Они вынырнули из тоннеля, похожие на гроздь оживших самоцветов, которые почему-то сама собой изрыгнула земля. Сияла в кристаллическом свете кожа, белоснежная и розоватая, мягкая и гладкая даже на вид; у них были усталые, суровые лица, немного похожие на лица подданных Нанно, но с более крупными глазами, с изящной линией брови. Они оказались низкорослыми, как будто боялись тянуться к тому небу, что воздушным одеялом накрывало их земли; линии их тел подчеркивались одеждой, облегающей и бедра, и плечи, а у женщин даже грудь, и порой непросто было смотреть на них, не отводя глаз от смущения. Но зато их волосы, красные, зеленые, синие, так хорошо выделялись на фоне темно-серых камней, что стрелицы при первом же взгляде на врага воспряли духом — будет легко заметить цель.
Сиксеру забрался на стену, возведенную отчасти его руками, пригнулся, прячась за большим зубцом, робко выглянул одним глазком. По правилам полагалось ждать, пока Резези переговорит с предводительницей врага, и только потом, по сигналу, разрешалось начать бой.
— Ты слышал?
— А! — голос, прозвучавший прямо за плечом, испугал до такой степени, что Сиксеру за секунду натянул лук и уперся наконечником стрелы прямо в живот Чабведы. Тот не дрогнул, но побледнел, и когда он снова заговорил, голос его звучал довольно прерывисто:
— Восхитительная реакция, Линнвиэль может тобой гордиться.
— Ты откуда взялся? — буркнул Сиксеру, немного нехотя, как будто через силу опуская лук.
— Я телепортировался, — пояснил Чабведа. Хоно на нем было новое, военное, антрацитовое, и со стороны еще заметнее стало то, как ткань поглощает свет окружения, превращая солдатку в темное пятно. — Хотел обменяться с тобой парой слов. Напоследок...
— Со мной? — мысль опережала язык; прозвучало всего два слова, а в голове пронеслась целая речь с логической цепочкой. — Значит, Катчи нет.
Чабведа повел бровью; наверное, не понял, как Сиксеру смог связать эти два обстоятельства.
Но признал:
— Да, она останется во дворце, — его губы тронула счастливая улыбка. — Ты знаешь. Ее рука. Ей не место на поле боя. Что ты думаешь об этом?
А что он мог думать? Заулыбавшись во весь рот, Сиксеру встал, хлопнул друга по плечу и бодро заявил:
— Но имей в виду, если ты посмеешь умереть и не вернуться к ней, я тебя убью.
— Это ты так пошутил? Имей в виду, учитывая, как высоко ты торчишь над стеной, у тебя шансы умереть и не вернуться куда выше.
Выругавшись, Сиксеру снова присел; но армия врага пока выстраивалась вдоль стены и не начинала осаду.
— Я забыл, что хотел тебе сказать. Пожалуй, вернусь к своим магеям, — Чабведа вдохнул полной грудью, закрыл глаза, потряс головой. В воздухе вокруг него витало напряжение, но он продолжал давить улыбку, как будто пытаясь видом своих зубов отогнать страх. — Надеюсь, еще свидимся, Сиксеру.
— Это ты что сейчас такое ляпнул? — шутливо возмутился тот, но Чабведа уже пропал, растворился в воздухе, оставив после себя только легкое дуновение ветра, принесшее запах страха в лицо. Вокруг плотным рядом собирались другие стрелицы; некоторые, заметив Сиксеру, улыбались ему и приветливо кивали, другие старались держаться подальше, глядя с опасением, третьи же, наоборот, теснили подруг, подбираясь ближе, и смотрели с интересом, с любопытством. Сиксеру прижал ладонь к розовому кристаллу в петлице своего хоно и чуть ощутимо сжал.
— Сестры, — Линнвиэль присела в противоположном конце стены, но он все равно слышал ее голос, как будто ощущал его кожей. — Не подведите. Следуйте плану.
— А ты слышал, что предводительница Верхних — мужчина? — прошептала ему на ухо малознакомая сестрица, почти касаясь губами. — Мужчинка-паренек. Знаешь, что мы с ним сделаем, когда доберемся до него? О-о, ты-то наверняка знаешь!
Что она имела в виду? Что хотела этим сказать? В спину глядели озлобленные глаза тысячи вторженцев, но сердце кувырнулось в груди только тогда, когда прозвучал этот странный намек.
— Фелонза! — окликнула его Линнвиэль, на полусогнутых подобралась ближе и пребольно дернула за второе ухо. — Слушай, Фелонза! Ты уже не новобранец. Устроишь мне опять то же, что сделал в Сейбоне, и я тебя лично из армии выгоню ссаными тряпками, даже ее Величество меня не остановит!
Сиксеру хлопал ресницами и боялся отвечать — на кону стояло его ухо, грозящееся вот-вот оторваться с треском.
— Слушать приказы! Следовать плану! — шипела Старшая. — Шаг влево, шаг вправо — убью! И ты, — она ткнула пальцем в плечо ту стрелицу, отвлекшую его. — Я тебя со стены...
