Проснувшись, Сиксеру впервые за долгие недели почувствовал себя полностью в безопасности, и далеко не сразу осознал, почему. Через окно он мог видеть город, укрытый страхом, предвкушением, ожиданием, нетерпением; на прикроватном столике не стоял букет, на стенах не висели тяжелые гобелены, издевательски показывающие картины мира, закрытого для пленника принцессы. Зато не было и двери, вместо нее висел полог, и прежде Сиксеру не мог даже и представить, что обрадуется так сильно этому зрелищу. Нет двери! Нет засова! Он не пленник, он свободен!
Отца на соседней постели тоже нет.
Скатившись с кровати и завернувшись в свое покрывало, он босиком вышел в общий зал с кушетками, не успев даже толком проснуться. Здесь уже было весело: многие юноши предпочитали вставать с кроватей пораньше, чтобы завиться, подкраситься и приодеться еще до пробуждения женщин. И сегодня они, расфуфыренные, расписанные, как фарфоровые вазы, отдыхали на своих обычных местах, и на фоне этих стройных и очаровательных созданий особенно яркой казалась несколько неотесанная красота старшего Фелонзы.
Он сидел на одной из кушеток, зарывшись пальцами в волосы юноши, что расположился у его ног. Сиксеру сначала показалось, что отец просто гладит наложника, но в следующее мгновение на волосах показалась аккуратная, хитроумная косичка, и он сам вспомнил, как в юности отец заплетал ему волосы перед визитами к Матушке.
— Вот так, — одобряюще кивнул Фелонза, отпуская юношу от себя. — Очень красиво получилось, очень мягкие и послушные у тебя волосы, Лайнторн.
Лайнторн просиял и встал, а его место занял другой мальчик, дрожащий от нетерпения.
— Нет, Эйсини, сиди ровно, — попросил отец, принимаясь за дело. — Так, о чем я говорил? Значит, мы поднимаем глаза и видим: на самом верху кучи кристаллов сидит дикий гильвир и активно глотает крупные кусочки...
— Доброе утро, Сиксеру, — воскликнул один из мальчиков с уже заплетенной косой, и отец тут же бросил свое занятие, встал и повернулся к сыну с теплой улыбкой:
— Мой мальчик! Наконец-то ты проснулся! А у нас тут час красоты. Хочешь, присоединяйся.
Сиксеру подергал себя за отросшие прядки волос и покачал головой:
— Спасибо. А ты что, уже всех по именам выучил?
— Ну, я привык рано вставать, так что у меня было достаточно времени, — произнес Фелонза с лукавым видом. — А к окружающим положено по имени, так что...
Сиксеру устыдился того, что не соизволил узнать имена этих мужчин за все время, что провел в гареме, но успокоил себя мыслью о собственной занятости — хотя совесть нашептывала ему, что ничем особенным он не занимался. Гулял по городу, ходил к Эмилии...
Эмилия, Эмилия...
— Я умоюсь и приду, — сказал он, стараясь перекричать воспоминания. — Поищу нам завтрак.
— Сынок, спасибо, я ел. Таллан отлично готовит.
— Какой Таллан?
— Таллан Зилзана Эйфин.
Сиксеру пожал плечами и удалился, недоумевая: это он такой слепой и глупый, что не успел познакомиться со всеми за год, или отец отличается особой способностью заводить друзей?
Когда он вернулся к кушеткам, все наложники уже щеголяли красивыми косами, а Фелонза, распаляясь, рассказывал очередную шахтерскую байку: кажется, на этот раз речь зашла о таинственном женском духе, что жил в глубине шахты и мог перекрыть жилу, если шахтеры плохо себя вели.
— Я тебя таким совсем не помню, — признался Сиксеру, снизу вверх глядя на своего отца, в возбуждении запрыгнувшего с ногами на тахту и ослеплявшего окружающих красноречием и театральными жестами.
