— Серу, — произнес господин Фелонза, едва разглядев сына в толпе женщин. — Серу.
Сиксеру отчаянно твердил сам себе, что отец пришел с хорошими новостями, а вовсе не принес весть об очередной катастрофе. Все говорило против этой надежды: напряженный взгляд запавших от усталости зеленых глаз, спутанные волосы, стоптанные сапоги. Если бы отец пришел просто встретиться, просто поговорить, то не довел бы себя до такого состояния, не забыл бы взять себе в компанию одну из дочерей, не явился бы в сопровождении предателя Кайливира. Нет, совершенно ясно, что дело серьезное, что что-то стряслось; но отчего-то сердце замерло в груди и молилось, чтобы новость была ерундовой.
— Серу, — в третий раз повторил отец, не находя нужных слов. — Ах, какой ты стал... нет, нет, не подходи, не обнимай меня; я пришел говорить с королевой, а на тебя смотрю — и обо всем забываю.
Скрипнули канаты моста, когда Эльноид попыталась подняться, но в ее лице вспыхнуло осознание — она не королева! — и убитая горем женщина снова опустилась на колени. Резези вышла из-за спины генералеи Нотри и подошла ближе к господину Фелонза и Сиксеру.
— Говори.
— Ох, моя королева, — Фелонза взглянул на нее, и в его лице отчетливо читалась мысль: "что с вами стряслось?", — простите, но это не разговор для улицы. Это кон-фер-ци...
— Конфиденциально, — подсказал отцу Сиксеру, наблюдая за тем, как Кайливир, натягивая на лицо капюшон, пытается сбежать и затеряться в толпе.
— Да, конф-ально, — промямлил Фелонза. — Могу ли я просить аудиенции...
По Резези было видно, что она мечтает оказаться в постели и проспать шесть дней кряду, но она сжала кулаки, подняла высоко подбородок и коротко кивнула.
— О, какие красивые браслеты, — заметил Фелонза, опустив глаза на ее закованные в кристаллы запястья. — Это что, новая столичная мода — из наших кристаллов украшения делать?
— Ох, верно, — Резези сама словно только теперь вспомнила, что ее сковали. — Верно, верно. Пожалуйста, сними их с меня, Фелонза.
— Я?
— Только создание, полностью лишенное магии, сможет их снять, — пояснила она спокойно. — На магическую ауру волшебницы кристаллы среагируют даже при малейшем применении силы.
Сиксеру хотел предложить себя, но, к счастью, осознал всю нелепость этой идеи еще до того, как озвучил ее вслух и опозорился перед всеми. Отец же казался совсем испуганным и сбитым с толку; когда Резези шагнула к нему, недоумевая, чем вызвана задержка, он ахнул, попятился и даже спрятался за широкой спиной сына. Сиксеру чувствовал его трясущиеся руки на своем хоно, кожей ощущал горячее, взволнованное дыхание. Неудивительно, что господин Фелонза так перепугался: недоумевая, что и зачем от него хотят, не зная сути им же и добываемых кристаллов, он закономерно испугался требования прикоснуться к королеве и возможных последствий для него, практически старика и провинциала.
— Фелонза, — нахмурилась Резези.
— Не надо, не дави на него, — вполголоса попросил Сиксеру, взяв ее за запястья. По фиолетовым браслетам тут же пробежалась магическая рябь от его прикосновений. — Во дворце целый гарем мужчин, мечтающих тебя потрогать, зачем мучить папу?
Она повела плечом, немного недовольно, но в целом больше недоумевающе, чем злобно. Сиксеру нащупал руки отца позади, по-детски переплел с ним пальцы и потянул его во дворец — растерянный и напуганный, Фелонза едва поспевал за ним, путаясь в собственных ногах.
С ними поравнялся Чабведа, успевший подобрать и надеть свое белое хоно; отец взглянул на него, затем потупил взор и промямлил:
— Здравствуйте, госпожа Чабведа.
На что Чабведа только вяло улыбнулся, помахал ладошкой и остановился, за локти поднимая рыдающую Эльноид.