Договорить не успела; над их головами пролетела вражеская стрела и едва-едва не поразила мечниц, собравшихся внизу. К счастью, на этот раз никто не пострадала — но стрела была не единственной.
— Начали! — шикнула Линнвиэль, откатываясь к своему месту. — Не вылезать! Не выглядывать! Слушать!
Град стрел все усиливался и усиливался, как будто ими Верхние пытались закрыть собой весь пещерный свод. Поначалу в рядах пехоты чувствовалось волнение, порой раздавались испуганные восклицания; но вышколенные женщины очень быстро взяли себя в руки, прикрылись щитами, замерли, ожидая приказа. Рядом с Сиксеру на стену упала еще одна стрела, и он схватил ее, не отрывая взгляда от плато за стеной, и подсунул в свой колчан — пригодится.
— Внимание, — шикнула на них Линнвиэль. — Готовность!
Ее голос, наверное, усиливался тем заклинанием, которое Чабведа изобрела для процесса; враги наверняка могли ее слышать, и если Эмилия хорошо постаралась, то могли и понимать, но их поведение от этих приказов не изменялось. Стена дрогнула; выглянув на мгновение из-за зубца, Сиксеру увидел, что несколько крепких мужчин-воительниц держат в руках огромную палку, которой с разбегу пытаются выбить ворота. Подходят так близко, что выстрел получится почти в упор; достаточно выпустить одну стрелу на каждого, и какое же было бы великолепное начало боя... Сейчас, вот сейчас...
— Действуй! — крикнула Линнвиэль, и, зажмурившись, Сиксеру заставил себя забыть о бьющихся совсем рядом вражеских сердцах. Схватил свой розовый кристалл, вырвал из петлицы и разбил о пол рядом с собой. Остальные стрелицы сделали то же самое, и кристаллы, вспыхнув, угасли. Зазвенели натянутые тетивы — стрелы, минуя тела врагов, направились к кристальным гроздьям, освещавшим Нанно.
Со звоном разбивающихся минералов город медленно погружался в кромешную тьму.
Со стороны врага слышались крики, и поток стрел, бившихся о городскую стену, ненадолго притих. В темноте Верхние, привыкшие к сиянию звезд, стали все равно, что слепые детеныши; подданные Нанно же, проведшие в полумраке всю свою жизнь, и без кристаллов могли разглядеть очертания зданий и движения живых тел. Натяни тетиву, выстрели, и сможешь поразить врага прямо в грудь, одним выстрелом — конец...
Сиксеру не шевельнулся, дожидаясь приказа, и хотя сердце протестовало из последних сил, воля оказалась сильнее.
— Открыть ворота! — послышался возглас Резези; ее голос тоже прокатывался по воздуху с неестественной мощью и оставался почти физическим ощущением на коже.
— Открыть ворота? — слегка коверкая местные слова, переспросили Верхние, и фигуры тех, что держали таран, даже попятились подальше. — Открыть... ворота?
И не успели они прийти в себя, как из ворот на них высыпались мечницы — наездницы пока оставались в безопасности городской стены.
Мечницы были неподражаемы. Последние несколько недель их обучали сражению в темноте, и теперь они с завидной легкостью отлавливали врага во всеобщем безумии — яркие цвета и необычные одежды Верхних этому только способствовали. Звенел металл, слышались вскрики, стоны и хрипы; невозможно было определить, на чьей стороне оказалось преимущество, но почему-то все на стене были уверены, что побеждает Нанно.
Над толпой врагов поднялся длинный посох с крупным камнем на верхушке, его владелица что-то прокричала на чужом языке, и из камня полился мощный свет, на мгновение осветивший кровавое безумие поля боя.
— Хэй! — крикнула Линнвиэль; Сиксеру подхватил свой лук, за секунду справился с тетивой и выпустил стрелу прямо в сердце этой женщины. Ее взгляд наполнился отчаянием, почти осуждением, и ему казалось, что она видит его, что она смотрит именно на него и ему предназначается ее предсмертный укор; но в следующее мгновение она упала, а он поклялся себе, что забудет об этом моменте.
Вражеские магеи пытались осветить пещеру с помощью своих заклинаний, но каждая вспыхнувшая искорка становилась мишенью стрелиц. Впрочем, со временем глаза верхних немного привыкли к темноте, и часть их отряда откололась, направилась к городской стене, прокладывая себе путь по мясу защитниц Нанно.
— Не стоит ли закрыть ворота? — громким шепотом спросила кто-то из стрелиц; у всех чесались руки, чтобы продолжать выстрелы, но им было приказано не тратить стрелы на тех, кто приближается к стене, сосредоточившись на магеях.
— Не закрывать ворот! — скомандовала Линнвиэль. — Не отвлекаться! Смотреть!
Сиксеру потряс головой, отгоняя тревожные мысли, и со странной смесью нетерпения и ужаса смотрел на то, как первая Верхняя мужчина-солдатка пересек городскую черту.
— Эй, Фелонза, — окликнула его одна из отделившейся группы стрелиц; их хоно так сильно притягивали к себе тьму, что почти больно было смотреть на них, но от тяжелого котла, который они держали в руках, поднималось едва заметное свечение пламени, — подсоби-ка.
