Потолок чернел от копоти, и в воздухе клубились запахи горелого мяса, алкоголя и кисловатого пота, смешивавшиеся в прогорклый коктейль, оседавший на горле. Сдвинь руку чуть влево, чуть вправо, и непременно пихнешь кого-то локтем в бок или в спину; тела набиты так плотно, что не хватает воздуха, и не поймешь, отчего кружится голова: от духоты или от алкоголя. Порой звучат восклицания, тосты, и тогда даже тяжелые каменные столы вздрагивают от радостного крика; в этом крике смешиваются и мужские и женские голоса, и все бесстыдно обливаются пивом, звенят кружками, хохочут до слез. Каким образом мальчишка-официант умудряется просачиваться между плечом к плечу сидящих женщин и разносить заказы? В лучшем мире, в идеальной Нанно, должен существовать целый отряд из разведчиц-официантов, способных пролезть даже через самую крошечную щель в стан врага.
Чабведа ел с аппетитом, но без души. Ему хотелось всего попробовать, но незнакомые вкусы казались слишком яркими, пересоленными, пережаренными; Сиксеру уговаривал его сдержаться, не налегать на пищу вот так, сразу, а Кайливир незаметно оттаскивал от брата уже опробованные тарелки, чтобы тот ограничился кусочком от каждого блюда, а не наелся до заворота кишок. При этом Сиксеру опасался, что его самого заметят, разоблачат, и вжимал голову в плечи, не желая привлекать лишнего внимания; но по счастью народу в маленькое помещение таверны набилось столько, что даже королева Нанада могла бы остаться здесь незамеченной, затерявшись среди чужих лиц.
После еды Чабведу разморило, и в таком состоянии он уже не мог перенестись с товарищами во дворец, ведь если магея не сосредоточится достаточно на нужном месте, то есть шанс очутиться где-нибудь над пропастью и разбиться о ее дно. Так что возвращаться в столицу пришлось своим ходом; по счастью, Кайливир, опасавшийся брать транспорт и вообще с кем-либо разговаривать в пути, не так далеко ушел на своих двоих, а в городе, где располагался постоялый двор, нашлась женщина, согласная прокатить двух мужчин и одну госпожу до Нанно на своей повозке. Чабведа спал, прижавшись виском к плечу брата, Кайливир держал его за руки и напряженно, задумчиво смотрел вдаль, а Сиксеру разглядывал незнакомый город, пытался рассмотреть статую на местной ратуше, скрытой за высокими каменными домами, и все не мог надышаться свежестью и прохладой улицы. Что останется от городов, когда сюда нагрянет Верхний мир? Сохранят ли они кристаллы на подвесных мостах, или сорвут и пустят на украшения? Оставят ли стоять каменные сталагнаты домов, или же разрушат, совсем все разрушат? Мужчины останавливались, пропуская повозку, запряженную гельвиром, женщины приветливо махали и желали легкого пути; неужели всему этому скоро придет конец?
Ну уж нет. Нанно будет жить.
В дороге они не разговаривали ни друг с другом, ни со своей благодетельницей, только ее гельвир иногда фыркал и утробно рычал, если ему чудилась дичь или требовалась остановка для утоления жажды. Но когда на ладони развернулась Нанно, когда повозка остановилась у дверей в груди Первой Матери, женщина отпустила поводья, спрыгнула со своего места, пошла помочь мужчинам, и Сиксеру показалось, что она как-то по-особенному смотрит на него; словно знает, кто перед ней, знает, кому помогает, и не просто так эта горожанка согласилась проделать такой долгий путь, не прося ничего взамен. Сиксеру вынимал из повозки дремлющего Чабведу, Кайливир безуспешно пытался вручить благодетельнице плату за перевозку и еле-еле смог убедить ее взять мясо для гельвира; город за их спинами жил, шумел и работал, как отлаженный механизм, не остановивший своего хода даже перед лицом величайшей опасности.
Оказавшись на твердой земле, Чабведа потряс головой и разлепил глаза.
— Я уснула?..
— Просто не надо так много есть, — заметил Сиксеру, но сразу же, как слова прозвучали, пожалел о них. — Прости, глупость сказал. Я понимаю, спустя столько лет ограничений...