— Ой, а что с принцессой? — продолжал постепенно прозревать отец. — А с тобой, Серу, что? Ты такой бледный, а одет как на праздник...
Сиксеру боялся дальнейших расспросов, потому что пока не мог придумать, как на все это отвечать; к счастью, перед ними распахнулись двери дворца, и отец замолчал, с восхищением и восторгом разглядывая темные каменные стены. Сиксеру помнил, какое разочарование испытал, впервые здесь оказавшись; похоже, отец был куда более впечатлительным, а, может быть, просто не строил невероятных фантазий, разрушение которых так огорчило тогда Сиксеру.
Навстречу королеве из-за тяжелых дверей вышел мужчина, на щеках которого краснели пятна лихорадочного возбуждения. Сиксеру узнал королевского оплодотворителя, отца Резези, имя которого так ни разу и не услышал ни от кого из гарема; за время, которое королева провела в заточении, этот мужчина похудел, померк, и в его кудрях появились заметные проплешины, как если бы он в отчаянии рвал на себе волосы. Привычных глазу украшений он больше не носил, а вместо шитых золотом и расписанных красками красивых хоно предстал в обычном темно-коричневом, даже до неприличия скромно смотревшемся на его еще пока элегантной фигуре.
— О, Матери смилостивились надо мной, — прохрипел он сорванным от рыданий голосом, — я думал, я уже погиб.
Да, без сомнений: мало чести останется в жизни отца свергнутой королевы. Если бы Резези сегодня погибла, то и этот мужчина лишился бы всего, что имел; даже сумей он удержаться в гареме, новая правительница вряд ли бы взглянула на мужчину своей матери, а конкурировать с более молодыми наложниками за место в постели других высокопоставленных женщин он в свои годы бы не смог.
— Вернись на свое место и не мешай мне, — гаркнула Резези, приправив это требование полным отвращения взглядом. — Мерзость.
Он втянул носом воздух, еще яснее покрылся пятнами и затрясся, но пересилил себя, сделал пару коротких шагов ближе к ней и дрожащими худыми руками снял ее магические оковы, словно обыкновенные браслеты.
— Я старый и уродливый, — пролепетал он. — Умоляю, королева...
— Сгинь, — бросила она сквозь зубы, уверенной походкой удаляясь в соседний коридор. Сраженный такой холодностью, наложник упал на каменный пол и закрыл лицо руками; Сиксеру прошел мимо, только бросив на него печальный взгляд. Он понимал, что даже после возвращения Резези на трон вернуть себе былое влияние этот жалкий мужчина уже не сможет: наложники, однажды уже увидевшие его падение, без протекции женщины ни за что не позволят снова подняться над собой. Наверное, в такой ситуации оставалось либо смириться с своей незавидной судьбой, либо повеситься на пологе собственной комнаты, и Сиксеру, будь он на месте этого бедняги, выбрал бы смерть, но не пренебрежение. За этими мыслями он не заметил, что отец отпустил его руку, и только услышав его голос позади остановился и обернулся через плечо.
— Ну, и незачем так убиваться, — с железной твердостью в голосе говорил Фелонза, поправляя кудри мужчины пальцами. — Все как-нибудь образуется. Не такой уж ты и старый. Довольно симпатичный даже, если волосы сделать вот так, на эту сторону...
— Папа, — окликнул его Сиксеру. — Пойдем.
— Папа? — старый наложник вскинул голову и уставился на Фелонзу через завесу растрепанных кудрей. — Ты — отец?..
— Фелонза, — кивнул тот.
— Тебе меня не понять, — отчаяние и печаль этого мужчины быстро переродились в гнев, и он пихнул Фелонзу от себя, едва не повалив его на пол. — У тебя нет дочерей!
— Да есть, трое, — как ни в чем не бывало, отец выпрямился и поправил пыльное хоно на бедрах. — Но их пренебрежение никогда не ставило меня на колени.