— Ты и не обязан, ты был совсем малышом, когда я начал хворать, — отозвался Фелонза, заразительно улыбаясь. — Ну так вот, и я прилег вздремнуть, а когда проснулся, она... кстати, Сиксеру, за тобой зашла госпожа Чабведа, но она стоит за пологом.
— Она стоит за пологом? — переспросил он растерянно; Чабведа всегда был не от мира сего, но не настолько же, чтобы бояться войти в комнату?
— ...и я увидел девушку в зеленом-презеленом, прямо изумрудном хоно, но почти полупрозрачную; она стояла, склонившись надо мной, и с осуждением глядела мне в лицо...
Сиксеру слышал эту историю очень много раз, хотя обычно Фелонза не вкладывал в рассказ столько огня, сколько теперь, да и вряд ли в их деревне нашлось бы такое множество благодарных слушателей. Обойдя тахты под восторженные вопли наложников, Сиксеру приблизился к синей занавеске и выглянул в коридор; лицом к стене, крепко сжав кулаки, там и в самом деле стоял Чабведа, и почему-то даже смотреть на его напряженную позу было тревожно.
— Чаби, что случилось? — спросил он, невольно перейдя на сокращение имени, что звучало чуть менее по-женски.
Чабведа вздрогнул, как ужаленный, повернулся на каблуках и очень напряженно посмотрел на Сиксеру.
— Мне нужна твоя помощь, — прохрипел он; он больше не говорил шепотом, а все-таки его голос казался слегка надломленным, нетвердым.
Сиксеру вышел в коридор и встал напротив него, стараясь сохранять спокойствие.
— Сделаю все, что попросишь.
— Помоги мне вернуть Кайливира.
Поперхнувшись собственным дыханием, он поник и пожурил себя за слишком поспешные обещания.
— Я хотел сказать, сделаю все, что смогу.
— Пожалуйста, Сиксеру! — взмолился Чабведа, и теперь стало очевидно, что он уже пришел сюда на грани истерики. — Я тебя прошу, очень-очень, очень-очень, очень! К кому мне еще обратиться?
— Я не сумел бы, даже если бы захотел, — возразил Сиксеру. — Кайливиру до меня нет никакого дела.
— Это неправда, неправда! Он очень тебя ценил! — уже почти кричал Чабведа, выплескивая гнев, оставшийся от какой-то другой ссоры. — Прошу, если я пойду один, он меня прогонит!
— Если ты пойдешь со мной, то тем более...
— Сиксеру, милый, милый, Сиксеру, — когда запас гнева иссяк, Чабведа зажал лицо ладошками и весь съежился, словно хотел уменьшиться и исчезнуть. — Что мне делать? Как мне быть? Кайливир — мой последний родственник в Подземельях, и он меня покинул. Мы поссорились с Катчей, она кричала и злилась, выгнала меня с глаз долой из моей же комнаты. И мои магеи, даже мои магеи, они все теперь смотрят на меня свысока, и сколько я еще смогу держать планку? Мои силы велики, но не бесконечны; все смеются надо мной, все показывают пальцем, перешептываются, а я — мне даже некому пожаловаться! Мне не к кому подойти!
Сиксеру развел руками.
— Но все же...
Чабведа разрыдался словно по щелчку пальцев, и под тяжестью собственного отчаяния опустился на пол у ног Сиксеру.
— Сиксеру, Сиксеру, мне так одиноко, — жаловался он, словно даже забыв, ради чего завел этот разговор. — Я мечтаю, чтобы не было процесса, чтобы я никому ничего не сказала, чтобы все было как раньше; только не существует заклинания, с помощью которого я могла бы повернуть время вспять! Не существует заклинания, чтобы исцелить мое сердце! Сиксеру, Сиксеру, милый, милый...