Он оторвался от своего места, схватился за ободок котла и надавил, наклоняя посудину; внизу вились белокожие Верхние, пытаясь забраться на стену, и сияние пламени резануло их по глазам; а следом на их головы потекло кипящее масло.
Сиксеру бросил взгляд в сторону — там стрелицы справились с таким же котлом сами, и воздух потяжелел от смеси стенаний раненных, запаха жирного мясного ужина и огня.
— Сиксеру! — шикнула Линнвиэль. — На позицию!
Он покатился обратно к своему месту, обдирая локти, пока подруги со зверским наслаждением разглядывали бившиеся внизу тела и попытки Верхних взобраться снова по стене, теперь щедро смазанной маслом.
— Эй, эй, эй! — позади захватчиков уже вились наездницы, бросая в их головы камни и размахивая копьями. — Эй, эй, эй!
Ловкие гельвиры наскакивали на врага, позволяя наезднице нанести короткий удар копьем, после чего отскакивали обратно, незаметно отодвигаясь все дальше ко дворцу. Веревочные мосты подгибались под весом ездовых тварей и вооруженных Верхних, качались, трещали канаты; из окон опустевших зданий выглядывали магеи, периодически отстреливаясь, следили за ситуацией, и в нужный момент, когда мосты города наполнились телами под завязку, над их головами коротко мелькнули огненные всплески.
Наездницы, послав воздушный поцелуй врагам, обнажили карманные ножи, подрубая под собой канаты, и черная, бесконечная бездна Нанно жадно проглотила перепуганных белых солдаток. Полетели вниз все тринадцать уровней разом, от испуганного крика тысчи глоток содрогнулся пещерный свод. В воздухе Верхние напоминали нелепых насекомых, дергали руками и ногами, их куртки и блузки надувались, а доспехи утягивали все ниже и ниже, туда, где нет ничего, кроме камня и отчаяния; и их вопли рвали сердце, приправленные смехом наездниц.
Женщины Нанно вырвались из облака обреченных солдат, словно мифические птицы. Фирелоры раскрыли крылья и с радостным криком неслись вверх, вынося на своих спинах верных наездниц, гельвиры, их младшие братья, не отставали и тоже хлопали крыльями, в обычное время почти всегда скрытыми в их спинах. За некоторых хватались Верхние, умоляли о пощаде, но наездницы, не знающие милости, кололи их руки копьями и пинали в лица сапогами, отправляя всех на съедение бездне, чье черное брюхо постепенно наполнялось кровью и мясом. Запах смерти поднимался к потолку и рвал глотку, но был в нем и приятный привкус — привкус победы. А магеи уже начали трудиться над созданием новых канатов — в конце концов, как, если не с помощью магии, могли быть созданы длинные и прочные веревочные мосты?
Оторвав взгляд от города, Сиксеру взглянул на ту часть армии, что осталась за стеной, вслушался в их возгласы и восклицания: предсмертная симфония товарищей нагнала на них невыносимый ужас, некоторые бросались бежать и гибли на мечах собственных соратниц, другие обливались слезами, но все равно шли вперед. На стене уже праздновали победу и потрясали луками в воздухе в знак ликования. Сиксеру пока не мог разделить их радости — боялся разделять их радость.
Натянув тетиву своего верного лука, он задумчиво всматривался в вакханалию, творившуюся внизу; там смешались солдатки и мужчины-солдаты, Верхние и подданные Нанно, превратились в копошащийся комок красных червей, и периодически то тут, то там, возникала одна и та же фигура.
Отрывистые движения, горячий взгляд, остервенение, которому позавидовали бы даже легендарные воительницы; на голове она носила шлем, но на очередном рывке так сильно тряхнула головой, что из-под него выпала маленькая, тонкая прядь длинных волос.
Сиксеру молился, чтобы ему показалось, но на этот раз Матери не были к нему милостивы; и женщина, заметив убежавшую прядь, поспешила запрятать ее под металл да еще и подняла взгляд на стену, проверяя, не заметил ли кто это маленькое событие.
Он заметил.
— Да чтоб тебя гельвиры разорвали! — выругался он, в бессильном отчаянии колотя кулаком по стене. — Чтоб тебя четыре раза!..
— Ты что? — шепнула ему соседка-стрелица. — Ты с ума сошел?
— Фелонза! — прикрикнула Линнвиэль. — В строй!
Успокоиться, прийти в себя; не твое это дело, не твоя обязанность, она же не ребенок, не маленькая девочка, пусть сама отвечает; не твое дело, не в твоих интересах, тебя не касается...
— Старшая! — крикнул он. — Дело чрезвычайной важности!
— Если ты посмеешь сойти со своего места...
— Мы ведь уже почти победили! Почти справились...
— Фелонза, если ты...
— Иди, — чуть слышным шепотом произнесла стрелица рядом, — я прикрою.
И то ли она так изящно все рассчитала, то ли так удачно совпало, но в этот момент в стену врезался огненный шар, и языки его пламени лизнули лица им обоим. Сиксеру дернулся, отскочил от зубцов, а стрелица рухнула поперек их позиции. Под ногами разливалось уже подостывшее масло; на нем заскользили сапоги, перед глазами вдруг оказался потолок, и Сиксеру понял, что лежит на спине.
