Он знал, где находятся покои Резези, ведь этого никогда и не скрывали: нужную комнату украшал барельеф, изображавший корону из разноцветных кристаллов. Королева вселялась туда в день коронации, и на протяжении всей истории Нанно именно в этой комнате правительницы проводили свое свободное время. Здесь же многие из них встретили смерть, на одной и той же постели поколения правительниц развлекались с мужчинами, дарили жизнь принцессам и переживали минуты тяжелой болезни. Бродя по коридорам и стараясь не попасться никому на глаза, Сиксеру развлекал себя фантазиями о том, каким прекрасным должно быть убранство королевских покоев. Ведь каждая правительница наверняка привносила в свою спальню что-то от себя, какой-нибудь особенно дорогой сердцу элемент; а поскольку у Нанно было немало королев, любивших путешествия, в их спальне наверняка можно будет посмотреть на самые невероятные диковинки мира!

Не было там никаких диковинок — если не считать таковой саму Резези.

В комнате располагалось одно из самых больших окон во дворце — но его закрыли спускающейся до пола шторой, так что только тонкая полоска стекла дарила хоть немного света от кристаллов улицы. Под потолком располагались кристаллические светильники, но замотанные черной тканью; у окна стоял большой стол, беспорядочно заставленный чернильницами, пергаментами, книгами, чашками с остатками напитков и очагами плесени, картами, бутылками, другим безынтересным мусором. Здесь не было ни шкафа с королевскими хоно, ни полок или витрин с артефактами и чудесными предметами, на которые Сиксеру так надеялся; на голых стенах еще прочитывались очертания когда-то красочной росписи, но теперь она напоминала разводы от воды. Пожалуй, единственным примечательным объектом здесь была кровать — просторная, словно рассчитанная не на одну, а на пятерых женщин, украшенная легчайшим полупрозрачным балдахином, висевшим на четырех мраморных колоннах, и застеленная тяжелым, похожим на ковер покрывалом, с вышитыми серебром звездами. Настоящих звезд Сиксеру никогда не видел, но был готов поклясться, что они именно такие: с лучами, ярко-белого цвета, идеальной ровной формы. Прекрасные.

Покрывало зашевелилось, и из-под него вылезла Резези — растрепанная, сонная, с бледными даже после сна щеками.

— Сиксеру.

Конечно, по пути сюда Сиксеру подготовил речь. Он старался подобрать как можно более изящные фразы, вспомнил некоторые вещи, которые обсуждал с Филиппом, составил аргументацию, даже успел зайти к себе в комнату и заучить несколько умных слов, типа "абсолютизм" (это значит — есть королева) и "астения" (сказать: "королева, страдающая от астении, не может быть гарантом власти, а наша страна построена на принципах абсолютизма"). Да, он знал, как будет говорить, знал, о чем говорить, и был готов стоять на своем до тех пор, пока Резези не сдастся; но хватило одного взгляда на нее, чтобы напрочь позабыть все заготовленные речи. Она казалась такой маленькой, такой слабой, болезненной и несчастной, что попросту низко было бы атаковать ее словами, просьбами, аргументами. Поэтому он остановился посреди комнаты и замер, молча глядя на ее высохшие тонкие руки, касавшиеся серебряных звезд.

Резези сама обо всем догадалась.

— Я знаю. Я все знаю, — вздохнула она, и ее глаза как будто сами собой закрылись. — Я больна, а моя сестра набирает силу... Я даже не могу заставить себя встать с постели...

— Пригласить врачею? — промямлил он, не зная, что еще тут можно сказать.

— Нет, она не поможет, — на лице королевы отразилась какая-то мука. — Это моя расплата за то, что между долгом и любовью я выбрала любовь.

— О чем ты, Рези? — он осмелел и даже сел на край ее постели; мягчайший полог касался его руки и рассылал россыпи мурашек по коже.

Резези заворочалась, попыталась спрятаться под покрывало полностью, но снова вылезла. От прикосновений головы к ёлю ее волосы электризовались и вставали дыбом; Сиксеру протянул руку, пригладил эти непослушные кудри. Она замерла, взглянула на него снизу вверх; он смутился, подумав, что гладит ее, как животное какое-то, а вот она, напротив, как будто расслабилась и сама подалась навстречу его руке.

И прозвучали слова:

— Я могу тебе доверять?

— Я самый верный твой слуга, — ответил он, и собственный голос при этом показался чужим — нежным, ласковым, сахарным, словно карамель.

