал только магические. И еще яснее стало осознание важности приграничных территорий, на которых можно было выращивать еду — в самом деле, один Филипп Мэй, может, и сумеет прокормить армию, но точно не народ.
— К счастью, я могу создавать семена, а из семян можно выращивать нормальные растения, — Филипп поднял глаза на Сиксеру, и его голос вдруг зазвучал очень мягко. — Милый мальчик, как ты бледен! Что с тобой случилось?
Сиксеру и сам не знал, что; перед глазами он видел Верхний мир, представлявшийся ему бесконечным зеленым садом, деревья в котором клонятся к земле под весом пучков картофеля и помидоров, а по высокому небу ползают толстые животные, и достаточно протянуть руку и схватить, и вот уже готов ужин. Кому могло прийти в голову поселиться в таком ужасном месте, как Нанно? Почему бы не собраться всем вместе и не отправиться жить наверх? Чем хороши Подземелья? И если он родился в таком бестолковом месте, значит, и сам он тоже создание бестолковое, неудачное...
Он почувствовал, что и Эмилия, и Филипп смотрят на него, и безумно захотел убраться подальше.
— Мне дурно, — пожаловался Сиксеру, вставая. — Я выйду на воздух.
— Тебя проводить? — заботливо спросила Эмилия.
Он бросил короткий взгляд в ее сторону: она сидела на полу, и ее лицо находилось на уровне его бедер, что отчего-то смущало.
— Я справлюсь сам.
Лагерь постепенно оживал. Солдатки и правда вернулись совсем скоро, но привычного радостного настроения больше не чувствовалось. Перед их глазами предстали обожженные, изорванные шатры, опаленные камни, подвешенные к потолку трупы и стаи летучих мышей, пожирающие их. Сиксеру сидел у погашенного костра стрелиц и смотрел на измученные, серые лица женщин; они бродили по лагерю и умывались слезами, кто-то оплакивала подруг, кто-то — утраченные вещи, а кто-то и самих себя, если ранения давали понять, что больше на поле боя им не вернуться. На этот раз пострадавших оказалось в два раза больше, чем во все прошлые, так что у лекареи не успевали перевести дух от работы, а по воздуху проносились стоны, усиливаемые эхом в пещерных стенах. Едва ли не каждый час из лагеря лекарей выходили женщины, нагруженные свертком с трупом, иногда следом за ними следовали рыдающие подруги усопшей. Сиксеру наблюдал за тем, как специальными кольями коконы ёля прибивались к потолку, а потом смотрел на летучих мышей, постепенно облепляющих тело. Пройдет несколько дней, и обглоданные кости упадут на пол — но каждая солдатка навечно останется живой в воспоминаниях своих подруг и балладах.
Он мог бы еще долго сидеть у костра и наблюдать, но его нашли: на его правое плечо опустилась тяжелая, покрытая жесткими мозолями смуглая рука, а на другое — маленькая ручка со слишком худыми пальцами. Катча и Чабведа. Вместе, как всегда; даже с боя они возвращались рука об руку.
— Братец!
Расцелованный в обе щеки, Сиксеру обнаружил, что снова может улыбаться.
— В общем, мы бы еще сражались и сражались! Один из этих красных на меня "рррр", а я на него "ха-ха", и вжик-вжик, стреляю! А он такой "аааууу", а я "ха-ха-ха", и вот! — Катча скакала вокруг него, в лицах расписывая последний бой, а после протянула ему трофейный рог, выломанный у одного из Сейбонцев; Сиксеру трофей оценил и даже немного позавидовал.
— Но мы вернулись сразу, как только до нас дошел слух о нападении на лагерь, — добавила Чабведа; она сидела интимно близко к Сиксеру, но не отрывала взгляда от бойкой Катчи. — Не могу поверить, что Сейбонцы решились нарушить правила вот таким образом! Разве это допустимо?
— Это ведь война, Чабведа, — заметила Катча, забрав у Сиксеру рог с такой поспешностью, будто боялась, что он решит его прикарманить. — На войне всякое творится. И даже ужасное...
— Но не настолько же! На мирный лагерь!
— На военный лагерь.
— В любом случае, теперь стоит ожидать, что конфликт накалится, — Чабведа пожала узкими плечами и доверительно привалилась боком к локтю Сиксеру. — Теперь уже не может быть никаких мирных переговоров с Сейбоном... наши женщины хотят крови, даже мои магеи, они обычно довольно пассивны, но после известия про лагерь сражались с двойной силой. Мы хотим отмщения...