— Твоего батю! — рыкнула Линнвиэль. — Фелонза? Жив?
Абсолютно жив, обойдется парой синяков; но такой шанс нельзя не использовать.
— В плече что-то хрустнуло, — пожаловался он. — Разрешите спуститься к лекаркам?
Даже в темноте он видел, каким подозрением горят глаза Линнвиэль; но после довольно длинной паузы она все же произнесла:
— Разрешаю.
И он поднялся на ноги, держась за плечо и корчась от боли как можно натуральнее. Вокруг его пояса обвязали канат и осторожно спустили вниз, выждав момент, когда поток вражеских стрел немного поредел. Канат тут же развязали и втащили обратно; прямо у ног Сиксеру, лицом вниз, лежал белокожий мужчина и еще подрагивал, слева ленивым пламенем горела телега с какими-то припасами, в стороне незнакомая женщина Нанно с сильно раненным бедром пыталась ползти в сторону лекарей.
Она остановилась и взглянула вопросительно, будто интересуясь, не хочет ли он ей помочь; Сиксеру пообещал вернуться за этой воительницей позже, когда появится свободная минутка, пожал плечами и нырнул ближе к стене, прячась под ней от чужих взглядов. Ворота находились совсем близко — осталось проскользнуть незамеченным и не получить смертельное ранение.
С его ростом и полом Сиксеру затеряться среди солдаток было не так-то просто; но на счастье вокруг царил настолько непроницаемый хаос, что никто даже не пыталась смотреть в его сторону. Он легко проходил мимо сражающихся женщин, перешагнул через тело еще одного белокожего — мужчины с пустыми ножнами на поясе — и прильнул к воротам, спиной чувствуя, как нагрелся их камень от крови и крика. Незнакомая мечница Нанно бросила на него удивленный взгляд, но в этот момент ее голова слетела с плеч, отсеченная вражеским воином, и напоминанием об их встрече стала только теплая кровь, брызнувшая в лицо. Сиксеру натянул тетиву и выстрелил нападавшему в грудь, но тут пришлось задуматься о себе — всего в полуметре от него мелькнуло вражеское копье, и он попятился вдоль створы ворот.
Воздух сгустился и, казалось, вот-вот обратится в жидкость, горькой кровью затечет в легкие. Под ногами хлюпала грязь, теплая, еще немножечко все-таки живая; лязг металла и голоса сражавшихся смешивались в одну неприятную массу, забивавшуюся в уши и в сердце. За воротами Сиксеру пришлось присесть и прикрыть голову руками, чтобы осмотреться; целую минуту он так сидел, пытаясь не лишиться какой-нибудь части тела, но затем все-таки разглядел ее — очень легко было заметить в толпе сражавшихся женщину, вооруженную только крошечным клинком, да еще и орудующую только одной рукой. Упав на мокрый пол, Сиксеру пополз в ее сторону; эти несколько мгновений он мог наблюдать за тем, как она сражалась, и, нужно признать, зрелище было впечатляющее. Она летала, словно летучая мышь, легко и играючи, выныривала у Верхних из-под локтя или из-за спины, вонзала кинжал по самую рукоятку в ребра и снова исчезала, ловко прячась за безумием творившегося вокруг хаоса. Может, и стоило бы оставить ее в покое? Праведная ярость этой женщины, ее страсть к войне делали ее практически неуязвимой; она пережила Сейбон, она выбралась живой из побоища в тронном зале, и даже сейчас, однорукая, слабая, выскочила на поле боя и не умерла в первый же час — вот истинная дочь Нанно! Непокорная, непобедимая.
Нет. Чабведа не справится, если с ней что-то случится.
Сиксеру выглянул из-за бездыханного тела, поваленного на камни, и достаточно громко крикнул:
— Катча!
Женщина вздрогнула, услышав свое имя, обернулась; в прорезях на шлеме он увидел ее глаза, ошалевшие от жажды крови, улыбку, игравшую на потрескавшихся губах, но угасшую, как только она поняла, что ее узнали. На ней было темное новое хоно — у кого-то украла, что ли? — и с некоторым запозданием он понял, что шлем, в котором она прятала свои приметные розовые волосы, был тем же, в каком ему впервые предстала принцесса Эльноид.
— Катча...
Белокожая женщина вынырнула из-за спины павшего товарища и с размаху поразила Катчу мечом. Жестокая наука: не стой посреди боя, пялясь на товарища. Ни минуты.
Выскочив как дикий зверь из-за своего прикрытия, Сиксеру с голыми руками набросился на белокожую женщину, повалил ее на спину и несколько раз ударил кулаком в лицо, и бил бы дальше, если бы боль в собственных пальцах не отрезвила мысли. Опешившая женщина не додумалась воспользоваться оружием, а в следующее мгновение Сиксеру уже вырвал его и вонзил в ее белую шею.
— Катча!
Она поднялась на вытянутой руке, другой зажимая свою рану. Шлем сбился, и несколько длинных розовых прядей вывалились ей на лицо. Сиксеру сунул руку в складки хоно, в слепой надежде найти там волшебное лекарство, защищающее от подобных ран, но замер, столкнувшись с серьезным взглядом Катчи.