Сиксеру не нравилось, когда его называли "милым", не нравилось, когда кто-то рыдала у его ног; но перед лицом горя одного мужчины он все-таки не смог остаться с холодным сердцем. Опустился на колени, обнял крошечные плечи Чабведы; в его объятиях бедняга разрыдался пуще прежнего, вручая груди друга все страхи, переживания и сомнения, накопившиеся в его душе за прошедшие годы.
— Я мечтаю, чтобы все было, как раньше, — жаловался он. — Раньше у меня был брат, любимая девушка и верные магеи. А теперь — что произошло, Сиксеру? — Ничего не осталось! Раз, один миг, один шаг, один взгляд — и ничего! Совсем ничего! Ничего!..
— Ну, ну, — Сиксеру перебирал пальцами зеленые волосы и сочувственно качал головой, — у тебя есть я! Есть Серу! Разве нет?
Чабведа жалобно всхлипнул, но согласился.
— Катча просто злится, и, я уверен, она быстро от этого отойдет, — он догадывался о сути их конфликта, но решил не останавливаться на этой теме. — Магеи, конечно, могут еще какое-то время воротить нос, но даже они рано или поздно признают, что ты остаешься сильнейшей из них, несмотря на свой пол. Ты, кажется, упоминал, что старшая магея определяется экзаменом?
— Да, прозрачной проверкой знаний, — несколько туманно ответил Чабведа, вытирая слезы о красное хоно Сиксеру. — Она проводится каждые пять лет.
— Значит, до следующей осталось не больше двух, — заключил Сиксеру. — Ты снова утрешь всем нос и опять получишь место старшей. А там уже никто ничего не сможет сказать тебе в укор: призрачная проверка знаний есть призрачная!
— Прозрачная...
— Ну, вот видишь, какой ты умный! Знаешь всякие слова.
Чабведа хихикнул, хотя смех вышел несколько мрачным; но затем взглянул куда серьезнее.
— Ну, а Кайливир?
— Что Кайливир? — поежился Сиксеру.
— Ты мне все-таки поможешь с ним?
— Не понимаю, зачем там я, — честно признался он. — Мы с Кайли расстались врагеями.
— Может быть, но ты так много для него значишь! Кайли всегда тобой восхищался. Твоей твердостью. Твоей храбростью, — лепетал Чабведа, с надеждой глядя в глаза Сиксеру и почти не моргая. — Он и ушел-то только потому, что боялся твоего гнева...
"Боялся отмщения", — мысленно поправил его Сиксеру, но вслух этого не сказал — только вздохнул.
— Если ты скажешь, что прощаешь его, милый...
— Для этого мне надо бы и правда его простить.
— А ты не можешь?..
Простить его? Конечно нет, об этом не могло быть и речи; после случившегося в комнате Сиксеру не простил бы этого мужчину, даже если бы тот ежедневно молил об этом до конца своих дней и еще тысячу лет после своей смерти. Но Кайли здесь не было, только Чабведа, могущественный, мудрый, непоколебимый Чабведа, усаженный на колени отчаянием и страхом. Кем нужно быть, чтобы взглянуть в лицо мужчины, чья жизнь в одночасье пошла под откос из-за желания оправдать поступки взбалмошной королевы, взглянуть в лицо мужчины, казалось, никогда никому не причинявшего зла, и сказать ему в глаза: "не прощу"?
Сиксеру точно не мог так поступить.
— Это сложно, Чаби, — мягко произнес он, надеясь хотя бы сторговаться на что-то менее серьезное, чем прощение. — Он причинил мне очень много зла. Но если ты меня просишь, то я могу, например, сходить с тобой...
— Сходить?
— Поговорить с ним. Если он правда раскаивается, то, может быть, я поддамся...
— Правда? В самом деле?! — глаза Чабведы радостно вспыхнули, и только чудом не вспыхнул и воздух вокруг. — Ох, Сиксеру, спасибо, спасибо тебе...
— Я еще ничего не обещал. Только сказал, что поговорю с ним. В твоем присутствии, — при мысли о разговоре наедине у Сиксеру перехватило дыхание. — В твоем присутствии, хорошо?
