Нанно готовилась к войне.
Почти все совершеннолетние представительницы сильного пола были задействованы в подготовке войск, в то время как прекрасный пол бросил все силы на производство оружия, обмундирования и других необходимых вещей. Даже в королевском гареме мужчины перестали красить губы и валяться до обеда в постели, теперь они были заняты работами, и надо заметить, Рейран сумел как-то ненавязчиво, незаметно прибрать к рукам все бразды правления и стать едва ли не предводительницей дворцовых мужчин. Под его присмотром расхлябанные гаремные юноши быстро научились дисциплине, быстро полюбили работу и в конце концов, пусть и не так уж скоро, даже перестали ворчать и жаловаться на жизнь. Один раз Сиксеру спросил отца об этой перемене, на что получил ответ:
— Просто мы легко нашли общий язык. Наверное, они ужасно устали от своей праздной жизни, вот и все. Я ни при чем.
Но по той легкости, с какой Рейран раздавал приказы и отчитывал провинившихся, Сиксеру догадывался, что это все-таки его заслуга. Его свойство. Он смотрелся в этом деле даже естественнее, чем Резези; и Сиксеру с гордостью замечал, что даже женщины смотрят на отца с уважением и именно к нему обращаются в случае, если им нужно что-то решить с гаремом.
После обеда оба Фелонзы покидали дворец в сопровождении королевы, чтобы помогать на строительстве укреплений. Резези отдала приказ поставить их как можно скорее; множество баррикад должно было защитить столицу на подступах, укрепить ворота и перекрыть вид на город, не позволить врагу окинуть его взглядом и быстро составить представление о том, где им придется сражаться. Сейбон никогда не углублялся в холодные тоннели, поэтому и смысла в крепких воротах и мощных стенах не было; теперь же за считанные дни Нанно окружила себя заборами и замками, словно в хоно завернулась, и даже местные путешественницы, выходившие из тоннелей, останавливались в ужасе и растерянности, не веря своим глазам. Главные, самые большие ворота теперь тянулись от пола до потолка и при открывании царапали пещерный свод металлическими зубьями, похожими на когти; Сиксеру был даже немножечко горд за то, что лично участвовал в установке этого чуда.
— А Верхние, они придут и — вшух! — он взмахнул руками. — Сдуют все наши труды!
— Ты недооцениваешь нас, — отозвалась Резези. — Подданные Нанно — мастерицы обработки камня и металла.
— Мне кажется, это ты недооцениваешь Верхний мир, если считаешь, что калитка, пусть даже большая и крепкая, может их остановить. У них ведь будет вся информация о нашем мире...
— Познания Эмилии Найтхевен не так глубоки. Она провела почти все время под моим крылом и знает только то, что я ей говорила. Так что у меня есть основания полагать, что войска Верхних придут сюда слабо подготовленными.
— Какие это основания?
— Кто ты такой, чтобы меня допрашивать? Я королева.
Сиксеру бы еще с ней поспорил, может быть, даже покричал бы; но поймал на себе заинтересованный взгляд отца, догадался, что смотрятся они со стороны как-то подозрительно, и демонстративно сдался, сделав вид, будто ужасно заинтересован конструкцией металлических петель на воротах. Почему вообще они все время ругались? Совместные вылазки на строительство стали единственным временем, которое Резези, занятая приготовлениями, могла провести со своим другом, и все это совместное время непременно заканчивалось ссорой или спором. Почему, что за демон гнева поселился в Сиксеру и никак не хотел отступать?
Дни утекали, как вода сквозь пальцы.
Поток беженок заполнял и переполнял город. Женщин принимали с распростертыми объятиями, они селились в домах новых подруг, забивались в комнаты, и мосты трещали от усилившегося потока прохожих, но пока что держались. Изменился лик Нанно; проходя по уже хорошо знакомым мостам, Сиксеру видел рестораны, обращенные в ночлежки, лавки, заполненные веселыми дамами, спавшими прямо среди полок с товаром; слышал лязг оружия и множество бодрых голосов, обсуждавших то, как Первая Мать, глядевшая на столицу со дворца, ни за что не даст своих дочерей в обиду. Немного сложнее было с мужчинами, решившимися покинуть свой дом и прийти в Нанно, чтобы присоединиться к обороне; к таким зачастую относились как к Мужчинам для удовольствий вне зависимости от их происхождения, и в результате эти юноши сбивались в кучки, вооружались, чем могли, и вынуждены были агрессией и боем отвоевывать свое право служить короне. И слишком часто над группами мужчин проносилось его имя; мужчины пытались использовать его, как свой щит, женщины же зачастую смеялись в ответ или припоминали какую-нибудь небылицу, которыми оброс его образ.