— Слушай меня, Шайбенит, — неожиданно строгим голосом заговорила она. — Там, среди белых, есть одна женщина. Я заметила это первой, потому что подходила к ним почти вплотную; в карманах этой женщины набит песок, и если просыпать его на лица мертвых, то они воскреснут. Ясно?
— Ясно, — кивнул Сиксеру. — Ты бредишь.
— Да пошел ты! — разозлилась Катча. Кровь заливала ее темное хоно, превращаясь в пятна серебра на гематитовом полотне, но сил в ее теле, казалось, становилось только больше. — Послушай меня! Послушай меня хоть раз!
Хоть раз? Да разве же он никогда ее не слушал?
— Эта женщина! Ты должен ее найти! — кричала Катча; ее голос поглощался туманом войны и сливался со стонами других раненных. — Если ты ее не найдешь, мы проиграем! Она их поднимает, она их поднимает!
В сердце откуда-то взялась злость; хотелось ответить ядовито, грубо, сказать что-нибудь такое, за что потом придется долго извиняться. Но вместо всего этого он снял с груди лук, заложил в него стрелу и очень серьезно кивнул:
— Хорошо. А потом я вернусь за тобой.
Катча откинулась на спину и развела широко руки.
— Тебе когда-нибудь казалось, что пещеры можно обнять?
На это он уже не стал отвечать; мимо проскользнул чей-то меч, и стрела отправилась в полет.
Женщина, которая их поднимает, используя песок? Звучит как полнейшая чушь, но кто знает, какие чудеса встречаются в Верхнем мире, верно? С натянутой тетивой он двинулся к стене, желая прикрыть себе спину; плато, на котором стояли ворота Нанно, было не таким уж большим, и если занять удачную позицию, то можно, в принципе, составить картину всего побоища. Особенно с высоты его роста; с другой стороны, беловолосый парень на фоне темной каменной стены наверняка станет очень заметной мишенью.
Кто-то пихнул его в спину, и, стиснув зубы, Сиксеру обернулся, готовый выпустить стрелу в обидчика. И не успел, к счастью: перед ним стояла его старшая сестра, младшая из троих, и ее руки, державшие натянутый лук, заметно подрагивали.
— Ты что? — ахнул он. — Со стены свалилась? Ты что тут делаешь?
— Увидела тебя и пришла помочь, — довольно спокойно пояснила она, хотя дрожь выдавала, насколько ей тяжело.
— Линнвиэль рвет и мечет? — спросил он даже с некоторым юмором. Но сестра покачала головой:
— Ты весь в крови, не так-то просто тебя разглядеть. Считай, мне подсказало сердце.
Он опустил стрелу и коснулся ладонью волос — они были влажные и слипшиеся. Та женщина, которую четвертовали совсем рядом, видимо, забрызгала его сильнее, чем казалось.
— Так что ты делаешь? — уточнила сестра; в ее голосе слышался даже отголосок веселья.
— Иду к пещерной стене, — отозвался он угрюмо. — Мне нужно осмотреться, чтобы найти...
— Давай спина к спине, — предложила она. — Это будет даже забавно. Как в детстве. Не находишь?
Ничего забавного Сиксеру в этом не видел; но послушно отвернулся и даже вздрогнул, почувствовав, как горячее, мокрое от пота и крови, родное тело прижалось к нему сзади.
Поначалу идти так было неудобно, но через несколько неудачных рывков они смогли синхронизироваться, и теперь шаг за шагом двигались к цели. Он чувствовал ее напряжение, ощущал ее дрожь, а она пыталась маскировать свои нервы шутками, и ее голос не утихал:
— Помнишь, стрельбище в столице? Помнишь, как наша Старшая охотница злилась, когда ты всех нас перестрелял? Я тогда подумала: "вот это папа удивился бы, если бы его сейчас увидел!". А на самом деле, это мама удивилась, когда увидела вас обоих. И вы...
Стена была уже совсем близко; еще два шага, и она заберется на камень, сможет осмотреться, застрелит ту воскрешающую женщину и вернется к Катче. Сестру отправит обратно на стену, под защиту товарок, да и сам потом туда же поднимется, только доложит Резези о том, что произошло, и сразу же...
— Ах, — выдохнула сестра, ощутимо вздрогнув. — Меня подстрелили.
— Что?! — Сиксеру обернулся так резко, что закружилась голова; он успел увидеть глаза сестры, растерянные зеленые глаза, кровь на ее белых волосах, испуганную, бестолковую улыбку на лице, и стрелу с иностранным оперением, торчавшую из ее тела.
— Постой, — не своим голосом произнес он. — Стой, постой. Я сейчас...
Она снова вздрогнула; взглянув поверх ее головы, он заметил среди общего хаоса лучника, выглядывавшего из-за нескольких тел, сваленных в кучу, и понял, что следующая стрела нацелена уже на его глаз. Словно отделившись от остальной какофонии, очень четко прозвучал свист этой стрелы, и Сиксеру присел, прячась от нее за еще стоявшим рядом телом, и только потом понял, что именно сделал.