Сиксеру моргнул, вспоминая, были ли сестры когда-либо так же жестоки к ним; вспомнил, как они с отцом умирали от голода и вынуждены были молить Матушку о куске хлеба, поежился от отвращения и к себе, и к ним, и совсем уже откровенно потащил отца к тронному залу, схватив за широкое запястье.
Когда распахнулись тяжелые, лишившиеся драгоценностей двери, Сиксеру сначала подумал, что они перепутали помещение, и понадобилось несколько долгих мгновений, чтобы он разглядел кристаллический трон и понял, что это все тот же зал. Но как же он изменился! Стены теперь освещались даже чересчур яркими кристаллами, и из-за этого цвета настенной росписи казались неестественно насыщенными. Ярко-красные и кислотно-фиолетовые цветы под потолком, синие и серебристо-серые тоннели, звери с блестящей чешуей, реки с практически голубой водой; все росписи изображали приятные сердцу картины Подземелий, и Сиксеру подумал, что это явно Эльноид постаралась, очень уж много сходства было в этой росписи и в гобеленах в его клетке. Интересно, а как выглядели стены при Резези, когда тьма скрывала их? Там тоже были картины, которые теперь навсегда скрыты под новыми яркими красками?
Большой стол не изменился, зато прямо над троном теперь висел еще один ослепительный фонарь, и в его свете можно было рассмотреть огромную карту, растянутую за спиной королевы. Но почему-то внимание Сиксеру на карте не остановилось; вместо этого он взглянул вниз, увидел красно-коричневые разводы на полу и почувствовал, что его затошнило. Почему? Отчего? Голова как будто пыталась разыскать в своих кладовых какое-то воспоминание, тяжелое, болезненное, нежеланное, но никак не могла за него ухватиться.
Он отпустил отца и присел на стол, держась за виски, будто начавшие трескаться, как старая плитка; Резези дошла до своего трона, упала на кристаллы с тяжелым вздохом и спрятала лицо в ладонях. Стало очень тихо, только Эльноид всхлипывала в руках Чабведы.
— Там на улице какое-то безумие началось, — объявила Катча, последней войдя в зал. — Женщины волнуются, мужчины плачут. Всем почудилось, что старик Фелонза принес во дворец дурные вести, но из-за того, что никто ничего не объяснила, начали появляться совсем безумные варианты. Королеве не помешало бы сделать официальное объявление какое-то.
— Я не могу, — в ладони произнесла Резези.
Сиксеру захотелось дать ей затрещину, в нем проснулась совершенно неконтролируемая ненависть к ее слабости, пассивности, равнодушию; но к счастью после короткого вздоха она продолжила:
— Не могу, потому что Фелонза еще пока не объяснил причины своего визита даже нам.
И она сложила руки на столе, уставившись на Фелонзу со спокойным выражением лица. Сиксеру сделал вид, что сжал кулаки от нетерпения, но заметил напряженный взгляд Чабведы на себе и покраснел.
— Ах, моя королева, — отец обвел собравшихся вокруг него женщин растерянным взглядом и даже в затылке почесал, — ну, в общем... я буду говорить все по порядку, чтобы ничего не перепутать, хорошо?
Резези кивнула; Сиксеру сложил руки на коленях и приготовился внимать.
— Вскоре после выхода нового закона моя драгоценная возлюбленная выкупила меня у государства, — довольно плавно начал Фелонза, явно заготовивший заранее свою речь. — Потому что она не хотела, чтобы я работал в шахте и рисковал своим здоровьем. Она вообще очень, очень обо мне заботится и не разрешает мне даже работать по дому: привела в дом слугу.
"Ого", — подумал Сиксеру. — "У нас есть слуга! Здорово!".
Но тут же отругал себя за такие мысли.
— Но мне было безумно скучно, — продолжал отец. — Это такая невыносимая, тяготеющая над мужчиной скука... когда по утрам не знаешь, чем будешь заниматься днем... я очень сильно устал от этого и поэтому начал гулять.
— Что? — ахнул Сиксеру, решив, что отец изменяет матери.