— Это правда, что ты два месяца провел в доме какой-то там Сейбонки? — шептал отец на ухо. — Я сегодня услышал в городе, что она подобрала тебя после битвы и взяла себе в качестве...
— Ты знаешь прекрасно, где я пропадал после своего первого и последнего сражения в Сейбоне, — огрызался Сиксеру. — Это глупости.
Мужчины приветствовали его радостными восклицаниями, женщины смеялись и тыкали пальцами. Резези муштровала стражниц, чтобы они не допускали волнений в городе, но даже среди верных ей женщин оставался немалый процент тех, в ком стереотипы пересиливали верность правительнице.
Одним относительно спокойным днем они возвращались со стройки; под их шагами ощутимо прогибался мост. Рейран разговаривал с королевой, изо всех сил стараясь не привлекать к ней внимания, но все равно слишком подозрительно похихикивая и поглядывая на окружающих. Резези улыбалась и как будто наслаждалась разговором чуть более, чем следовало бы; ветер Подземелий трепал ее кудри и заставлял щурить глаза, отчего ее улыбка казалась еще счастливее.
Сиксеру шел позади них, невольно чувствуя себя немного лишним. Они так чудесно общаются, так милы друг с другом; точно ли он здесь нужен, не лучше ли развернуться и пойти своим путем, не мешая их прекрасному, восхитительному, дружескому диалогу? И, может быть, он бы и пошел дальше один, незаметно затерявшись в толпе, если бы через гул города не расслышал слишком громкий разговор; на мосту, расположенном уровнем пониже, стояла женщина с маленьким опаловым ромбом на груди — отличительным знаком стражниц королевы; а напротив нее в ограду вжимался мальчишка, и хотя из долетавших до Сиксеру криков едва можно было разобрать только обрывки слов, по их лицам и общей атмосфере он догадался, что женщина недовольна отказом. Быть может, даже не ей он отказал, просто кто-то пожаловалась на строптивого ребенка, и стражница, пришедшая разобраться, встала на сторону женщины. Мальчик надрывно кричал что-то о новом законе, о Свободных мужчинах; прохожие, недовольно протискивавшиеся мимо них, подхватили эту фразу, и по всему мосту пролетел смешок: свободный, но не от обязанностей, а от мозгов.
— Сиксеру, — оказывается, Рейран заметил, что сын отстал, и вернулся к нему, — мы тебя потеряли.
— Идите вперед, — попросил Сиксеру. — Я скоро вас нагоню.
И почувствовал на себе чей-то взгляд, сам снова взглянул вниз; мальчик с уровня ниже взволнованно и внимательно смотрел на него, и было в его больших чистых глазах что-то неуловимо знакомое, только никак не удавалось вспомнить, что.
— Твой дружок тебе не поможет, — гаркнула стражница, высоко над головой подняв алебарду. — Ты, непослушный...
Сиксеру запрыгнул на канатные перила моста; женщины, проходившие мимо, испуганно ахнули и отпрянули от него, одна даже едва не угодила под колеса как раз проезжавшей рядом повозки. Мост качнулся, заколебался, едва не перевернулся под весом одного слишком высокого парня, и Сиксеру поспешил спрыгнуть с него вниз, не подумав, что от прыжка колебания только усилятся. К счастью, никто не сорвался; он только услышал испуганный вскрик подданных, оставшихся позади, и треск канатов под собой, когда его тело ударилось о нижний мост.
Стражница и несчастный юноша уставились на его, испуганные и растерянные; в спину неслись ругательства и проклятия, а кто-то даже смеялась.
— Ты немедленно прекратишь, — прошипел Сиксеру, вскакивая на ноги и стараясь не думать о том, что явно оцарапал плечо о металлические пластины, из которых была сложена пешая часть моста. — И больше не тронешь ни одного мужчину в Нанно, иначе я лично тебя в пропасть скину, тебе ясно?
— Ты сумасшедший, — заметила стражница.
— Ну, а раз я сумасшедший, то точно смогу тебя скинуть, да? — теперь стало видно, что женщина едва достает ему до груди, и такая разница в росте явно не добавляла ей уверенности в себе. — Даже королева Резези приказала не трогать Свободных мужчин...
Интересно, она все еще там, наверху, наблюдает за этой сценой?
— Юноша обязан платить за крышу над головой, — возразила женщина. — Раз уж решил жить в ресторане...