— Может быть, это и хорошо, — неуверенно произнес Сиксеру, глядя в стену тоннеля. — Мы потеряли многих женщин в этой борьбе, но за каждую пролитую каплю крови Сейбон потеряет по голове.
— Говорить-то легко! А как сделать? — Чабведа зарылась пальцами ему в волосы на затылке, и по спине Сиксеру прошлась приятная дрожь. — Наша лучшая стрелица не с нами.
— Я это не по своему желанию, госпожа Чабведа...
— И все же! Твоя нога уже давно должна была зажить.
Сиксеру приподнял подол хоно и заглянул под повязку.
— Признаться честно, она уже и не болит, да и хожу я почти так же, как раньше...
Обе женщины обменялись уверенными кивками.
— Значит, в следующий раз ты с нами, — весело заключила Катча. — Вот это мы оторвемся! Вот это будет бойня! Мы в Сейбоне камня на камне не оставим!
— Правда, ей идет, когда она так улыбается? — спросила Чабведа, а Сиксеру в ответ только плечами пожал.
К костру подошел Кайли, чтобы развести огонь; другие стрелицы тоже подтягивались сюда, и потому с Чабведой Кайливир только обменялся многозначительными взглядами: Сиксеру прочел в этих взорах и приветствие, и ласку, и сочувствие. Напрягся, ожидая, что уставшие после боев стрелицы начнут доставать Кайли грязными предложениями, но висевшая в воздухе атмосфера отчаяния отбивала всякое желание веселиться. Одна лишь Катча улыбалась во весь рот и пыталась поддержать подруг шутками и рассказами; должно быть, после их приключений в Сейбоне уже ничто на свете не могло ее выбить из колеи.
— А Линнвиэль? — спросил вдруг Сиксеру, поняв, что уже давно не видел старшей. — Она где?
В голову закралось страшное предположение, что старшая погибла на поле боя; но Кайли поднял на него глаза, и уже по его взгляду Сиксеру понял, что все в порядке.
— Генералея Нотри собрала старших у себя в шатре.
Сперва он кивнул, а затем испуганно посмотрел на Чабведу; та засмеялась странным приглушенным смехом, похожим на шипение змеи, и прошептала, идеально пародируя манеру Нотри говорить:
— Эта малолетка пока физически не может считаться старшей!
Если бы Сиксеру услышал такое в свой адрес, то обиделся бы, а вот Чабведе явно было все равно. Может быть, и плечи она оголяла по той же причине — ей просто плевать, что о ней думают другие?
— А наша драгоценная королева не участвует, — с нажимом произнес Кайли, явно пытаясь просверлить в Сиксеру дырку пристальным взглядом. — Сидит у себя в шатре. Ей не здоровится.
Он почувствовал в этих словах намек, извинился перед подругами и встал; Чабведа проводила его понимающим взором, а вот Катча повисла на его локте и засыпала недоуменными вопросами, куда же он изволил намылиться, ведь сейчас будут ужинать. Как удачно, что старшая магея именно в этот момент попросила рассказать еще раз о том, как они сцепились с одним наи, и Катча полностью погрузилась в повествование в лицах.
До шатра Резези Сиксеру добрался без проблем; у полога он остановился, раздумывая, уместно ли будет влезть без приглашения теперь, когда был шанс наткнуться там на Эмилию. Но с другой стороны, а почему бы и нет? Он ведь охранница королевы, а Эмилия Найтхевен — она, в сущности, кто вообще такая?
И все же немного боязно было приподнимать полог и заглядывать внутрь; он нарочно сделал обеспокоенное лицо, готовясь если что объяснить свое появление какой-нибудь острой необходимостью, и расслабился лишь тогда, когда увидел перед собой Резези — в полном одиночестве.
— Моя королева, — рот сам собой растянулся в улыбке — наконец наедине! — Я хотел узнать...
Он осекся; Резези, бледная и осунувшаяся, привычно сидела за столом-бочкой, но никаких документов перед ней не лежало. Она скрестила руки перед собой и сверху положила щеку, непослушные волосы забились ей в рот, но она будто бы не замечала этого. Даже Сиксеру она заметила не сразу: сначала ее равнодушный взгляд скользнул по нему и мимо, затем в другую сторону, и лишь после остановился на его фигуре. А не заметить мужчину его комплекции — это нужно быть либо слепцом, либо балопом.