— Я хочу к Катче, — отозвался Чабведа, то ли не услышав, то ли не приняв близко к сердцу слова Сиксеру. — Отведи меня в мою комнату, ладно?
— Я этим займусь, — вызывался Кайли, забирая брата из рук Сиксеру. — А потом вернусь к себе. У меня есть отличный план на вечер. Я собираюсь испечь булочки.
— Булочки! — встрепенулся Чабведа. — Замечательный план!
Сиксеру пожал плечами и отвернулся; в его планы не входило брать еду из рук этого мужчины.
***
На мужской половине царила тишина: наложники отдыхали, дремали, вышивали или просто бездельничали, глядя в потолок. Судя по их прическам, макияжам и нарядам, час красоты растянулся на целый день и успел изрядно всех утомить. Сиксеру разглядел отца, лежавшего на одной из кушеток и, кажется, дремлющего; хотел как можно тише проскользнуть мимо, но не успел сделать и шага через порог, как услышал:
— А вот и ты, Сиксеру.
Говорил королевский оплодотворитель — как же его звали? — и, кажется, был рад, что появился повод разбудить Фелонзу и не выставить при этом себя в дурном свете.
— Сиксеру! — отец встрепенулся и резко сел, даже позвоночник слышно хрустнул в его спине. — Привет! Как погуляли? Что видели? Рассказывай!
Сиксеру бросил убийственный взгляд в сторону кудрявой головы и повернулся к отцу.
— Мы...
— Филипп Мэй зовет к себе тебя и Рейрана, — процедил оплодотворитель сквозь зубы. — Передашь ему, что я в послы не нанимался!
Он еще что-то ворчал, но Сиксеру уже его не слушал; почесав в затылке, он растерянно произнес:
— Меня и... кого?
Отец уже стоял рядом, успев на ходу поправить прическу. Сиксеру видел следы макияжа на его лице, черная тушь для ресниц оставила темные пятна под веками из-за сна, румяна подчеркивали скулы, в складках губ сохранились остатки съеденной помады, и как-то странно смотрелось знакомое с самого детства лицо со всей этой краской.
— Тебя и... меня, — пояснил он, умиленно улыбаясь. — Ты правда не знаешь, как меня зовут?
В свою защиту Сиксеру мог бы заметить, что никто никогда не называл отца по имени. Матушка звала его "дорогой" или "любимый", сестры — "папочкой", другие шахтеры — "братом", а Резези и остальные женщины Фелонзой. Но, конечно, у него должно было быть имя; и, пожалуй, стыдно не знать имя своего отца в восемнадцать лет.
— Прости, — выдохнул Сиксеру. — Забыл.
И тут же вспомнил, как слышал это имя несколько раз, когда-то в самом детстве: Рейран Фелонза Оторигу. Оторигу означало "здоровый", и была какая-то ирония в том, что мужчина с таким именем едва не умер от кристаллической болезни.
— Рейран, значит, — произнес он, всматриваясь в лицо отца. — Пойдем, Рейран. Нас пригласили.
— Не называй меня так, — он поежился и даже подергал себя за белоснежную косу. — Ты все еще мой сын, Серу.
Сиксеру ласково обнял его за плечи и вывел из комнаты, забыв даже предложить умыться; откуда-то в сердце зародилось ощущение, что тот мужчина, которого он называл отцом, и тот, кого он вел сейчас коридорами дворца, все-таки во многом отличались друг от друга, но он старался отогнать подальше эти мысли.
— Что такое Филипп Мэй, сын? — расспрашивал Рейран; он казался взволнованным, но Сиксеру слишком хорошо знал его, чтобы не заметить стальное спокойствие в его взгляде. — Это не похоже на имя! Я слышал, как сказали "передашь ему", значит, это мужчина?
— Наверное, да, — загадочно ответил Сиксеру.
— "Филипп" это не наше имя, — размышлял Рейран вслух. — "Мэй" — не похоже на нашу фамилию. Если это мужчина, если он во дворце, и он имеет власть, чтобы позвать нас к себе, значит, это кто-то из Верхнего мира.
Сиксеру врос в пол, опустив руку на ручку двери в покои Филиппа; отец только что выдал настолько неожиданное и сложное умозаключение, что не каждая женщина была на такое способна!