— Ты точно в этом уверен? Ты меня не предашь? — уточнила она, как будто на такие вопросы можно было ответить "предам"; Сиксеру хотел убрать руку, но холодные пальцы Резези сомкнулись на его запястье и не позволили.

— Убью себя на месте, если допущу даже мысль, — он вспомнил, как сильно королева любила громкие фразы, и попал в цель.

— Тогда ладно... тогда слушай. Моя болезнь... связана с тем, что я вынуждена кормить Эмилию.

— Кормить? Она не может есть сама?

— Сиксеру, — второй рукой Резези схватила его за плечи и надавила; он подумал, что она хочет уложить его рядом с собой, но, к счастью, понял, что она просто опиралась на него, чтобы сесть. — Моя Эмилия — вампирша. Она может питаться только кровью. Моей кровью.

— Твоей?!

— Она ест раз в пару дней, но и это очень много. Особенно когда идет менструация, мне часто кажется, что я потеряю сознание, — сидя, она прислонила голову к его груди. — Но и не кормить я не могу тоже! Я пообещала ей, что буду о ней заботиться, и в самом деле, не могу же я заставить кого-то другую жертвовать собой...

Вечный шарфик на ее шее немного сполз вниз, и она стянула его свободной рукой; на тонкой бледной шее были заметны два широких, глубоких отверстия, вокруг которых остались следы спекшейся крови.

— Это безумие! — возмутился Сиксеру. — Ты обезумела, Резези!

— Это любовь, — парировала она железным тоном. — Я полюбила. Так, как никогда прежде. С первого взгляда. Эмилия, она... красива, умна, хитра, и понимает меня с полуслова. Я могу всем с ней делиться, все рассказывать, что у меня на сердце! Она всегда выслушает, утешит, приголубит... она — лучшее, что есть в моей жизни, Сиксеру! Я не могу ее потерять...

— Но мы всегда должны ставить долг превыше всего, а твой долг — быть королевой.

— Если бы я могла родиться снова, то родилась бы второй дочерью, — печально улыбалась она. — Или, еще лучше, родилась бы в простой семье... родилась бы мужчиной... никто никогда не спрашивала меня, хочу ли я править, понимаешь? Просто так сложилась судьба, что сначала родилась я, а потом — Элли. И почему, скажи мне, милый, ну почему я должна жертвовать своей любовью ради блага Нанно?

— Потому что королевство нуждается в тебе. Абсолютизм...

— Королевству нужна королева. Эльноид — достойный вариант.

Перед глазами появилась Элли, ее безумный взгляд, ее прикосновения, угрозы — и Сиксеру охватила паника, застучала в висках; и лишь вспомнив уроки Линнвиэль по самоконтролю он смог взять себя в руки, улыбнуться и мягко произнести:

— Но Эльноид — не ты. Мне нужна Резези.

И увидел, как что-то изменилось в ее глазах.

— Милый, что ты хочешь этим сказать?

— Я буду кормить Эмилию вместо тебя. Я справлюсь! — уверенно заявил он, не успев толком даже обдумать эту идею. — Я высокий и сильный, я много вешу, во мне хватит крови! Пожалуйста, позволь мне... Пожалуйста, я... я просто хочу, чтобы ты осталась королевой. Я хочу быть твоим подданным. Эльноид — Эльноид меня... пугает. До чертиков.

— Принцесса весьма увлеклась тобой, не так ли? — хихикнула Резези, расслабившись. — Пока я правлю, тебе ничто не угрожает.

Пока я правлю.

Не без помощи Сиксеру она поднялась с постели, и ему пришлось самому обматывать ее хоно: от слабости она едва могла пошевелить руками.

— Спасибо, — улыбалась Резези, лаская его взглядом. — Знаешь, если бы ко мне пришел любой другой мужчина с тем же предложением, я прогнала бы его с глаз своих. Но ты, Сиксеру... ты особенный. Для меня особенный...

Сиксеру закрепил ткань на ее плече простой булавкой и предложил взяться за свой локоть, чтобы проводить до покоев Эмилии. А чего тянуть? Последний укус, по словам Резези, произошел несколько дней назад, и как раз подходило время для следующего, но тяжелая менструация высосала из королевы последние крохи сил.

Шпионку прятали в наименее населенной части дворца — над кухнями, где шум котлов в печи и разговоров мог надежно скрывать ее присутствие. Путь туда шел через один из центральных залов, использовавшийся для проведения торжественных церемоний; в этом зале пришлось задержаться, потому что Резези стало дурно, но судя по блеску ее глаз, не просто так она решила ослабеть именно в этом помещении, в центре которого возвышалась монументальная статуя высокой и неулыбчивой женщины — королевы Нанады.