— Резези, — повторил он, шагая в ее сторону. — Ты в порядке?
Королева подняла голову и выпрямилась, упираясь руками в столешницу; ее тело слегка качнулось в сторону, и Сиксеру простер руки, чтобы удержать в случае чего, но тут же поспешно спрятал их под мышки — как будто в самом этом жесте теперь появился неприличный подтекст.
— Вижу, ты начал ходить.
Сиксеру посмотрел на свою ногу, словно каждый раз вспоминал о ее существовании лишь после прямого на это указания.
— А ты устала.
Под глазами Резези залегли глубокие тени, и казалось, что только глубочайшим усилием воли она удерживается в сознании.
— Тебе нужно поспать.
— Сиксеру, — она звучала на несколько тонов выше, чем нужно было, — ты в самом деле подорвал отряд наи?
Воспоминание о собственном подвиге заполонило грудь теплом; он выпрямился, развел плечи и даже подбородок чуть-чуть приподнял: душа хотела похвалы.
— Воспользовался своей костяной стрелой и подорвал их, моя королева.
Повисла пауза; Сиксеру терпеливо ждал, когда Резези выберется из задумчивости, и тут вздрогнул, осознав, что кое-чего не хватало: ни один мокрый прохладный нос еще не ткнулся в его ладонь.
— Резези... а... а где твои собаки? — невинный вопрос прозвучал чем-то пугающе грубым.
Она смотрела на свою кристаллическую лампу, как будто с ней и разговаривала.
— Эмилия не любит собак.
Сердце сжалось от тоски; не выходило поверить, что между верными питомцами и Эмилией Резези могла выбрать последнюю, но факт оставался фактом: собак не было.
— Ты... я... у меня нет слов, — пробормотал он. — А где тогда Эмилия?
— Не знаю. Шпионит. Может, высасывает трупы, — туманно ответила Резези. — Какая разница? Даже будь она сейчас здесь, ничего бы не изменилось.
Осмелев, он подошел ближе и положил обе ладони на ее плечи: прежде, когда Катча и Чабведа сделали то же самое с ним, этот жест принес облегчение его сердцу. Но с Резези, кажется, не сработало.
— Мальчик против целой армии — победитель, — произнесла она чуть слышно. — А мы...
Убрать или не убирать руки? Сиксеру посмотрел в сторону, как будто на светло-сиреневом еле мог быть написан ответ на все его вопросы, и все-таки не убрал.
— В следующий раз я буду с вами, — улыбаясь изо всех сил, заверил он Резези, и даже позволил себе слегка сжать ее плечи. — Вот увидишь, следующий раз будет куда лучше!
Резези молчала так долго, что он даже подумал было, не уснула ли она, и осторожно наклонился, заглядывая в ее лицо; глаза королевы нездорово горели, взгляд был устремлен в пустоту.
— Резези?
— Мы возвращаемся в Нанно.
Он дернулся и случайно толкнул ее вперед, от себя; Резези чудом не влетела лицом в бочку и чудом же не повалилась на пол. После такого, наверное, Сиксеру снова ждал эшафот, но собственная смерть была последним, о чем он в тот момент мог думать.
— В Нанно? Ты с ума сошла! Почему?!
Медленно, словно преодолевая собственную слабость, Резези встала и прошлась сначала в один конец шатра, затем — в другой, но бесцельно, словно кукла, ничего вокруг не видя и не замечая. Зато голос ее звучал теперь довольно живо:
— Потому что Сейбон явно узнал о Филиппе. Они даже узнали, что он скрывается среди мечниц. Мы не можем допустить, чтобы он пострадал.
— Так пусть возвращается один он! Жила же армия в прошлые войны как-то...
— Среди нас определенно есть крыса, — возбуждение придало ей немного сил, и на мгновение Сиксеру даже почудилось знакомое выражение властности на ее измученном лице. — Если мы отправим его в одиночку или даже с Элли, то Сейбон, скорее всего, об этом узнает.
— Это Эмилия, — твердо сказал Сиксеру. — Эмилия — двойная агентка.