— Ну, да, я подумал, что это же очень интересно! Я задумал составить карту окружных тоннелей. Я видел карты у Матушки, но там почти не было маленьких проходиков вокруг нашей деревни.
— А-а, — с облегчением потянул Сиксеру. — "Гулять"...
Катча безжалостно захихикала.
— Я отходил все дальше и дальше, иногда отдалялся на несколько дней пути. Моя младшая доченька меня охраняла, — при упоминании дочери отец ласково улыбнулся. — И так, в один прекрасный день, мы протиснулись через крошечный проход в камне и оказались в довольно большом зале. У нас оставалось мало воды, а там тек ручеек, и мы пошли наполнить фляги; тогда я заметил, что потолок залы как будто странно подкопчен, словно кто-то разводила костер в этом месте. Моя доченька рассмеялась и назвала меня старым дураком, потому что в таком захолустье никто не стала бы жечь воздух. Но я все-таки не совсем ей поверил, вы меня извините; я заглянул под камни и нашел там кострище, еще теплое. По углям всегда можно понять, как далеко ушли те, кто развели огонь, Сиксеру не даст соврать...
Сиксеру никак не прокомментировал это и отец смутился, как если бы на поддержке сына строились все его дальнейшие объяснения.
— И-и я, в общем, пока моя дочь решила отдохнуть у воды, пошел ниже по течению. Она задремала, понимаете? Я подумал, что это все как-то слишком подозрительно, и мой Сиксеру ведь рассказывал мне, как они с госпожой Катчей потерялись в пещерах, так что я испугался, что кто-то еще могла так же потеряться у нас. Поэтому, понимаете, я пошел вниз; тоннели там были такие узкие, что я еле-еле смог протиснуться, едва не застрял. Но зато через некоторое время я услышал речь, и это была не наша, не речь Нанно. Я прильнул к камням и выглянул осторожно-преосторожно; там река становилась чуть более полноводной, потому что в нее впадало несколько других маленьких речушек. И я увидел; это были две женщины, они склонились над водой, и одна плакала, а другая промывала ей ногу. Наверное, она поранилась или я не знаю что, была рана; честное слово, клянусь своей жизнью, я немедленно вылез бы и предложил помощь бедным дамам, если бы не заметил еще издалека, что это были не жительницы Нанно.
Он перевел дух и почесал в затылке.
— Я подумал бы, что это сейбонки, но мой Сиксеру рассказывал мне, что у жительниц Сейбона копыта вместо ног. А эти женщины, они были очень странные; у них волосы длинные, золотые, прямо как у принцессы Эльноид, а кожа белая, ну прямо как полотно. И они были очень странно одеты: на них было не хоно, а как будто только белье, белье в несколько слоев, ярких цветов, вот так, — он начал махать руками, пытаясь получше описать странное платье. — И вот здесь, сзади, шов, так что когда женщины встали и повернулись, чтобы уйти, я видел все линии их ног. Я очень сильно смутился, но справился с собой и, дождавшись, когда они отойдут достаточно, пошел следом. Я даже разулся, чтобы тише идти, — при этих словах он покраснел до кончиков ушей. — И я пошел за ними, и они пробирались самыми узкими тоннелями, в какие только могли пролезть, и старались двигаться очень тихо. Но я был тише; они не заметили меня, и спустя несколько поворотов я увидел залу, где оказалось еще больше этих странных белых созданий.
— Сколько? — глухим голосом спросила Резези.
— Простите меня, — виновато пролепетал Фелонза. — Я умею считать только до ста.
Резези застонала; Сиксеру хватал воздух ртом и пытался не упасть.
— Армия! Это же целая армия! — восклицала Резези, держась за голову. — Не может быть! Возле вашей деревни...
Она обернулась на карту позади себя; отец осмелел, подошел ближе и ткнул пальцем туда, где, наверное, находилась та зала.
