Снова пришлось вернуться во дворец; на протяжении всей обратной дороги Сиксеру не открывал глаз и из раза в раз повторял воспоминание, сохранившее фантом ее запаха, ее объятий, ее томного голоса; но какой бы сладкой ни была эта фантазия, первые же минуты во дворце заставили ее растаять в пыль.
Четыре Старшие встретили Резези у входной двери; у Сиксеру задрожали коленки.
— Мы подготовили приблизительные отчеты о погибших, — отчиталась Линнвиэль, нарочито игнорируя свою мятежную стрелицу. — Дела плохи, моя королева, но мы победили...
— У нас захвачен неплохой арсенал вражеского оружия, — сообщила старшая мечница; ее правая рука была привязана к телу, и на повязке уже не осталось места от крови. Карьера этой женщины сегодня завершилась. — Но мы... но мы... но нас осталось так мало!
— Им удалось разрушить питомники и уничтожить яйца, — скорбно произнесла старшая наездница. — Придется завозить из других регионов, если там еще остались, или искать в тоннелях диких гельвиров, иначе не утащим сельское хозяйство...
Чабведа вышел последним; он подошел к Резези, взглянул на нее полными слез глазами, но тут же уставился на Сиксеру; открыл рот, но его губы слишком дрожали, чтобы говорить. Три старшие с осуждением смотрели в спину магеи; Чабведа всхлипнул, шумно сглотнул и до белых костяшек сжал кулаки.
— Потери минимальны, — срывающимся голосом произнес он. — Есть ожоги и раны, но все... но все живы...
Это "все живы" он произнес с такой болью, что Сиксеру сам чуть не умер на месте, и даже Реглетта схватила его за локоть, словно испугалась, что он сейчас упадет. Но падать он не собирался; отстранившись от наи, он развернулся на каблуках и почти бегом бросился вон. Уже в спину ему долетели слова, сказанные голосом Рейрана:
— Дворец чист, но потребуется время, чтобы утихомирить пожар, моя королева.
Что ж, по крайней мере, дворец чист.
***
Как он догадался, что искать нужно именно в этих коридорах? Только Филипп Мей мог допросить пленницу и узнать о ней что-то дельное, так что его комната — единственное место, где она могла находиться. Но, конечно, стремясь сюда, Сиксеру совсем не ожидал увидеть уже в коридоре мощные деревья, покрытые сочной зеленой листвой, подпиравшие потрескавшийся потолок вместо павших стен, и тела раненных, разбросанные по грязным простыням в окружении ароматных цветов, слегка маскирующих вонь их страданий. Госпиталь! Тот самый, о котором говорил отец! Почему именно возле этих комнат?
— Филипп, Филипп!
Филипп выскочил из-за пары переплетенных деревьев, бросился на грудь и умыл слезами, смывая кровь своей соотечественницы. Его шикарные волосы подпалил огонь, одежда тоже пострадала, и поверх уличного платья был накинут любимый халат, теперь совсем рваный и негодный, уничтоженный, как и весь дворец; но под слоями пыли, копоти и боли чувствовался тот несгибаемый стержень, что позволил этому существу прожить двадцать лет вдали от дома и выйти на бой против собственных же сестер и братьев. Если поначалу рыдания и поцелуи мужчины сливались в одну скорбную массу, то уже через пару мгновений он сумел взять себя в руки и сосредоточиться на ситуации; заглянул Сиксеру в глаза, встал на цыпочки, чтобы осмотреть голову, потрогал плечи и прощупал ребра, трепетно схватил за руку, словно собственного сына, и повел среди стенающих тел, выкрикивая:
— Адриана! Адриана!
Кто это, Адриана?
Ах да, кто же еще это могла быть?
Она скользила средь тел с таким видом, словно чувствовала себя здесь большей королевой, чем Резези. Раненные простирали к ней руки, угадав в этой фигуре спасение, и женщина с песком наклонялась к ним, одним своим прикосновением исцеляя раны — от касания ее пальцев мгновенно срасталась кожа, так что оставалось лишь протереть тряпочкой кровь и оставить раненную отдыхать. Впрочем, далеко не все раны ей удавалось залечить таким образом — у ног Адрианы лежали несчастные воительницы, украшенные швами и кровавыми повязками, а к ожогу одной женщины она после возложения ладоней решила приложить повязку с непонятной пеной, но были и те, кто приползала к лекарее на локтях, а уходила уже ногами. Как она определяла, кого можно лечить возложением рук, а кому требовалась нормальная терапия? Сиксеру хотел спросить Филиппа, но так и не решился открыть рот.
Адриана протянула в их сторону раскрытую ладонь и холодно потребовала:
— Koren' Troki!
Но стоило ей заметить Сиксеру, как она бросила свое дело, выпрямилась, схватила привязанную к поясу тряпку и принялась тщательно вытирать лицо и ладони от крови. Филипп взволнованно начал выговаривать что-то ей на Верхнем языке, иногда указывая руками на Сиксеру; тот различил свое имя, но больше не смог разобрать ни слова — речь была слишком быстрой.
— Сиксеру, — похоже, только это услышав из всех слов, произнесла Адриана и широко улыбнулась. — Сиксеру...
— Кто эта женщина? — спросил он холодно. — Шпионка?
— Целительница, — ответил Филипп. — Она осмотрит тебя, нет ли на тебе ран...
— У меня нет ран! — воскликнул он, и только потом осознал, что совсем в этом не уверен. - В любом случае, сейчас не это главное! Ты допустил ее к нашим раненным? Чужую целительницу? А если она...