— Папе скажи, — пробормотала сестра, жмурясь и обнимая его голову руками, — ему стрижка идет...
Ее тело обмякло, навалилось на него; в нос ударил еще более сильный запах крови и женского пота, а мимо просвистела еще одна стрела — на этот раз как будто с другой стороны. Ясно. Лучники прятались у стены — не только ему пришло в голову, что отсюда самый лучший обзор.
Тело сестры все еще лежало на нем, ее руки расслабились и повисли вдоль его спины; Сиксеру осторожно попятился, прикрываясь ею, пока не почувствовал кожей камень позади себя. Стрелы летели, летели, но сестре уже было все равно, а он сам как будто сжался, уменьшился и уместился за нею; смотрел из-за ее плеча, иногда сам стрелял, если замечал в рядах врага подозрительное движение.
И тогда, в гуще вражеских воительниц, он заметил ее. Женщина в сером платье с алым от крови кружевным подолом, с каким-то красным символом на груди и волосами, убранными под грязный чепчик. От других верхних ее отличало в основном лицо: кожа женщины была немного темнее, чем у ее товарищей, и на фоне этой смуглой кожи ярче обычного смотрелись синие глаза. К тому же, она была без оружия, не носила при себе ни меча, ни лука; маленькими худыми руками, облаченными в покрасневшие грязные перчатки, она выхватывала из куч мертвых тела, у которых в наличии оставались все конечности и головы, затем посыпала им в лица песок, золотившийся даже в темноте, и в следующее мгновение этот мертвый вскакивал, хватался за оружие и мчался в бой с удвоенным рвением. Да, нет сомнений: это именно о ней говорила Катча, и она могла быть серьезной проблемой. Одним взмахом руки она засыпала песком троих мертвых, и все трое вскочили на ноги — хотя у одного из них из бока все еще торчала стрела кого-то из подруг Сиксеру.
Плохо.
Перекинув руки сестры через свою шею, он прикрыл спину ее телом, пригнулся к земле и короткими перебежками поспешил за женщиной. Сестра дрожала от ударов, а он продолжал чувствовать тепло, еще не до конца покинувшее ее тело, и с ужасом понимал, что использует ее почти как живой щит, но если бы не она — Сиксеру ни за что не добрался бы до женщины с песком.
Было что-то звериное, отвратительное в его поступке, и даже его повадки стали почти животными. Он затаился за несколькими телами, которые женщина отбросила, как непригодные для воскрешения, щекой уткнулся в чью-то кровавую рану, терпеливо дожидался, когда его цель понизит бдительность, отвернется. И выскочил из-за своей баррикады так резко, что женщина даже вскрикнуть не успела; к ее горлу прижался наконечник стрелы, а сзади пальцы Сиксеру железной хваткой впились ей в шею.
— Тебе конец! — прошипел он. В животе что-то дергалось и прыгало, ноги дрожали, скрипели зубы, но зато его руки были настолько тверды, словно отлиты из металла, и, без сомнений, он в любой момент был готов вскрыть женщине горло. Не промахнулся бы. Не сжалился.
Она смотрела на него, широко раскрыв глаза, и даже не пыталась сопротивляться. Не плакала, не кричала, не билась; ее рука поднялась, но лишь затем, чтобы коснуться броши, приколотой на груди. Красные самоцветы складывались в изображение креста с равной длиной линий, и она касалась этих камней с таким трепетом, словно они могли что-то означать — но Сиксеру не знал, что именно.
Тем не менее, он все же не убил ее, ни в это мгновение, ни в следующее. Мир вокруг словно замер, замедлился, время ползло неохотно и сдержанно; они стояли так уже добрую минуту, и за это время ни одна стрела не нашла их тел, ни один копейщик не попытался пырнуть в спину. Словно вокруг женщины с песком существовал пузырь, волшебный шар, скрывавший ее и Сиксеру от чужих глаз, словно крестовая брошь на ее груди могла защитить их.
Убить ее?
— Я тебя ненавижу, — процедил он сквозь зубы, опуская стрелу. — Но не убью только потому, что ты лекарея, а лекарей положено щадить. И своим песком ты воскресишь падших воительниц Нанно. Я так сказал.
Он пихнул ее в шею, отчего женщина едва не упала; из-за ее плеча вынырнула вражеская магея, но поскользнулась на крови, разлитой по полу, и Сиксеру ловко воткнул стрелу ей в глаз. Ясно. Они не решались напасть, пока он держал на мушке их лекарею, но теперь бояться уже нечего.
Ей стоило бы броситься бежать и скрыться от него, но женщина с песком осталась стоять на месте, снизу вверх глядя на него. Сиксеру недоуменно на нее взглянул, даже приподнял брови, и, улыбнувшись, женщина произнесла:
— Ty prekrasen, kak vesna.
Только вот те знания Верхнего языка, что ему дал Филипп Мэй, не позволили понять смысл этой фразы, так что он просто пожал плечами и произнес почти по слогам:
— Plennitsa. Idti so mnoi. Dvorec.
Она улыбнулась — да она сумасшедшая! — и послушно встала к нему спиной, наверняка зная, что если будет идти перед ним, никто из ее товарищей не решится атаковать.