— Я и платил! — у парниши был тонкий и надрывный голосок, похожий на крик летучей мыши. — Мы договорились, что я поработаю на кухне... но я разбил тарелку...
— Как бы там ни было, ты не имеешь права его трогать, — Сиксеру не сильно хотелось слушать всю предысторию конфликта; вокруг уже собралась внушительная толпа, и их пристальное внимание действовало на нервы. Какие новые небылицы будут созданы этим вечером? — Конфликты должны разрешаться через соответствующие органы...
— Я — соответствующий орган!
— ...в соответствии с законами, — договорил он, скрипя зубами от гнева. — И правило насчет Свободных Мужчин...
Фыркнув, стражница взмахнула алебардой, больше как знак своего поражения, чем как угрозу; но это Сиксеру понял уже после, а в тот момент вспылил, вырвал из ее рук оружие и одним ударом сломал его об колено. По мосту пронесся испуганный возглас; стражница открыла рот, чтобы возмутиться, но почему-то резко передумала и только нагнулась подобрать ту половинку алебарды, что была с лезвием.
— Вот так, — заключил он, краснея за себя. — Н-на подступах к городу враг, мы все должны сплотиться как можно теснее, а ты позволяешь себе тратить время и силы на всякую ерунду, на ссоры? Тебе должно быть стыдно.
— А ему не должно быть? — прошипела она, указав глазами на мальчишку.
— Ну ты же женщина, будь мудрее, — ядовито отозвался Сиксеру, развернулся на пятках и взглянул на паренька. — А вот ты. Лучше-ка я отведу тебя к другим мужчинам, там будет безопаснее. И впредь лучше бы тебе не лезть к барышням, они не все тепло настроены...
Мальчик смотрел на него, не отрываясь, и по виду даже не слушал.
— Что? — нахмурился Сиксеру.
— А ты... меня не помнишь? — уточнил тот. — Мы с тобой уже виделись как-то раз. В моем родном городе. Я бросил в тебя венок...
— О, так это ты! У меня до сих пор твой подарок висит в спальне, — заулыбался Сиксеру. — Но ты прости, я тебя не успел тогда рассмотреть...
— А я знал, что ты нам поможешь. Знал, что ты сможешь все изменить. Я два года себе почти во всем отказывал, ни лент не покупал, ни косметики; и смог себя освободить почти сразу, как вышел закон. Отец так злился на меня, так кричал!
— Могу себе представить!
— Но я не хотел там оставаться. Только не там. Только не в том доме, — он вздохнул и вжал голову в плечи. — Там страшно, там грязно... там гонорея.
— Ну, в Нанно тебе будет лучше, — Сиксеру позволил себе приобнять его, и мальчишка доверительно прижался к его боку. — Здесь можно найти достойную работу, например, в какой-нибудь мастерской...
— Нет! Я хочу в ополчение. Ты знаешь про ополчение? Конечно ты знаешь... мужчины будут защищать свои дома до последней капли крови. Оружия нам, конечно, не дадут, это само собой...
Сиксеру замер и взглянул вверх; слишком легко он нашел в толпе зевак Рейрана, слишком быстро прочел в его взгляде все то, что тот хотел сказать. Рядом с ним стояла Резези, и Сиксеру услышал в ушах ее неприятный сердцу голос, говорящий: "оружие мы им дать не можем, это безрассудство, но и запретить защищать свой дом не в силах"; и действительно, если враг прорвется через ворота, наивно полагать, что мужчины, особенно такие молодые и Свободные, станут тихо отсиживаться в своих комнатах. Не теперь, когда в армии есть Сиксеру.
Он посмотрел на мальчишку, которого все еще обнимал, словно родного брата. Он был такой молоденький, такой красивый, очаровательный; большие глазки, цветочный запах, свежий цвет лица и только руки, покрасневшие от работы на кухне, портили немножко его красоту. Честный труд быстро заставит это лицо увянуть; недосып прочертит темные круги под ясными глазами, бедность, возможно, уничтожит изгибы фигуры, часы, проведенные за рабочим столом, убьют горделивую осанку и румянец на щеках. А затем в его дом придет война, и кто знает, не заберет ли она всю его жизнь; не лучше ли было для этого прелестного, нежного создания остаться в доме удовольствий, где старшие товарищи и тяжелые замки смогли бы сберечь его, пока по его душу не придет болезнь, обыкновенный убийца всех мужчин его сословия?
Сиксеру махнул рукой отцу, прося идти дальше самим, и повел мальчика по мосту, прочь от внимательных и любопытных глаз.