— Я тогда очень сильно испугался и поскорее вернулся к своей дочке, — сообщил он. — Я рассказал ей все, а потом и ее сестрам, и Матушке ее. Только никто мне не поверила. Они все смеялись и убеждали меня, что я от усталости с ума схожу. Что не бывает женщин с белой кожей и никто в здравом уме не выйдет из дома без хоно. Но только я-то ведь знаю, что я видел. Я все точно знаю. Я не слепой и не сумасшедший! Я видел! И они все смеялись и смеялись, а я вспомнил о вас, королева Резези, и подумал: она-то меня точно выслушает, она-то поймет... она умная и чуткая девушка! Поэтому я собрался и пошел в Нанно. Совсем один. Я хотел уговорить младшую доченьку охранять меня в пути, но она мне не верила, не верила...
Сиксеру вскочил со стола и бросился отцу на грудь; он представил себе, как бедный, одинокий Фелонза бредет по тоннелям, даже примерно не зная, где находится Нанно. Сколько раз за время его пути он оказывался в опасности, сколько встретил диких зверей; да ведь он мог никогда не дойти до столицы, пропасть, сгинуть, стать чьим-то кормом! Зачем такой риск, зачем такое безрассудство?
— Ты мог погибнуть! — гневно воскликнул Сиксеру, целуя опешившего отца. — Ты мог умереть, старый ты дурак! Зачем, ну зачем?
— Но я сразу понял, что что-то не так, — оправдывался бедняга. — Что эти странные женщины не на обед к нам в Подземелья зашли... и поскольку мне не поверили ни дочери, ни твоя Матушка, у меня не оставалось выбора, кроме как пойти самому. Просто сидеть и ничего не делать я точно не мог...
— Но если бы ты умер?!
— А он и умрет, — мрачно констатировала Резези, рассматривая карту. — Если это правда, то, что он сказал, то врагеи совсем близко. Они идут окольными путями, так что мы даже не можем сказать, когда они доберутся до Нанно...
— Как вообще возможно, что на картах наших Подземелий остались белые пятна?! — злился Сиксеру, до боли прижимая отца к себе.
— Потому что в маленьких проходах велик риск обвала, — пояснила Резези. — А мы не хотим рисковать своими женщинами. Мы живем там, где воздуха и простора побольше. А верхние; они ничего не боятся. И к тому же, они ниже и тоньше большинства из нас; они пролезают туда, куда подданным Нанно тяжело протиснуться. Знаешь, как ужасна смерть исследовательницы, застрявшей в каменном проходе?
Сиксеру закусил кончил языка, чтобы не разразиться горькими словами, за которые потом пришлось бы краснеть. Отец погладил его по плечам, мягко прося себя отпустить, а то как-то неловко так долго и крепко обниматься в присутствии женщин; Резези еще раз окинула карту взглядом и с решительным видом повернулась к сестре:
— Однако вероятность того, что господин Фелонза первым заметил вторжение, стремится к нулю. Эльноид! Ты не получала никаких докладов на этот счет?
Испуганно вздрогнув, принцесса попятилась и попыталась спрятаться за низким и худым Чабведой, что, естественно, ей не удалось.
— Я не знаю! Не знаю, — воскликнула она. — Я не все читала, что мне приносили, у меня были другие... дела...
На слове "дела" она посмотрела на Сиксеру; тот неприязненно поежился и отвернулся от принцессы.
— Что теперь, Резези? Что будет?
Резези вернулась на свой трон, подперла подбородок кулаком, погрузилась в размышления; взглядом она буравила стол, и каждая последующая минута ее молчания казалась тяжелее предыдущей.
— Я не понимаю, о чем тут думать, — голос Катчи прозвучал резче обычного, почти резал уши. — На что мы тратим время? Будет война — надо готовиться к войне!
— Катча, — вздохнула Резези, — ты не знаешь, с чем мы столкнулись. Ты не представляешь, какая могущественная у них магия, какие многочисленные армии...
— Да, не знаю, — легко, даже легкомысленно подтвердила она. — Зато я уверена в армии Нанно, и мне этого достаточно.