— А что? — Рейран усмехнулся, заметив шок сына. — Ты думал, я не умнее лепешки, а?
Он боднул Сиксеру кулаком в плечо, ласково, любяще, и сам толкнул дверь перед ними. Запахи цветов и зелени немедленно заполнили коридор, кажется, стали даже сильнее за то время, что Сиксеру тут не был; с чувством глубокого удовлетворения он заметил, что Рейран замер, пораженный увиденным, и прошел вглубь помещения. Хоть чем-то он еще мог удивить своего старика! Пусть и не собственными заслугами.
Из глубины зеленых зарослей выбежал Филипп Мэй и бросился Сиксеру на шею, то ли не замечая, то ли нарочно игнорируя бледного от ужаса и восторга Рейрана.
— Сиксеру! Сиксеру! Malchik moi...
Тот успел лишь вздрогнуть; Рейран налетел на них сверху и сильным толчком разорвал объятия, чудом никого не повалив на пол.
— Я был прав! Это он! — лицо отца раскраснелось, а голос срывался от волнения. — Они все были такие же! Я серьезно, Сиксеру, я не ошибся! Такие же, точно такие же!
А затем он резко перестал кричать, успокоился как по щелчку пальцев, уставился на бледное лицо Филиппа:
— А-а... вы отец принцессы, не правда ли?
— Восхитительная проницательность, — пробормотал Филипп. — А прыть какая!
— Вы с ней очень похожи... тут не сложно понять. Знаете, я сам четырежды папа...
— Знаю! И сын явно унаследовал от вас горячий характер.
Филипп протянул Рейрану руку для рукопожатия, но после того, как несчастный мужчина несколько мгновений растерянно пялился на нее, спрятал эту руку в кармане своего халата.
— Я хотел бы узнать как можно больше подробностей о вашей встрече с существами вроде меня, — уже спокойно произнес он. — Все, что вы вспомните, детали внешности, одежды, знамёна. Это поможет Нанно подготовиться к битве. Я хочу попытаться определить, с кем именно мы имеем дело.
Рейран сам нашел плетеное кресло в зарослях и присел на него; зеленые листья касались его щек, но похоже, ему это даже нравилось.
— Вы знаете, я испугался...
— Конечно, и все же.
— Не так много я запомнил...
— Рассказывайте.
И он описал увиденное в до того мельчайших подробностях, словно видел все это минуту назад, да еще и успел как следует рассмотреть, зарисовать и законспектировать. Филипп кивал, делал серьезное лицо и с каждым его словом нервничал все больше; Сиксеру тоже начинал нервничать, особенно оттого, что переставал терять связь между своим отцом и мужчиной на кресле.
— Что ж, не буду врать, новости беспокоящие, — вздохнул Филипп, когда рассказ закончился. — Судя по вашим словам, господин Фелонза, королевство ожидает встреча с объединенными войсками.
— Объединенные войска? — нахмурился Сиксеру.
— Понимаешь, милый, в Верхнем мире нет вечной войны, как у вас. Напротив, почти все государства там объединены в одно большое мега-государство, — Филип начал мерить шагами комнату, постоянно натыкаясь на горшки и кадки. — Это значит, что когда-то, довольно, впрочем, недавно семь королевств объединились в одно общее, во главе которого стоит совет СИСТ. Я питал надежду, что мы столкнемся с нападением только одного из союзных государств, только Химеры; весь союз нам, к сожалению, не одолеть.
— Мы одолеем любого врага!
— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, ребенок.
Сиксеру прикусил язык. Он не умел красочно рассказывать о силе Нанно, как это делала Катча, и сам все-таки немножечко боялся встречи с врагеей, о силе которой ничего не знал. Сейбон — знакомый и изученный вдоль и поперек неприятель, для борьбы с ним есть стратегии, планы; а о Верхнем не известно ничего, и даже то, что расскажет Филипп, может быть уже неактуальным, ведь он был дома последний раз двадцать лет назад!
— Нужно... предупредить королеву, — прошептал Рейран; он был испуган ничуть не меньше сына, но не собирался сидеть, сложа руки. — Господин Филипп пусть расскажет все то же самое, что и нам...