— Ну конечно! Отправимся прямо сейчас, пожалуйста, Сиксеру, прямо сейчас...
Он только попросил минутную отсрочку, чтобы предупредить отца, и заглянул за синий полог. Господин Фелонза уже перестал рассказывать истории, и теперь стоял на спинке кушетки, удерживаемой снизу двумя мужчинами, и тряпкой смахивал пыль с кристаллического светильника под потолком; украшенные косами мужчины с восхищением и немного опасением наблюдали за ним, а особенно нервные прятали лица в ладонях и подушках, словно опасаясь смотреть на этого самоубийцу.
— Папа, что ты делаешь?
— О, здесь столько грязи! — трагично воскликнул Фелонза, размахивая тряпкой. — Эту люстру не мыли со времен Первой Матери, я тебе говорю!
— Потому что со времен Первой Матери в этой комнате не оказывалось таких безрассудных гигантов, — заметил чей-то ядовитый голос, и хотя Сиксеру не видел этого мужчину, но был готов поклясться, что голова у него кудрявая.
Отец засмеялся, опасно качнулся и спрыгнул на пол с ловкостью артистки.
— Ох, папа, — вздохнул Сиксеру. — Я собираюсь отойти ненадолго с госпожой Чабведой, вернусь, наверное, где-то в обед. Постарайся не свернуть себе шею до этого момента, ладно?
— Сын, я более чем в два раза тебя старше! Если бы мне грозила свернутая шея, то давно бы уже свернулась. Хорошей вам прогулки, будь осторожен.
Сиксеру опустил полог, и только когда синяя ткань распрямилась и полностью закрыла для него комнату с мужчинами, он осознал две вещи: во-первых, он по привычке назвал Чабведу "госпожой", и сам Чабведа наверняка это слышал; а во-вторых, Кайливир удрал еще вчера, и одним только Матерям известно, как далеко этот подлец успел забраться!
— Чаби, — неуверенно произнес Сиксеру, — извини за "госпожу".
Чабведа стоял, подпирая спиной стену, и бессмысленным взглядом рассматривал собственные сапоги, и белое хоно висело на нем как-то особенно мешковато. Услышав свое имя он поднял глаза, но взгляд оставался таким же пустым.
— Что?
— Я назвал тебя госпожой.
— А, да? Извини, я не слушал. Да и мне, если честно, наплевать. Называй, как хочешь...
Похоже, сейчас было не лучшее время для разговоров на эту тему. Он шагнул к Чабведе и доверительно положил руку на его плечо, отчего тот испуганно вздрогнул, словно обжегся; но Сиксеру не отнял руки, и через пару мгновений Чабведа все же смог немного расслабиться.
— Еще один вопрос, — продолжал Сиксеру, — Кайли ведь еще со вчерашнего дня где-то мотается, как мы его найдем?
— О, это-то как раз совсем просто, — ответил тот, и в этом ответе слышалось, что все остальное — очень сложно. — Телепортация, помнишь? Элли тщательно скрывала, где прячет тебя, чтобы я за тобой не пришла... не пришел.
— То есть, можно вломиться к любому мужчине, где бы он ни был? — перепугался Сиксеру; в его голове уже вовсю мелькали картины того, как он занимается какими-то своими делами, например, принимает ванну, и тут в его комнате появляется Эльноид и радостно смеется, довольная, что застала в такой момент...
Чабведа положил свою руку поверх его ладони и чуть заметно сжал.
— Ты так побледнел, с тобой все в порядке? — заботливо спросил он. — Нет, милый, для телепортации необходимо тщательно представить место или подданного, рядом с которым ты хочешь оказаться. Так что какие-то случайные волшебницы, которые тебя не знают, не смогут перенестись к тебе.