— Битва с Верхним миром не будет похожа на наши столкновения с Сейбоном, — продолжала Резези. — Они будут брать пленных, они будут пытать слабых, они не остановятся ни перед мирным лагерем, ни даже перед мирным городом. Ты просто не представляешь...
— Резези, мы — королевство воительниц, — возразила Катча, и даже сама Резези вздрогнула, услышав, каким ругательством ее собственное имя прозвучало из уст этой девушки. — Мы рождаемся с оружием в руках, все наши героини прославились в войне. Воевали наши матери, наши бабушки, прабабушки, и мы сами, едва научившись ходить, начинаем мечтать о войне. А они? Из того, что я слышала о той же Эмилии Найтхевен, ясно, что она — трусиха, сбежавшая от прямого боя. Не могу себе представить женщину Нанно, которая вела бы себя так же. Которая бросила бы свою любовницу под замком и смотала удочки.
Резези выдержала этот удар с честью, не дрогнув; Катча шагнула ближе к столу и со всей силы ударила по столешнице левой рукой.
— Мы будем сражаться, нечего и обсуждать, — отрезала она. — Пусть хоть сто тысяч миллионов белокожих чудовищ ворвутся в наш дом, мы...
— Ты ведь была здесь, — как будто бы возразила Резези, — ты видела тот бой. Ту кровь. Тебя ранили. Ты не испугалась?
— Не просто же так меня зовут Берсор, Бесстрашная, — усмехнулась она. — Я только злюсь, что не так много успела выпустить стрел. И я не одна такая, Резези; весь твой народ таков. Мы будем сражаться. Даже если ты прикажешь нам сложить оружие и отступать, даже тогда, Резези, мы взбунтуемся и бросимся в бой.
Резези покачала головой, закрыла на мгновение глаза, но лишь на мгновение — в следующую секунду из ее взора исчезли малейшие тени сомнений.
— Хорошо, Катча Сорвиесс Берсор, — твердо произнесла она, — если такова воля народа, то мы будем сражаться. Подземелья не бесконечны; сдадим город сейчас — и некуда будет прятаться и бежать. Тем более, ты права, пусть это и совпадение: наверху живут ученые-спелеологи, шпионы, политики, но редко — воительницы.
— Какие будут приказания, королева? — Катча широко улыбнулась, довольная этим решением и гордая за свое красноречие.
— Сейчас — отдыхать. Вам всем, — Резези сама откинулась на спинку трона в изнеможении, уронила голову на плечо. — Всем нам.
Сиксеру замялся, не зная, стоит ли ему уйти, или все-таки нужно остаться рядом с Резези и поддержать ее; она вздохнула, словно почувствовав его сомнение, и тихо произнесла:
— Сиксеру, помоги своему отцу расположиться на мужской половине дворца. Он проделал долгий путь и заслужил отдых.
— Благодарю, — отец покорно склонил голову. — Спасибо.
Но когда он снова выпрямился, доброе его лицо было бледным от волнения.
Сиксеру взял отца за локоть и потянул к выходу; но, проходя мимо Катчи, красной от волнения и удовольствия, задержался, чтобы спросить:
— Я слышал от Чабведы, что ты не можешь носить лук. Что это значит?
Она взглянула на него таким бессмысленным взглядом, словно напрочь забыла, кто этот беловолосый юноша, затем улыбнулась сконфуженно и странно подергала правой рукой.
— Видишь, не слушается, — невнятно пробормотала она. — Меня ранили в спину, и теперь правая рука чего-то дурит.
— Катча, — Сиксеру зачем-то перешел на шепот, хотя и так его все слышали, — но какой тебе тогда бой? Ты же понимаешь, что никто тебя в битву с такой рукой не пустит?
— А я буду втыкать им пальцы левой руки в глаза! — весело отмахнулась она, но теперь Сиксеру видел, что эта веселость деланная, ненастоящая; разговаривая с Резези, она забыла о своей ране, и теперь уже не была так уверена в собственных же идеях.
— Ох, Катча, — вздохнул Сиксеру, — это безрассудство.