— Я отведу тебя к тем мужчинам, кого знаю, — пообещал он. — Все будет хорошо. Ты только, пожалуйста, если увидишь мужчину или женщину со светлой кожей и в странной одежде, ты лучше спрячься где-нибудь и сиди тихо. Ты еще слишком молод, чтобы умирать.
Мальчик улыбался, и взгляд его был переполнен наивной детской радости и восхищения; с тяжелым вздохом Сиксеру сказал себе, что этот, без сомнения, не переживет войну.
***
Разведка докладывала, что неприятельские армии находятся уже на подступах к Нанно. Резези приказала всем собраться в столице, а тем, кто не хотел покидать родные места, в случае нападения сдавать деревни и города без боя и принимать врагов так дружелюбно, насколько в них хватит мужества. Приходили отчеты о том, как растерянный враг ползал по каменным городам, не понимая, чем там питаться, пытался заставить оставшихся в домах мужчин принести еду, но те разводили руками — никто из них не умел пользоваться оружием, чтобы ходить на охоту, растения без поддержки магей быстро вяли, а молочные продукты, добываемые мужчинами-фермершами, как выяснилось, не сильно подходили для пищеварения гостий. В каменных квартирах Верхним было холодно, голодно, и из-за тоски по родному для них небу у многих критически упала мораль — некоторые добравшиеся до Столицы из осажденных регионов мужчины рассказывали, что видели вражеских солдаток в слезах, больными или обессиленными. Не знавшие местной фауны, они неоднократно становились жертвами ядовитых или агрессивных животных, а один довольно крупный отряд объелся декоративных грибов, не поняв, что они декоративные, и вышел из строя на довольно долгое время. Этот отряд местные мужчины повязали и доставили во дворец; Резези даже не стала допрашивать бедняг, ведь в числе последствий от поедания грибов была взрывная диарея.
Она была права, когда говорила, что враг придет недостаточно подготовленным. Эмилия Найтхевен питалась кровью и только ею — откуда ей было знать, что от местного сыра у ее живых товарищей может случиться заворот кишок? Сколько еще мелочей она упустила из виду?
Через месяц в столицу прибыли Матушка и сестры; Сиксеру молча наблюдал за тем, как они обнимались с Рейраном, и не мог избавиться от тяжелых, беспокойных мыслей: выдержит ли их многолетняя любовь ту перемену, что случилась с отцом за несколько месяцев во дворце? Затем Матушка увидела его и тоже обняла; от нее пахло детством и домом, спокойствием и безопасностью, даже несмотря на то, что по большей части уходом за сыном занимался отец.
— Я до сих пор не могу поверить, пусть и прошло два года, — пролепетала Матушка. — Мой маленький мальчик стал таким большим и сильным... таким... женственным...
Сиксеру в ответ мог лишь стеснительно улыбаться маме.
Рядом с сестрами и родителями стало совсем весело жить. Вокруг все учились ходить строем и готовили оружие, а Сиксеру с сестрами бегали в кондитерскую и на скачки гельвиров, смотрели на малышей фирелоров, блуждали по лавкам, разглядывали иллюстрированные книги в библиотеке. Многие женщины и мужчины на улицах узнавали его, подходили, разговаривали, и сестры явно получали удовольствие от возможности сказать: "Да, я сестра Сиксеру Фелонзы Шайбенита!". Если уж у них был такой талантливый брат, то и сами барышни должны были быть в высшей степени искусными лучницами, их с первых же слов начинали уважать едва ли не больше него самого; один раз они сходили на стрельбище, и Сиксеру победил, после чего сестры перехотели состязаться с ним. А дома всегда ждал Рейран, и сердце пело, когда приходило время возвращаться.
***
— И я назвал тебя Шайбенит, — заметил отец задумчиво. — Это значит "любящий" и "любимый" одновременно; а ты взял и стал солдаткой.
Он стоял у окна в их комнату, на его ладони лежал лук Матушки, и свечение улицы бросало на дерево всполохи света, как будто кто-то все-таки решилась зачаровать этот старый кусок дерева.
— Что ты делаешь?
— Этот юноша, Кайливир, был здесь, пока ты отсутствовал, — отстраненно ответил Рейран. — Принес вон то.
Луком он указал на кровать Сиксеру; там лежали новое темно-серое хоно и комплект белья, как будто только что из лавки портного. Ткань казалась немного необычной, будто отталкивала от себя свет, темнела; но на ощупь это был обыкновенный ёль.
— Вот как, — потянул Сиксеру, разглядывая подарок. — Военная форма.
Он прислонил хоно к телу и с удовлетворением увидел, что по длине оно доходит до колена — пошили специально по его меркам.