— Не волнуйся, я с ней поговорю, но позже, — заявил Филипп. — Хочу прийти с подробным описанием моих мыслей, а не только с впечатлениями о рассказе. Я не выходил из этой комнаты больше месяца, так что мне не помешает небольшая прогулка.
Сиксеру вздрогнул и с сочувствием взглянул на Филиппа:
— Она и вас заперла?..
— Что значит "и меня"?
Рейран обеспокоенно смотрел то на одного, то на второго, и пальцами вырывал желтый сухой стебель из плетеного подлокотника кресла.
— Так было нужно, — начал Филипп. — Так было необходимо. Пока во дворце творилось непонятно что, мне было небезопасно...
Слышалось, что не сильно-то он сам верит в собственные слова, его голос был слаб и нетверд; Сиксеру хотел бы поспорить, покричать, поругаться, заставить поверить или в самом деле убедить Филиппа в том, что его дочь — чудовище; но не заниматься же этим всем на глазах у собственного отца? Рейран достаточно испугался, когда увидел своего сына в объятиях создания из Верхнего мира, не стоит усложнять ситуацию.
— Кстати, — перескочив через мысль, произнес Сиксеру, — господин Мэй умеет создавать из воздуха совершенно любое растение! Удобно, не правда ли?
— Правда. Я помню тот год, когда откуда ни возьмись появились мука и овощи, — кивнул Рейран. — Прежде мы ничего такого практически не ели, разве что раз в несколько лет какая-нибудь путешественница из Нанно приносила вялые головки редиса, выращенные в свете кристаллов. А потом понеслась: кабачки, огурцы, перцы...
Он отвернулся и тоскливо взглянул на зеленые заросли вокруг себя; Сиксеру и Филипп переглянулись и синхронно пожали плечами.
— Грустно нам всем будет после смерти господина Мэя, — закончил свою мысль Рейран.
"У него есть дочь", — хотел возразить Сиксеру, но эти слова горькой таблеткой растеклись по языку и стиснули до боли горло.
Филипп предложил чай, затем повелись разговоры; пришлось задержаться в зеленой комнате так надолго, что от пропитанного ароматами растений воздуха даже началось легкое головокружение. Интересно, как там Катча? Чабведа? Помирились они или до сих пор ругаются? А Кайли, он добрался до своей комнаты, или все-таки снова сбежал? Напек булочек? А где он пек, у него же нет печи?
Рейран пружинисто встал.
— Спасибо за гостеприимство, господин Мэй, — произнес он сладко и подчеркнуто-вежливо. — Нам пора.
Сиксеру отставил опустошенную чашечку, на дне которой лежал развернувшийся от кипятка цветок ромашки.
— Нам пора. Все будет хорошо. Армия Нанно непобедима.
— Армия Нанно непобедима, — кивнул Филипп, но в его тоне слышалась ирония, от которой Сиксеру стало как-то неприятно на душе.
Он поспешил вперед, первым коснулся двери. В самом деле, зачем Филиппу переживать? Если Верхние доберутся до Нанно, если они выбьют двери дворца и разрушат его комнаты, то старого эльфа, скорее всего, не убьют, а наоборот, назовут пленником подземных королев и освободят. У него ведь наверняка еще есть дом, родственники, друзья там, наверху; если Нанно падет, то Филипп Мэй единственный никак от этого не пострадает. Вернется в свой дом. Тем более, что его обожаемая Нанада уже в могиле. Тем более, что его ужасная дочь, возможно, отправится с ним.
Они ведь не поругались, Филипп простил ей свое заключение — именно поэтому она стоит за дверью в комнату отца и смотрит прямо в душу большими голубыми глазами.