— Это моя природа, — парировала она. — Я пойду в бой, даже если останусь совсем без ног и без рук. Тем более, Чаби обещал, что сможет мне помочь.
Чабведа ничего на это не ответил, но короткий взгляд, который он бросил на Сиксеру, говорил, что он сделает все, чтобы раненная стрелица не оказалась снова в армии.
— Пойдем, пойдем, — мягко попросил отец, положив руку на его плечо. — Я устал, Сиксеру.
"Мы здесь лишние", — слышалось в этих его словах, и, простившись с подругами коротким взглядом, Сиксеру вышел в пустой коридор.
Дорога до мужской половины оказалась непривычно долгой: отец все время останавливался, чтобы полюбоваться выцветшими узорами на стенах или какой-нибудь особенно очаровательной табуреткой, и при этом восхищался так громко и открыто, что даже мелькавшие мимо серые слуги иногда похихикивали, пусть сразу же и смущались своего веселья, пряча покрасневшие лица за рукавами. Сиксеру было ужасно неловко за отца, а каждый услышанный смешок вонзался в спину, словно нож, но как он ни пытался уговорить своего старика идти быстрее, тот лишь кивал, делал пару шагов и снова останавливался напротив прелестной вешалки или премиленькой тумбы.
Наконец они все-таки миновали последние двери и оказались в краю пестрых занавесей, где воздух насквозь пропитался благовониями с тонким оттенком мужских страданий. Господин Фелонза, видно, уже устал всему восхищаться, так что смолк и только ступал чуть слышно за плечом сына. Сиксеру был даже доволен: не сомневался, что в комнате с фиолетовым кристаллом встретит обычную кучку вышивающих мужичков и до полусмерти боялся, что при виде них отец выдаст что-то вроде: "ого, какие приятные юноши! Вы помоете за меня посуду?".
Как и ожидалось, за ярко-синим пологом они встретились с компанией мужчин, что прежде разговаривали за вышивкой, но при появлении новых гостей побросали рукоделие и даже повскакивали на ноги. Сиксеру старался держаться ровно, хотя чувствовал, что вот-вот упадет на пол, сраженный усталостью и нервами; отец шел позади и пока что — слава Матерям! — молчал, но в любой момент мог открыть рот и сказать что-то постыдное. Поэтому Сиксеру спешил в свою комнату, гнал изо всех сил; успел только заметить, что отца Резези на кушетках не было, зато не заметил юношу, выросшего на пути, и лишь чудом не сбил его с ног.
— С ума сошел? Чего мешаешься? — гаркнул Сиксеру куда злее, чем стоило бы.
— Это ты, Сиксеру? — испуганно спросил этот парень, выпучив глаза. — Мы думали, ты умер...
— Ну, а я жив, — слегка присмирев, ответил он. — Долгая история, ребята, я потом расскажу, очень устал.
— А это? — парень указал на Фелонзу-старшего за его спиной. — Твой старший брат?
Отец захихикал и покраснел от удовольствия; Сиксеру тоже покраснел, но скорее от отвращения, ведь принять их за братьев нельзя было даже в бреду.
— Это мой отец, — констатировал он мрачно. — Он погостит у нас пару дней.
— А что произошло-то? — беспомощно вопрошал парень. — Мы слышали шум с улицы, но с нашей половины ничего не было видно...
Мужская часть дворца находилась в стороне от парадного входа, так что даже высунув голову наружу бедняги вряд ли смогли бы рассмотреть хоть что-то из процесса над королевой; Сиксеру чувствовал напряжение этих мужчин в воздухе и посчитал своим долгом успокоить их.
— Все хорошо, — произнес он и для придания весомости своим словам опустил руки на плечи паренька перед собой. — Королевой остается Резези.
— Ах! — перепугались мужчины.
— Принцессу Эльноид приговорили к изгнанию, но отложили наказание примерно на год.
— Почему? — ахнули они, но Сиксеру нарочно пропустил этот вопрос мимо ушей и сердца.
— И будет война, судя по всему, с Верхним миром, — вздохнул он. — Но вы на этот счет не беспокойтесь — вам здесь, в гареме, ничего не угражает.