— Это моя мама, — заявила она, указывая на статую. — Красивая, правда?

— Не знаю... — Сиксеру всмотрелся в каменное лицо, но не мог представить себе, как эта женщина выглядела в реальности. Бесцельный взгляд статуи пугал. — Главное ведь, что она была великой... величайшей. Моя королева, тебе нужно отдохнуть.

Резези осторожно присела на постамент, прижалась спиной к каменным ногам матери — Нанада безразлично смотрела вдаль и источала величие.

— Знаешь, Элли часто выговаривает мне за то, что из нас двоих только у меня была мать... потому что мое детство прошло в походах вместе с ней, пока Эльноид жила во дворце со своим отцом, — произнесла Резези таким тоном, как будто продолжала давно начатый и ни разу не прерванный разговор.

— И с твоим отцом тоже, — Сиксеру ласково убрал кудряшки, налипшие на ее лоб.

— Ах, этот мужчина имеет так мало значения, что и говорить о нем не стоит. В том-то и дело! Элли думает, мать любила меня так же, как ее саму любил Филипп; но в действительности дочь у мамы была лишь одна, она, а я с самого рождения воспринималась как наследница, не более того.

— Резези... — Сиксеру оглянулся через плечо, опасаясь, что кто-нибудь из слуг или женщин могла прийти и застать их в зале для торжеств: полуживая королева в мятом хоно и мужчина, непонятно за какие заслуги к ней приближенный, возвышающийся над ней. Сомнительное зрелище!

— И можешь ты себе это представить? — она не слышала его слов и не замечала волнения. Она хотела говорить. — Элли хватило наглости обвинить меня в смерти Нанады! Якобы я лишила ее матери! Я виновата лишь в том, что была рядом с ней в то темное время. А с другой стороны, без сомнений, она лишилась матери в тот день. Она — матери, я — королевы.

Сиксеру снова взглянул на великую правительницу, на то, как в камне были отражены ее толстые сильные косы, на широкие плечи, на уверенную линию губ, и не мог отделаться от ощущения, что проблема была не только и не столько в том, которая дочь была старшей. Куда важнее, наверное, было то, от какого мужчины она была рождена.

— Нанада любила Филиппа.

— Больше жизни.

— И дочь от этой любви она оставила во дворце, где у маленькой принцессы могли быть друзья, игры, детство...

— А я была ошибкой юности, результатом короткой страсти, королевского долга. Маме было всего двадцать семь, когда я родилась, она была еще так молода!

— Здесь нет твоей вины, Резези.

— И тем не менее, всю жизнь я буду существовать с этим знанием: мама меня не любит, — Резези задумчиво глядела снизу вверх на лицо королевы. — И когда она умерла... Я помню, как рыдала у ног этой статуи в день своей коронации; многие отдали бы мать за корону, а я... я отдала бы корону за мать.

— Эмилия Найтхевен тебе ее заменить не сможет.

Резези мгновение молчала, будто не могла поверить, что он в самом деле отважился ей такое сказать.

— Не сможет, — подтвердила она мрачно. — Но она любит меня, так любит меня... так сильно... как никто другая не любила. И если я потеряю Эмилию — я умру...

"Если ты ее не потеряешь, ты умрешь тоже", подумал Сиксеру, глядя на измученный вид Резези, но воздержался от таких фраз вслух.

Они провели еще некоторое время у ног мертвой королевы, думая каждая о своем, но после продолжили путь; приближаясь к комнатам Эмилии, Сиксеру невольно вспоминал ту ночь, когда похоть и молодость привели его на ее порог, и жалел о том, что комната оказалась пуста — и боялся, что сегодня она пуста не будет.

— Да и она ценит личное пространство, моя Эмилия, — снова невпопад, но уверенно добавила Резези, открывая перед Сиксеру дверь, как если бы они всю дорогу обсуждали вампиршу. — У них, жителей Верхнего мира, это очень распространено. Я думаю, я даже прикажу поставить замок, как на покоях Филиппа. Чтобы никто не смогла зайти без разрешения. Да никто и не попытается...

Сиксеру не стал говорить ей, что уже здесь бывал прежде. Он даже сделал вид, что сильно удивлён открывшейся ему сцене: все полки и углы комнаты были завалены ёлем, и сама хозяйка покоев в данный момент лежала на застеленной ёлем постели и изучала сложное переплетение нитей, делая пометки на листе пергамента.