— Эльноид меня знает, — пробормотал Сиксеру и с ужасом заметил, что его собственные руки трясутся, будто у старика, а Чабведа держится за его запястья, словно пытается остановить эту тряску.
— Эльноид? Но ведь у нее цветочное волшебство, как у Филиппа Мэя, она не умеет телепортироваться.
И гора упала с плеч Сиксеру, да так сильно, что даже окружающие, казалось, могли слышать этот грохот.
— Ну, вот. Так что ты не бойся так. Может, принести тебе воды? — заботливо спрашивал Чабведа, не отпуская его рук; в одном этом вопросе скрывалось столько заботы, ласки и нежности, что Сиксеру окончательно расслабился и одновременно с тем укрепился в своей уверенности переступить через ненависть и поговорить с Кайли, просто чтобы помочь этому маленькому мужчине, в крошечном теле которого каким-то образом помещалась огромнейшая любовь.
— Нормально. Дай, я тебя еще раз обниму, — он сомкнул руки на голой спине Чабведы, подержал так мгновение и отпустил. — Ну, полетели. Где там прячется твой блудный брат...
— Держись за меня, только крепко, — распоряжался Чабведа. — Ни в коем случае не отпускай! Нам повезло, что в тебе проснулось хоть немного магического искусства, мужчин без склонности к магии переносить ужасно трудно...
Сиксеру уже открыл рот, чтобы похвастаться, как браслеты Резези среагировали на его прикосновение; но моргнул и к собственному ужасу оказался в совершенно другом месте.
Комната была маленькая, каменная, темная, хотя через широкое окно в нее проникало немного света улицы. Здесь стояла скромная каменная кровать, для тепла застеленная несколькими покрывалами, а на стене над ней висела картина, от времени поблекшая настолько, что изображение уже не получалось различить: то ли какой-то зверь, то ли корзина с хлебом. А больше в комнатку ничего не влезло, и, стоя у кровати, Сиксеру плечом касался противоположной стены; своды помещения оказались настолько низкими, что потолок практически давил на голову, и хотя просторное окно занимало почти всю стену и не имело стекла, но воздуха здесь явно было мало. Уж точно мало для троих мужчин.
Кайли стоял, вжимаясь в стену возле окна, и, судя по бегающему взгляду, планировал через это же окно и выпрыгнуть на улицу. У его ног лежали осколки и растекалось молоко; наверное, он так испугался появления в своей комнате знакомых лиц, что выронил кувшин с тем, чем собирался позавтракать. Молоко забрызгало его сапоги и низ зеленовато-желтого хоно (купил новое?..); лужа неумолимо приближалась к кровати и брошенному на нее плащу.
Чабведа нагнулся и передвинул плащ, чтобы тот не промок и не испачкался; Сиксеру набрал в грудь побольше воздуха, желая первым заговорить.
"Ты жалкий трус", — вертелось на языке, но вслух прозвучало только:
— Здравствуй.
На мгновение стало тихо, и каким-то образом это мгновение продлилось целую вечность — и это без всякой магии!
— Убегаешь, Кайли?
Кайливир с честью выдержал его убийственный взгляд.
— Вот уж не ожидал, что ты решишь поговорить со мной, Сиксеру.
Они стояли в полутьме, но огонь их ненависти, казалось, мог осветить комнату и раскалить воздух; Чабведа молчал, попеременно бросал обеспокоенные взоры то на первого, то на второго. Мрак и напряжение, казалось, состарили обоих братьев на добрых десять лет.
— А я бы и не стал, если бы меня не попросили. Я и в самом деле ненавижу тебя больше всего на свете, если ты об этом, — признал Сиксеру. — Более подлого и мерзкого типа мне встречать еще не приходилось!
— Я желаю тебе, чтобы я и остался самым подлым и мерзким типом в твоей жизни, — холодно и почти презрительно отчеканил Кайли, отворачиваясь.
— Я бы тоже этого хотел, — кивнул Сиксеру и добавил чуть жестче: — Почему ты так со мной поступил?