— Верхний мир существует?!
— Я очень устал, — печально повторил он. — Хочу спать. Обещаю, мы с вами еще все обсудим и перемусолим, но как-нибудь потом. Хорошо?
— Скажи только: ты в порядке? — попросил парень перед ним. — Когда ты пропал, как будто угас последний пламень надежды... все только и говорили: Сиксеру пропал! И даже по мостам ходили с печальными лицами, я специально смотрел в окно Кайливира!
При упоминании этого имени Сиксеру скривился, но заверил мужчин, что в полном порядке, только обессилен, и после сумел все-таки добраться до своей комнаты.
Отец смерил его задумчивым, всезнающим взглядом, но удержался от вопросов и комментариев. Он осыпал восхищением убранство комнаты: к этому моменту серые слуги уже успели принести сюда вторую кровать, так что стало тесновато, но зато появился какой-то особый семейный уют, напомнивший Сиксеру об их жалкой хижине в деревне. На прикроватном столике вместо букета стоял горшочек, в котором они нашли рагу, и две ложки; запахи еды пробудили одновременно и голод, и тоску по детству, когда они с отцом, вот так, из одной посудины, ели шахтерскую похлебку и любили друг друга до одури.
— Мальчик мой, ты плачешь? — аккуратно спросил Фелонза. Сиксеру и сам не был уверен; он просто не мог поверить, что все эти ужасы, рыжие своды Сейбона, пламень пылающего лагеря, холод гобеленовой комнаты во дворце и насилие имели место в жизни того же мальчка, кто хлебал похлебку и с гордостью бегал шахтерам за водой.
— Ничего, папа, — вытерев рукавом слезы, Сиксеру отставил горшочек в сторону и потянул отца к одной из штор. — Пойдем, я покажу тебе что-то замечательное.
В ванной он сперва продемонстрировал отцу трубу, из которой текла вода, а затем открыл заслонку котельного столба и указал внутрь.
— У, — Фелонза отскочил от хлынувшего наружу раскаленного воздуха. — Горячо.
— Это котельный столб. Здорово, правда? — Сиксеру вооружился щипцами и погрузил внутрь три больших камня. — Смотри. Вот так нагреваешь камни, потом опускаешь в воду, и вода становится теплой! Очень удобно. Можно ванну принимать; давай я сделаю тебе ванну? Ты ведь устал с дороги, сможешь погреться, отдохнуть. Она будет теплая, расслабляющая, цветами будет пахнуть!
Он так увлекся работой, что даже почти забыл о присутствии отца; мышцы ныли из-за переноски тяжелых камней до наполненной ванны, легкие плавились от горячего воздуха и душного запаха ароматических масел. Когда отец осторожно обнял его сзади, Сиксеру вскрикнул и даже почти подпрыгнул, напрягся, завертелся; но теснота и настойчивость объятий постепенно заставили расслабиться.
— Мне кажется, тебе ванна нужнее, — тихо сказал Фелонза, прижимаясь щекой к его шее. — Давай, я тебе раздеться помогу.
— Нет, папа, это же ты долго шел...
— Но мне почему-то кажется, что твой путь был тернистей.
Он знает! Он знает, и если не совсем все, то точно многое. Что-то в Сиксеру переломилось, лопнуло; он безропотно позволил раздеть себя, не заботясь о том, нет ли на его теле компрометирующих синяков; разрешил помыть себя, как малыша, а затем уложить в кроватку, и когда отец принес ему чашку чая, то от неги Сиксеру даже не подумал спросить, как Фелонза сумел ее добыть во дворце, где кухни располагались очень далеко. Он просто сделал несколько глотков и позволил себе заснуть, купаясь в чувстве безопасности и расслаблении, наслаждаясь каждой минутой; и в этом блаженном спокойствии, возле своего отца, Сиксеру смог поверить, что когда он в следующий раз откроет глаза, то очутится в прекрасном, свободном, добром мире, где никому не будет угрожать война.