Сиксеру замялся, даже растерялся, почесал в затылке, соскребая подсохшую кровь с волос, но решил, что пока есть такая возможность, стоит ей воспользоваться.
Они двинулись обратно к воротам; он видел, как на них смотрят, как Верхние замечают их и иногда даже поднимают мечи, будто намереваясь атаковать, но женщина в сером одним взглядом заставляет союзников отступить. Она пользовалась то ли невероятным уважением, то ли внушала страх; и поскольку он шел позади нее, не вел ее и не удерживал, то и его фигура как будто разом обрела ту же значимость. Или же наоборот, они выглядели так, словно женщина взяла в плен Сиксеру: она впереди, он за ее спиной, и Верхние, видя это, не спешили отбирать у своей союзницы добычу. Сердце дрогнуло от желания вцепиться ей в волосы и продемонстрировать всем, на чьей стороне победа; но это было бы слишком рискованно и не совсем необходимо.
У ворот Нанно на встречу им выпрыгнула Линнвиэль. По ее виду невозможно было понять, зла она, испугана или же весела, неестественно изогнутая улыбка заледенела на побледневшем лице, руки темнели ранами от тетивы.
— Фелонза! Долго же ты ходил к лекареям.
Ситуация не располагала к шуткам, однако же Сиксеру не сдержался:
— Да вот, решил сходить к самой дальней! Это самая что ни на есть настоящая лекарея.
— Верхнего мира! — фыркнула Линнвиэль. — И как это понимать?
— Это пленница! Ты должна проводить ее к Резези. Передать ей...
Странно было говорить своей Старшей "ты должна", особенно таким серьезным, железным голосом; но еще страннее было то, что она вообще вышла навстречу.
— И почему ты не на стене?
— У нас кончились стрелы, — слишком спокойно ответила она. — Верхние все лезут и лезут! Просто невероятно. Клянусь, некоторых я лично убивала по два раза! А дворец, ты видел дворец? Они уже там.
— А королева?
— Думаю, она нашла, где спрятаться, — уклончиво ответила Линнвиэль. — И я отведу к ней эту женщину, раз уж все равно собиралась... Раз уж ты считаешь, что это так важно.
Сиксеру схватил девушку за руку и толкнул к Линнвиэль.
— И ты пойдешь с нами, Фелонза, — приказала Старшая. — Там есть еще какое-то оружие, надо попытаться выбить их из дворца...
Он опустил руку и коснулся колчана — внутри еще были стрелы.
— Я пока побуду на стене. У меня еще есть, чем...
— Фелонза! Ты должен мне подчиняться.
Воздух запах серой и жаром; вокруг бушевали пожары, языки огня лизали потолок и стены, даже бездна, заполненная телами, разогрелась, словно огромная печь, и теперь вздрагивала, сотрясалась, лопалась...
— Я останусь, — тверже произнес он. — Ты должна отвести эту женщину к королеве. Это благодаря ей... в общем... в общем, Верхние больше не будут вставать из мертвых.
— Вставать из мертвых? Что за бред!
Не хватало, чтобы его посчитали сумасшедшим! Но Линнвиэль всмотрелась в его лицо, задумалась о чем-то на мгновение и схватила женщину с песком за плечо.
— Хорошо, будь по твоему, — сказала она, разворачивая ту к себе спиной и связывая ее запястья сзади обрывком каната, по которому прежде спускались по стене. — Но скоро я вернусь с боеприпасами, и лучше бы тебе к этому моменту еще жить.
Обрезанный канат по-прежнему был достаточно длинным, чтобы Сиксеру до него дотянулся, а вот подругам вернуться на стену будет сложновато.
— Сделаю все, что от меня зависит, — пообещал он. — Буду ждать.
Линнвиэль повела песочную женщину по мосту, недавно построенному магеями, что соединял теперь ворота и дворец. От тринадцати уровней Нанно остался один-единственный мост, темным червем повисший над пропастью, и по нему, как муравьи, носились воительницы; взбираясь на стену, Сиксеру бросил на город задумчивый взор, затем всмотрелся в бездну, пытаясь разглядеть тот кошмар, что развернулся на ее дне, но ничего не увидел. По стене он пополз на животе, добрался до того места, которое ему отвели в самом начале, и взвел лук. Сколько воинов и воительниц сложили сегодня головы? Сколько судеб оборвалось? Не сосчитать; и даже те, кто сможет пережить этот бой, определенно оставят здесь какую-то важную частицу себя. Половину своего сердца.
Очередной порыв пещерного ветра принес еще более ясный запах серы. Сиксеру натянул тетиву, высунулся из-за зубца и почти наугад выпустил стрелу. Старшие собирали своих солдаток ближе к городу, и момент был самый наилучший для того, чтобы подорвать Верхних одним-двумя волшебными выстрелами; но как назло, в груди не осталось ни одной эмоции, способной пробудить в нем магию. Ничего, лишь пустота и холодная, бесчувственная последовательность действий: натянуть — выглянуть — выстрелить — спрятаться. Натянуть — выглянуть — выстрелить — спрятаться.
А как же Катча? Он забыл о ней!