Кайли ахнул, как будто этого-то вопроса никак не ожидал услышать.
— Потому что... потому что... да потому что я трус! Я надеялся, что если ты примешь любовь этой женщины, то меня она оставит в покое. Я надеялся, что я уже достаточно стар, чтобы меня оставили в покое. Покое, покое... вот проживешь с мое, тогда поймешь! В твоем возрасте любовь еще в радость, в моем она уже становится наказанием... И потом! Должен же ты рано или поздно найти себе подругу. И тогда все встало бы на свои места: ты был бы счастлив с любимой, а я был бы счастлив со своей работой и в своем доме. Счастье, Сиксеру. Счастье — это все, чего я хочу и себе, и... тебе.
Сиксеру даже сумел рассмеяться, и смех прозвучал вполне искренним.
— Ты восхитительный идиот! Теперь я к себе женщину и на метр не подпущу, а ты... ты сбегаешь.
Кайливир немного побледнел.
— Я не сбегаю.
— А что, по-твоему, ты делаешь? Ты так долго извивался, приспосабливался и врал, что в итоге оказался в ловушке собственных поступков, и теперь делаешь ноги, надеясь, видимо, что еще найдется где-то в Нанно место, где можно будет и дальше врать и приспосабливаться! Ты изо всех сил пытался быть удобным и играть по правилам, и вот теперь ты никому не нужен. Что? Может быть, собираешься удрать в Сейбон, прислуживать демонам?
У Кайли подозрительно заблестели глаза, но Сиксеру сделал вид, что не замечает этого. Чабведа уже перевел дыхание и теперь просто внимательно слушал их разговор; ему самому вряд ли бы хватило сил, чтобы подать голос.
— Нельзя все время пресмыкаться и ползать на брюхе, — Сиксеру даже поморщился от неприязни. — Нельзя пытаться всем угодить, всем солгать, перед всеми выставлять себя в выгодном свете. И убегать от проблем тоже нельзя; там, куда ты уйдешь, через некоторое время тебя тоже возненавидят. За твою ложь, за твою изворотливость, за твою... беспринципность.
— Серу, — слабо, чуть слышно пролепетал Чабведа. — Я тебя прошу...
"Серу" задрожал от гнева, и на этот раз у него уже не хватило самообладания, чтобы этот гнев сдержать — он ударил кулаком стену, и костяшки его пальцев захрустели так громко, что Кайли взвизгнул.
— И в чем я не прав, Чаби? И в чем я не прав, я тебя спрашиваю?! Меня он заставил помучиться одну ночь, а тебя обрек на жизнь во лжи! На целую жизнь во лжи, Чабведа! И все ради того, чтобы прикрыть свою задн...
Теперь Чабведа стоял между ним и Кайли, как будто пытаясь своим субтильным тельцем защитить старшего брата.
— Ничего подобного! Ты что, не понял из моего рассказа? Если бы Кайли не пошел на это, мы сдохли бы от голода!
— Наверняка можно было найти другой...
— Послушай сюда! — должно быть, в Чабведе проснулся тот же зверь, что иногда завладевал и самим Сиксеру; его голос вдруг зазвучал оглушительно, низко, а все слабость и немощность испарились, как будто были лишь отличной актерской игрой. — Кайливир — самый нежный, самый заботливый, самый добрый мужчина из всех, кого я знаю... если ты забыл — ну, вдруг ты действительно забыл — он пустил тебя в свой шатер в лагере, он заботился о тебе, когда ты валялся раненный, он, в конце концов, каждый гребаный день вставал раньше всех, чтобы вы не поумирали от голода, и стирал ваши хоно, и чистил ваши сапоги! Какое право ты вообще имеешь говорить ему такие горькие вещи после всего, что он сделал для тебя? Не во всем и не всегда он прав, не все его поступки можно понять или уважать, но эти обвинения — этих обвинений он точно... точно... точно...