— Матушка была здесь, когда Кайливир принес его, — Рейран по-прежнему стоял с несколько отсутствующим видом. — Я думаю, она испугалась, хотя странно такое говорить о бывшей Старшей охотнице. Она сказала: "Не может быть, чтобы мой мальчик надел это". А я сказал: "Не может быть, чтобы ты до сих пор в нем сомневалась".
— Так вы поссорились?
Рейран не ответил; он закрепил острую нить тетивы на ушке лука, перешагнул через него одной ногой и уперся носком сапога в изгиб, руками наклоняя старое, но еще гибкое дерево. Сиксеру мгновение наблюдал за ним, ни о чем не думая, а затем повернулся лицом к кровати и начал раздеваться.
— Уже? — прилетел в спину испуганный вопрос.
— С часу на час, — отозвался Сиксеру. — Резези собрала у себя Старших... мы собираемся на мостах.
— Сикс... сын, — Рейран подошел сзади и осторожно положил подготовленный лук на подушку. — У меня есть просьба.
Сиксеру вопросительно на него взглянул, закрепляя серое хоно на плечах двумя непритязательными металлическими зажимами.
— Ох, — отец замялся, взглянул сначала на потолок, затем на пол, после на сына, и его лицо исказилось какой-то мукой, но вслед за ней пришла решимость. — Подстриги меня.
— Чего? — от испуга он выронил зажим.
— Подстриги меня, — тверже повторил Рейран; его глаза напоминали два ярких изумруда, светившихся изнутри потусторонним, решительным сиянием. — Мы будем защищать дворец. Мы не пропустим через его порог ни одной твари. И я буду там, я хочу быть рядом со своими друзьями; будет не здорово, если моя коса зацепится за какой-нибудь кристаллический подсвечник или чей-нибудь меч.
— Но я не могу! Не я! Попроси кого-нибудь другого!
— Я хочу, чтобы это сделал ты.
Потянулась мучительная пауза; конечно, Рейран не мог принудить сына, не мог заставить его согласиться, а Сиксеру никак не находил в себе достаточно мужества, чтобы решиться на такой поступок. Но в то же время...
— Садись и главное помни, что сам меня попросил.
Белоснежная, толстая коса Рейрана доходила до поясницы и блестела, словно прекрасная белая змея. Почувствовав прикосновение руки Сиксеру к шее, он вздрогнул, даже сдавленно вскрикнул, вцепился пальцами в свои колени, но не попросил остановиться. Сиксеру взял ножницы и еще целую минуту колебался; отец был уже в летах, и вряд ли ему когда-нибудь доведется отрастить себе снова такую косу. Не пожалеет ли он? Не принял ли он это решение сгоряча, поссорившись с Матушкой? Не потекут ли потом слезы, не полетят ли в Сиксеру горькие упреки?
— Сын, — заметив его нерешительность, произнес Рейран, и его нетвердый голос не слишком помогал ситуации. — Давай уже.
— Я боюсь.
Руки Сиксеру дрожали так сильно, что, казалось, он мог случайно отрезать себе пару пальцев; отец глядел на него через мутное зеркало и тесно поджимал губы, чтобы не выдать их дрожи.
— Режь, — почти приказным тоном произнес он. — Я принял решение. Я взрослый мужчина. Свободный. Я имею право принимать решения. Ясно?
И Сиксеру чикнул ножницами; толстая белая коса повисла в его руке, поразив своей тяжестью, а Рейран расправил плечи.
— Как странно, — произнес он привычнее, мягче, касаясь задней стороны шеи пальцами. — Так легко и прохладно... Сиксеру?
Коса змеей соскользнула с руки и послушным питомцем легла у ног.
— Еще не все, — тихо произнес Сиксеру, не поднимая на отца глаз. — Еще надо у лица подрезать, чтобы в глаза не лезло.
Щелчки ножниц казались болезненнее ударов ножа; но когда Рейран встал и отряхнул белые пряди с плеч, в нем было столько уверенности и жизни, что Сиксеру даже оробел и попятился.
— А теперь иди, — попросил отец, подбирая косу. — Я думаю, твои подруги тебя уже ждут.
Сиксеру взял лук; когда он проходил через комнату с тахтами, то услышал, как несколько наложников ругаются из-за того, кому достанется коса Рейрана: волос в ней хватило бы на неплохой белый парик. На дворе война, а они о париках думают! Ну и пускай; пускай хоть что-то остается неизменным, пусть хоть кто-то устоит перед напором перемен.
Выйдя из дворца, он наткнулся на Линнвиэль; его уже заждались.