И сам же ужаснулся своей тупости: ведь Эмилия явно узнала о существовании Филиппа после нападения! Или же она настолько талантливо изобразила шок?
Резези рассмеялась:
— Нет-нет, это точно не Эмилия.
И тут же посерьезнела снова.
— Ты не понимаешь, в какой ситуации мы оказались, глупый. В какой я ситуации. Мы ведем бесполезные, провальные бои, мы теряем женщин; а в то же время Верхний мир, очевидно, подбирается к нам все ближе. Дело даже не в том, что они подослали Эмилию, вернее, не в самой Эмилии; просто если уж они послали ее, то будут новые шпионки, и если раньше наи прикрывали наше существование, то последние события показали, насколько отчаянно они хотят победить. Рано или поздно в Сейбоне встретятся трое: наи, предательница Нанно и шпионка Верхнего, и огласится сумма, за которую наше местоположение будет выдано. И они придут...
— И тогда мы их разгромим, — серьезно ответил Сиксеру. — Уничтожим их, всех до единого, по косточкам разберем! Нанно — непобедимая армия.
Резези смотрела на него, как на умалишенного.
— Сиксеру! Сколько у нас женщин? Десять, двадцать тысяч, не больше, а наверху, там миллионы...
Сиксеру жалел только, что при нем не было материнского лука, чтобы гордо поднять его над головой.
— И одна наша женщина стоит миллиона врагов!
Резези выдержала паузу, покачала головой и отвернулась.
— Наверное, мужчина просто не сможет понять... разговор окончен. Мы отправляемся в Нанно — там мы будем в безопасности. И я, и ты... и Эмилия.
Сердце кольнуло неприятное чувство, что Эмилия в этом списке должна быть на первом месте, что все делается ради нее, а душа протестовала против самой этой мысли: армия Нанно отступает. Армия Нанно отступает!
— Резези...
Она не повернулась к нему, вообще не шевельнулась; казалось, ледяную стену, которая королева выстроила между ними, можно было не только почувствовать, но и увидеть. Развернувшись на каблуках сапог, Сиксеру бросился вон из шатра; его даже не удивило открытие того факта, что он снова мог бежать, мчаться, как дикий зверь.
— Сиксеру?
Три старшие и генералея Нотри сидели в шатре последней; влетев туда стрелой, Сиксеру повалил на пол стойку с оружием и только из-за раздавшегося грохота немного пришел в себя.
Линнвиэль поднялась ему навстречу, закрывая своей спиной от гневных взглядов других женщин.
— Тебя что, гельвир за жопу укусил?
Сиксеру смотрел ей в лицо и трясся, словно вернулась лихорадка.
— Мы возвращаемся в Нанно! Возвращаемся в Нанно! Это мне сказала Резези, сама сказала; пожалуйста, вы должны ее отговорить! Она сошла с ума! Мы не можем вернуться!
Женщины переглянулись, и Линнвиэль выступила вперед.
— Нельзя ставить под сомнение решения королевы.
— Я знаю, но... но это же безумие! Это неправильно! Я всего один раз был на поле боя, я еще не готов!
— Тебе семнадцать лет, Сиксеру, и тебя впереди ждет еще миллион схваток, — Линвиэль прислонила руку к его лбу, и холод ее пальцев слегка утихомирил бушующий в нем гнев. — Успокойся. Ты весь красный, неужели снова жар?
Нет, Сиксеру не чувствовал себя больным, только гневным; но с каждым вдохом ярость понемногу отступала.
— Я просто не могу поверить, что война закончилась вот так, — жалобно произнес он. — Что я столько готовился, а потом один настоящий бой — и все...
— У всего на свете есть начало и конец, и именно конечностью мир прекрасен, — мудро ответила Линнвиэль на это, осторожно взяла его за плечи и развернула лицом к выходу. — Иди-ка ты проспись. Утром решу, как наказать тебя за плохое поведение.
Он вышел из шатра, сам не понимая, как, не разбирая, где находится; над головой тянулся низкий пещерный потолок, периодически по нему пролетали летучие мыши, и в свете синих ночных кристаллов зловещими пятнами казались тела мертвых солдаток, подвешенных неподалеку. У всего есть конец? Филипп Мэй рассказывал ему о чем-то, что определял как бесконечную бесконечность, и если только он сам же это не придумал, то слова старшей стрелицы не имели никакого смысла.
Ведь у бесконечности нет конца.