У бедняги не хватило дыхания, чтобы договорить, и он побледнел, осел на пол, держась за тяжело вздымающуюся грудь, прижался головой к плащу брата на кровати. Кайли бросил взгляд на окно, и Сиксеру, заметив это, со злым удовлетворением подумал, что сейчас мерзкий трус воспользуется заминкой и выпрыгнет на улицу; но вместо этого Кайли покинул свой удобный пост, шагнул к кровати и склонился над братом, уже совсем бесчувственным.
— Что это с ним? — растерянно спросил Сиксеру, наблюдая за тем, как Кайливир проверяет пульс на крошечном запястье Чабведы и расстегивает броши на хоно, оголяя его грудь.
— Это обморок, — мрачно, но достаточно спокойно констатировал Кайли. — Голодный или нервный, я сейчас не могу понять.
И добавил после того, как отвесил брату пару крепких пощечин:
— С ним такое, к сожалению, бывает, если он слишком сильно понервничает или пропустит завтрак.
— Голодный обморок? Но зачем старшей магее голодать? — возмутился Сиксеру; однако заглянул в покрасневшее от ударов лицо Чабведы и сам все понял. — Так ты... морил себя голодом, чтобы дольше не взрослеть, да?
Едва придя в себя, Чабведа попытался испепелить его взглядом, и это даже практически удалось — по крайней мере, чувствовал себя сейчас Сиксеру определенно горсткой пепла.
— Как будто бы это сейчас вообще важно!
— Послушай, — выдохнул Сиксеру, — нет, послушайте вы оба... в общем...
Да, о прощении не стоило и задумываться, это было просто невозможно; но все же, глядя на то, как доверительно Чабведа жался к груди брата, он не мог не признать, что в самом обхождении этих двоих друг с другом чувствовалось что-то теплое и достойное уважения. Пожалуй, друзьями или, как Кайли сам когда-то говорил, названными братишками им уже не стать, но стерпеть этого мужчину рядом с собой Сиксеру бы все-таки смог. Не просто так. Ради Чабведы.
— В общем... я все равно буду считать, что ты трус, как бы вы оба на меня ни кричали, — произнес он, перешагивая через собственные чувства. — Но не могу не признать одно: ты не законченный трус.
Кайли посмотрел на него с плохо скрытым любопытством.
— Почему?
— Потому что ты, увидев папу в городе, мог просто пройти мимо, и тогда был бы уже где-нибудь довольно далеко от столицы, в безопасности и тепле дома какой-нибудь женщины, нуждающейся в красивом зеленоволосом слуге, — честно ответил Сиксеру. — С этим бы проблем точно не возникло. Но ты все же решил помочь отцу, отвести к королеве... это храбрый поступок.
— А я считаю, он бы и не сбежал, — заявил Чабведа, осторожно касаясь щеки брата. — Он бы потом все равно вернулся. Кайливир бы никогда меня не бросил.
Казалось, что-то разорвалось внутри Кайли; секунду назад он стоял с любопытным блеском в глазах, почти с улыбкой, и тут вдруг — раз! — и он уже на полу, закрывает лицо ладонями, рыдает так страшно, что сердце разрывается в груди от одного вида; и сквозь черные от подводки слезы и всхлипы можно было расслышать его сбивчивые слова:
— Я бы... я бы... я бы... я ненавижу себя!
— Не вернулся? — не веря собственным ушам, спросил Чабведа.
Кайли смог ответить только рыданиями.
Сиксеру презирал его — да, очень сильно презирал! Презирал сильнее, чем кого бы то ни было на всем свете, во всех Подземельях, и даже Верхний мир он не презирал так сильно, как Кайливира; и все равно искренность его рыданий подкупала. Он подошел к нему, корчащемуся от отчаяния под ногами, схватил за плечо, встряхнул так сильно, что на мгновение бедняга даже взлетел над полом.