Комната поплыла, словно началось землетрясение. В ногах появилась непривычная, неприятная легкость, дыхание перехватило; Сиксеру вцепился в лианы, покрывавшие стену, но они не выдержали его веса, и по пальцам потек пахучий липкий сок, а пол стремительно приблизился. Где-то позади, на глубине сознания, он слышал оклик отца, но голос звучал гулко и слабо, заглушался ударами сердца, раздававшимися почему-то в голове. Эльноид стояла, тянула руки, шагала навстречу; если бы у Сиксеру в хоно был нож, он всадил бы ей его в самое сердце и даже на эшафоте не пожалел бы о своем поступке. Но ни ножа, ни лука не подвернулось; он хотел хотя бы закричать, но крик застрял в горле, а легкие вдруг отказались принимать в себя воздух. Поэтому он только невнятно квакал, как лягушка, хватал ртом воздух, как рыба, и вертел глазами в поисках путей отступления. Кто-то держала его за плечи, ощущались тяжелые, теплые руки, но не выходило понять, кто это была; кто-то что-то говорила, два, три, тысяча, миллион голосов; среди пятен, на которые распался мир, появилось одно чуть более сформированное, серое, и, кажется, это была Резези; только зачем она пришла?
— Я провожала Эльноид, ей запрещено ходить по коридорам самой, а стражницам мы не доверяем больше.
Он в самом деле это спросил, или она прочитала его мысли, или кто-то другая спросила? А может быть Сиксеру вовсе спит, все это сон, от начала и до конца; это не может быть правдой, не может быть правдой, не может, не мо... Мысли обратились в тягучее, горькое месиво и грозили вот-вот пролиться наружу со слезами.
А затем он прозрел.
Руки на плечах — это были руки Филиппа. Теперь Сиксеру чувствовал его запах, легкий цветочный аромат, застарелый пот шелкового халата, привкус вымытых с эфирным маслом длинных волос. Напротив стояла Резези; она наклонялась над Сиксеру, одной рукой упираясь в колено, а другую держала поднятой, и по легкому теплу на своей щеке стало понятно, что она дала ему пощечину, приводя в чувства. Он даже услышал робко сказанное Филиппом:
— Зачем же ты так сильно, а если у него теперь будет синяк на лице?
Но куда важнее была картина, раскрывшаяся за спиной королевы.
Там стоял Рейран. Сиксеру хотел назвать его отцом, но не мог; у этого мужчины был взгляд дикого гельвира, гневный, хищный, уверенная поза, сжатые до белых костяшек крупные кулаки. Напротив него, высоко подняв подбородок и разведя в стороны плечи, стояла Эльноид, и ее противный, шелковый, разрывающий сердце голос выкрикивал какие-то слова. Они вели диалог, только Сиксеру не сразу смог включиться в него и разобрать услышанное:
— Так это ты!
— Уйди с моей дороги, старик!
— Так это ты!
Маленькие пальчики Резези схватили Сиксеру за подбородок и заставили смотреть на нее; она заглянула ему в глаза и спросила очень серьезно:
— Ты в порядке?
Сиксеру потряс головой: не в порядке.
— Не знала, что вы тут, — как будто что-то объясняя, произнесла Резези и присела, оборачиваясь на спор позади себя. — Смотри, как твой папа...
Он смотрел. Все произошло в считанную секунду; за мгновение до Рейран еще стоял на месте, а в следующее мгновение уже налетел на Эльноид и ударил ее в лицо с такой силой, что женщина натурально подлетела в воздух, отлетела на несколько шагов назад и повалилась на катки и горшки с цветами. Руки на плечах Сиксеру разжались, но от ужаса Филипп прирос к месту; Резези удивленно открыла рот и тоже замерла. Один лишь Сиксеру, казалось, пришел в движение; он начал трястись и всхлипывать, вонзать ногти в свои же ладони, кусать до крови губы, пытаясь сдержать накатившую с неведомой силой истерику.
— Он ударил меня! — воскликнула Эльноид, из носа которой бежали темные струйки крови. — Он ударил, ударил! Меня! Беременную! Старик, ты умрешь!
— А и тьма с тобой! — огрызнулся Рейран. — Пусть уж умру, плевать, но ты, ты посмела тронуть моего сына!.. Обидеть моего сына! А я еще советовал ему с тобой сблизиться! Я, старый дурак — а ты что с ним сделала, стерва?!
— Он ударил меня!..
Держась за свой нос руками, Эльноид бросила не то торжествующий, не то паникующий взгляд на Сиксеру — он ударил ее! И Сиксеру сам не знал, рыдает он от ужаса или от счастья; отец заступился от него, отец умрет, отец не побоялся ударить принцессу, пускай и преступную — и теперь умрет.