Ну и пускай. Не первый раз он разочаровывает сам себя и окружающих — да и там, в глубине искореженных тел, все равно нет места жизни, а, значит, ей уже не помочь.
Натянуть — выглянуть — выстрелить — спрятаться.
Преступно ли его равнодушие само по себе? Поймут ли родители и сестры, что привело его к той точке, где он находится? Что они скажут, когда Сиксеру предстанет перед их лицами и перечислит мертвым голосом все то, что произошло: она шла спиной к спине со мной, но затем ее поразила стрела, и я спрятался за ее худой грудью и полз по полю боя, как крыса, используя ее как живой щит. Сколько ненависти развернется в зеленых глазах Рейрана? Сколько пощечин подарит ему Матушка, разрываемая отчаянием?
Натянуть — выглянуть — выстрелить — спрятаться.
Вот сейчас, сейчас самый подходящий момент — несколько Верхних собрались недалеко от ворот и возбужденно что-то обсуждают. Если выстрелить взрывной стрелой между них, то можно разом лишить жизней пяток хороших мужчин-воительниц, да и взорванные камни усложнят врагам подступ к городу. Сейчас самое время вспомнить все то, из-за чего прежде вскипала душа. Оскорбления, пренебрежение, несправедливость; но какое значение все они имеют теперь, когда по лицу струится чужая кровь, когда по коже растеклись узоры смерти, а руки по локоть замараны чужими страданиями, и страданиями именно тех, кто всегда пыталась понять и поддержать?
Ах, а ведь у сестры, кажется, был какой-то сердечный друг; интересно, ему Сиксеру тоже расскажет при встрече, как поступил с ней?
Натянуть — выглянуть...
Если Чабведа выжил, то справится ли он и с той новостью, которую Сиксеру принесет? Можно ли назвать смешной ситуацию, когда единственный в Подземельях юноша-магея не сложил головы под чужими мечами, выстрелами и заклинаниями, но умер от разрыва сердца, узнав о гибели своей возлюбленной? О гибели женщины, которую так хотел защитить? Или лучше: услышав всю историю из рук Сиксеру, он бросится на него и заклинанием обратит в горстку пепла, а родители и сестры только пожмут плечами — ведь это, кажется, даже можно счесть милостью, ведь чего еще заслуживает тварь, не вернувшаяся за боевой подругой? Одни только летучие мыши будут разрываться от радости и обжорства — там, где у подданных Нанно обрываются жизни, у летучих мышей начинается пиршество.
Эмилия любила летучих мышей, а Сиксеру...
Выстрелить.
Дрожь земли становилась все более явной, и скоро стало заметно, что даже Верхние опустили оружие и напряженно вслушиваются в этот звук, хватаются за стены и друг за друга. Сиксеру выпрямился во весь рост, торчал теперь над стеной, как знамя, но ни одной стрелы не полетело ни в него, ни мимо. Он даже заметил пару взоров, брошенных в его сторону вражескими лучницами, но те не спешили стрелять; в едином порыве оба народа уставились на тоннель, выходивший на плато перед Нанно, и замерли, в смутном ожидании чего-то ужасного, смертоносного, отвратительного.
С новой волной серной горечи из тоннеля выскочила тварь. Красная, взбухшая от напряжения кожа, торчащие кверху темные рожки и глаза, замыленные, стеклянные, злые. На выгнутой шаром спине зверя сидел наи, крепко сложенный, низкорослый с виду, с двумя мощными, загнутыми назад рогами и двумя темно-каштановыми косами, растрепавшимися на концах от быстрой езды. Следом за ним на плато посыпали другие: краснокожие звери, рычавшие и царапавшие пол, наи-мужчины с мечами и остервенелыми взглядами, их женщины с копытами, даже несколько крылатых и тонкокожих, обычно не покидавших Сейбона ради участия в битвах. Они все сыпали и сыпали, заполняли собой все пространство, и воздух становился все горше и горше, так, что им почти невыносимо стало дышать; а впереди этой красно-пламенной армии восседал наи с косами, и казалось, что смотрит он только на Сиксеру, а весь остальной мир перестал существовать.
Сиксеру себе такого позволить не мог: он скользил взглядом по всем Сейбонцам, пытался подсчитать в уме, сколько их, пытался представить, куда лучше выстрелить, чтобы перед смертью унести как можно больше их жизней. Сейбон ведет с Верхним миром дела, так что не стоит и задаваться вопросом, к кому на помощь они пришли; впрочем, если это и в самом деле союзники врага, то почему же этот враг замер на месте и не спешит продолжать бой?
Наи с косами шевельнулся, и Сиксеру все-таки уставился на него. Вытянув вперед руку, наи раскрыл ладонь, как будто намеренно показывая ее городу, и на этой ладони, покрытой короткой коричневой шерстью, белой краской был нарисован символ: ромб с четырьмя равными сторонами.
Вцепившись одеревеневшими пальцами в камень стены, Сиксеру подался вперед, почти перевалился через ее край на головы Верхним, и проревел во всю мощь своей глотки, словно зверь, словно демон, словно безумец:
— За королеву — смерть!
И стены Подземелий дрогнули в последней агонии.