— Это — магея, а не сестра милосердия, — туманно возразил Филипп. — Наемница, если хочешь сказать грубо. Кто заплатит, тому поможет. Проигравшие не платят...
Адриана пялилась на Сиксеру, почти ощупывала взглядом с головы до ног, явно не в диагностических целях, и страдания раненных, лежавших вокруг, похоже, совсем перестали ее занимать. Ему это поведение было отвратительно — он знал, конечно, что не все лекареи милы и ласковы к раненным, но не встречал такого равнодушия среди своих товарок. Адриана была гордой подданной своего мира, как и Эмилия — деньги были всем, что занимало ее в этой жизни.
Впрочем, пусть так — это значило, что он сможет просто купить горсть волшебного песка, и все.
Он окинул ее пристальным взглядом с головы до пят, заставив ее покраснеть, и с ужасом убедился, что драгоценного мешочка больше не было на прежнем месте.
— Филипп! Филипп, — залепетал он, — пожалуйста, спроси у нее, где песок...
— Песок, гельвирчик?
— У нее есть песок! Такой, каким можно воскресить убитую...
— А-а, вот оно как, — Филипп скорбно посмотрел на Сиксеру и даже как будто опять собрался заплакать. — Да, я видел... видел. Твоя Матушка... принесла ее.
По спине побежал холодный пот.
— Принесла кого, прости?..
— Твою сестрицу. Ну, одну из. Мы ведь с ними всеми не знакомы. Но сюда приходил Рейран, и я так понял по его реакции, что погибшая — одна из твоих сестер.
— Она здесь?!
Адриана слушала их с любопытством, но сохраняла определенную степень равнодушия. Глаза у нее были не просто синие, а даже сапфировые, умные и ясные, а из-под головного убора выбилось несколько прядей светло-каштановых волос, завившихся от пота. Тяжело не признать, что было в этой женщине определенное очарование, видимо, свойственное всем дочерям Верхнего мира, но и что-то зловещее было тоже — и этого зловещего оказалось куда больше.
— У нее ведь есть песок! — едва отойдя от ужаса — сестра здесь! — Сиксеру схватил Адриану за плечи и постарался не заметить, как она странно улыбнулась, совсем его не испугавшись. — Песок, твой песок!..
— Pesok, — по-верхнему произнес Филипп, и Адриана оживилась, засунула руку в карман и вынула оттуда благоговейный мешочек, наполненный спасением. Мешочек явно истончался, раз смог уместиться в ее кармане, так что песка оставалось там не так уж много — да много и не надо!..
Адриана взвесила его на ладони, развязала, чтобы показать содержимое, переливавшееся чистым золотом, затем вложила его ошалевшему от восторга Сиксеру в ладонь и повернулась к Филиппу, чтобы сказать ему несколько слов.
— Юмено дель Драгон говорит, что песка осталось на один раз, — спокойно пояснил Филипп. — Одну жизнь ты можешь спасти. Хочешь — оставь все себе на будущее. Но ты, конечно, этого не сделаешь.
Конечно, он этого не сделает.
— Когда пришел Рейран, — Сиксеру прижал мешочек к трепещущему сердцу, — он ведь кого-то принес? Куда положил?
— Вообще, мертвых мы пока складываем в тот дальний угол, — Филипп замялся и вперил взгляд в стену. — Ты хорошо подумал, гельвирчик? Точно хорошо?
Нет, Сиксеру не подумал — вообще никак не подумал. В дрожащих руках он понес песок туда, где лежали бездыханные девушки; в ушах зазвучали слезы отца и упреки матери, к горлу подступил комок. Обе здесь, а песка хватит только на одну; погибшая по глупости и погибшая доблестно, подруга и родная кровь. Стоит только задуматься, хотя бы на секунду задуматься, и уже ни за что не выйдет принять решение; задумайся — и утратишь последние крупицы решимости. Нет, не думай, делай, делай; запускай руки в кучу тел и разыскивай то, которое тебе нужно — на этот раз без помощи наи.
Но не в одиночестве — Филипп, оказывается, пошел за ним и помогал искать нужную, бесстрашно касаясь мертвых голыми розовыми руками.
— Не для себя, Филипп, — произнес Сиксеру, хотя его и не спрашивали. — Не для себя, понимаешь? Для себя я не смог бы. Для него. Он не выдержит, не справится, если потеряет ее тоже. Я помню, какой он был, когда сбежал Кайливир, когда все узнали... он был на грани. Он и сейчас на грани. Я просто не могу. Если я не сделаю, то подтолкну его к смерти. А он не должен умирать. Он должен жить. Он должен доказать всем, что мужчина может быть магеей...
Слушал ли его Филипп? Сложно сказать; его лицо оставалось неподвижным, взгляд спокойно всматривался в тела, как если бы он искал подходящий отрез ёля на прилавке торговки. И вот она нашлась; бледное, искаженное лицо вынырнуло из моря тел, и Сиксеру до ужаса трясущейся рукой набрал полную горсть песка, выскреб ногтями все до последней песчинки из маленького мешочка.
— Ya nadeyus, eto ne ego devushka, — произнесла из-за спины Адриана. Она стояла очень близко, от нее пахло дыханием войны и спиртом, а голос ее звучал совершенно ужасно: капризно, презрительно, обиженно, и все равно Сиксеру любил ее в ту секунду так, как не любил никого в жизни.
Золотой песок посыпался на лицо девушки, ее ресницы дрогнули, к щекам вернулась краска; она открыла глаза и сконфуженно взглянула на склонявшихся над ней мужчин:
— Что, у меня что-то на щеке прилипло?
О Матери! Как же он устал.