— Разве же он ударил тебя? — спокойным, ровным тоном спросила Резези. — Я ничего не видела. По-моему, ты запнулась о горшок и сама неудачно упала.
— Ты что, слепая?!
— Сиксеру, — Резези повернулась к нему и вкрадчиво посмотрела в глаза, — ты видел, чтобы господин Фелонза ударил ее?
И Сиксеру отрицательно покачал головой — не только видел, но и вырезал на сердце все, до последнего мгновения. Но читать сердца пока никто не умеет. Сердца...
И все четверо в синхронном рывке оглянулись на Филиппа.
Почувствовав взгляды, Филипп Мэй словно ожил, вышел из оцепенения, в котором наблюдал за всей этой сценой. Вскочил так резко, что повалил Сиксеру на бок, бросился к дочери; Эльноид заливалась слезами и протягивала к отцу руки, как будто не запрещала ему выходить из комнаты, как будто была не чудовищем, а маленькой девочкой, нуждающейся в заботе папы.
— Все будет хорошо, все будет хорошо, — убеждал ее Филипп, разглядывая ее нос. — О нет, здесь понадобится вправить... Все будет хорошо, моя девочка, все будет хорошо, моя хорошая...
Эльноид спрятала лицо на его плече и горько разрыдалась; Филипп прижимал ее к себе, но обернулся на Сиксеру и Рейрана, напряженно посмотрел сначала на одного, а затем и на второго, и здесь его взгляд стал еще холоднее.
— Я... я, кажется, в тот момент моргнул, — произнес он упавшим голосом. — Но могу заверить тебя, Рейран. В следующий раз я буду смотреть в оба.
Тот склонил голову и едва заметно кивнул:
— Спасибо тебе, Филипп Мэй.
Крепкие руки отца подняли Сиксеру на ноги, хотя он еще не пришел полностью в себя. С другого бока его держала Резези; втроем они вышли в коридор, вдохнули свежий воздух и расслабились, но почему-то в ушах Сиксеру продолжали раздаваться утешения, произнесенные голосом Филиппа: все будет хорошо, дочка, я ни за что тебя не оставлю, дочка...
— Я не понимаю, — тихо произнес Сиксеру, прерывая ненадолго всхлипы. — Почему он ее утешает? Она чудовище! Она его заперла! Она его не слушается! Почему он не пошлет ее куда подальше?
— Я тоже не понимаю, — признала Резези. — Может, это какая-то магическая связь? У них ведь один и тот же тип магии, о котором я ничего не знаю.
Рейран остановился, отпустил сына и уставился на обоих с тем выражением, какое Сиксеру видел на его лице, если задавал вопросы вроде: "Почему в Подземельях темно?".
— Вы правда не понимаете?
Оба покачали головами.
— Вы бедные детки, — вздохнул Рейран. — Родители бывают либо любящие безрассудно, либо не любящие вообще. И если уж тебе достался любящий, то кричи, хулигань, переступай закон, и родитель пожурит, накажет, но потом все равно утешит — ведь это родитель.
Интересно, когда у Сиксеру родится ребенок, то что он почувствует? Проснется ли в нем та же непобедимая любовь, что связывает его и Рейрана, или же ненависть к его матери пересилит это чувство, и будут они презирать друг друга, как Резези и ее отец? Нет, конечно ненависть победит; не хочется даже называть этого ребенка своим, не хочется его признавать; Сиксеру не имеет к нему никакого отношения, Сиксеру не был там, в той комнате, там была только оболочка, и ни о какой любви не может быть и речи. Только ненависть, ненависть, страх; тем более, что у того маленького создания уже будут любящие мать и дед, так что и без отца, кажется, можно вполне обойтись.
Рейран сделал шаг вперед и схватил Сиксеру и Резези в одни большие, крепкие, горячие объятия, а Сиксеру на правах сына еще и получил громкий поцелуй в подбородок — раньше отец целовал его в темечко, но теперь уже не доставал дотуда.
Резези не издала ни звука и молча отвернулась, когда Рейран разорвал объятия; но Сиксеру почувствовал, что она плачет, и чему-то улыбнулся сквозь собственные слезы.