— Чем рыдать — лучше исправляйся, — коротко отчеканил он, но после недолгого раздумья добавил чуть мягче: — В конце концов, будет очень обидно, если Нанно лишится такой талантливой художницы.
Кайливир краем хоно вытер лицо, размазав черные пятна по щекам, хотя слезы все еще лились из его глаз неконтролируемыми потоками.
— Ты прощаешь меня?
— До самой своей смерти не прощу, — искренне ответил Сиксеру и сдобрил свое обещание болезненным тычком в плечо. — Но у тебя есть младшая... то есть, младший брат, и вот он наверняка тебя простит.
Кайли с надеждой посмотрел на Чабведу.
— Простишь?
Тот дрожал, испуганно хлопал ресницами и, судя по растерянному выражению лица, никак не мог поверить, что Кайли сбежал бы, но после нетвердо ответил:
— Ты ведь... все же... признался.
И хотя особо утешающе это не прозвучало, Кайливиру хватило и этих слов.
— Ах, ах, мой дорогой, мой милый... обещаю, я изменюсь! Я сделаю все, чтобы измениться, — залепетал он. — Я постараюсь, я приложу все свои усилия, чтобы стать похожим на вас двоих... чтобы стать таким же храбрым, таким же принципиальным, таким же добрым...
— И даже подпишешь какую-нибудь картину своим настоящим именем? — коварно улыбнулся Сиксеру, зная, куда бить.
Кайли до болезненности покраснел и отвел глаза:
— Может... позже... маленькую...
Сама мысль навевала на Кайливира животный страх, и Сиксеру позволял себе наслаждаться этим страхом; но поскольку братья Зазария уже успели принять его слова за прощение, мнение и мысли Сиксеру, очевидно, перестали их так сильно волновать.
— Значит... ты теперь будешь жить, как мужчина? — осторожно спросил Кайли у брата. — Что теперь будет?
— Я не думаю, что что-то изменится. Я по-прежнему остаюсь старшей магеей и слугой королевы, — улыбнулся Чабведа, позволяя Кайли вытирать себе слезы. — Но мне легче. Мне гораздо легче, мне никогда не было так легко! Хочется... хочется танцевать!
— Лучше не надо, — засмущался Кайли. — Здесь так мало места.
— А я хочу!
— Лучше скажи нам, какие у тебя планы, — улыбнулся Сиксеру. — Подкупишь себе мужскую одежду? С цветочками или вроде того?
— Мне нравится моя одежда.
— Значит, ты не будешь менять имя, не будешь менять одежду, останешься на той же работе... Чабведа, что изменится-то?
Он призадумался ненадолго, а затем радостно воскликнул:
— Знаю! Я пойду и поем как следует... как женщина! Хочу огромнейший кусок мяса! Ох, позвать бы Катчу в ресторан...
От упоминания имени любимой женщины он сник и опустил голову; Сиксеру припомнил, как Чабведа упомянул утром об их ссоре, и многозначительно посмотрел на Кайли, а Кайли ответил еще более многозначительным взглядом.
— У меня есть идея получше, — заявил он, стягивая с кровати свой плащ и набрасывая его брату на плечи. — Давайте спустимся и поедим все вместе.
— Спустимся? А мы где?
— Это постоялый двор, гостиница, — пояснил Кайли, улыбнувшись вопросу. — Ты когда-нибудь был на постоялом дворе, Серу?
Пришлось признать, что никогда; Чабведа встал, но был еще слаб, так что повис на локте брата, а второй локоть Кайли предложил Сиксеру. Тот поморщился и отступил, прижимаясь к стене, но Кайливир то ли в самом деле не расстроился, то ли сделал вид, что ему все равно. Братья Зазария пошли вперед, выскользнули из крошечной комнатки в еще более маленький и тесный коридор; Сиксеру плелся следом, наклоняя голову, чтобы не ободрать затылок о потолок, и задумчиво глядел им в спины.