— Малышка, — окликнула ее Резези. — Смотри, кого я тебе привела.

Эмилия поднялась на локтях, уставилась на Сиксеру, неприятно ухмыльнулась:

— Обед?

— По большому счету, да, - улыбалась Резези с самым радостным видом. — Сиксеру согласился помочь мне и накормить тебя. Видишь, я совсем ослабла...

Эмилия заулыбалась во весь клыкастый рот; ее взгляд бесстыдно скользил по всей фигуре Сиксеру, задерживаясь на жилистых руках, на широких плечах, на бедрах, и Сиксеру чувствовал, как приятная дрожь пробегает от самой макушки до кончиков пальцев на ногах.

— Будь на его месте любой другой мужчина, я бы этого не допустила, — с нажимом произнесла королева, оставаясь на волне своих путаных мыслей. — Но Сиксеру особенный случай. Сиксеру я доверяю даже больше, чем самой себе. И ты, пожалуйста, доверяй ему тоже.

Сиксеру улыбнулся, и Эмилия ответила ему такой же улыбкой; казалось, они только что обменялись парой фраз, не раскрывая рта.

— Хорошо, - приторным голосом произнесла она. — Вы очень вовремя. Я как раз голодна...

Она подвинулась, освобождая место на кровати; Сиксеру хотел попросить Резези выйти, но догадался, что это будет звучать как-то слишком подозрительно. Однако, одна странная фраза все-таки сорвалась с его губ:

— Мне раздеться?

Эмилия захихикала, а затем и захохотала; ее тело утопало в складках блестящего ёля, ее гибкие черные волосы спускались по плечам и подчеркивали изгибы груди.

— Сними хоно.

Он все-таки покосился на Резези, не уверенный, точно ли можно; однако Резези не просто не ответила, а вообще не заметила его взгляда. Она смотрела только на Эмилию, точно так же, как и он, пожирала глазами плавные линии ее тела, любовалась блеском волос. И Эмилия собой любовалась — по крайней мере, она точно знала, что красива, и выбирала выгодные позы.

Красное хоно упало к его ногам.

— А теперь?

Эмилия похлопала по кровати рядом с собой, и Сиксеру сел; холодные пальцы легли на его плечи, слегка разминая одеревеневшие от тренировок мышцы, из-за чего волны дрожи прокатились по всему телу и сосредоточились конкретно в паху. Ловкими движениями она нащупала завязки, державшие ворот его нательного белья, потянула; холодный воздух комнаты лизнул кожу, и на мгновение ему даже почудилось, что это она его лизнула. Ее холодные губы, ее холодные пальцы...

— Запрокинь голову назад, — а вот голос оказался на редкость горячим!

— Ты же не попытаешься выгрызть мне кадык? — нервно пошутил он, чувствуя, что сердце вот-вот лопнет в груди.

— Делай, что говорю, — требовательно попросила она; от такого тона лишь усилилось головокружение и захотелось хватать воздух ртом. Но нужно сдержаться — рядом Резези.

Он сдался, уставился в потолок; от Эмилии веяло едва ощутимой пещерной прохладой, как будто она больше принадлежала тоннелям, чем весь народ Нанно.

Ее губы прижались к его плечу, к ямочке в ключице, и поначалу, кажется, это был всего лишь поцелуй. Невинный, робкий, едва ощутимое касание мягчайших губ к его грубой коже; затем поцелуй повторился, но был куда дольше, куда более требовательным. И вот она уже прижалась ртом к кости, он почувствовал твердость ее зубов, а ее руки крепко зафиксировали его плечи; и вместе с волной невыносимого удовольствия появилась и боль, пронзительная, сладкая боль, и его кровь забурлила на красных губах. Эмилия глотала, высасывала, прижималась к Сиксеру всем своим мягким женским телом, так, что спиной он мог чувствовать ее грудь, а поясницей — ее бедра, ведь сидя позади него она бесстыдно расставила ноги в стороны. Если бы он подался назад, то ощутил бы и то, что больше всего хотел почувствовать, то, чего больше всего жаждал; и ведь не просто же так она расселась в столь откровенной позе! Она знала, она все понимала и хотела того же; ее рука оторвалась от его плеча и переместилась на живот, не спустившись ниже только потому, что даже в своем бедственном состояниии такое откровенное поведение Резези бы точно разглядела.

Ах, вот почему Резези так влюбилась! Это чувство невозможно забыть, им нельзя насытиться.

И сладкая нега прервалась так же резко, как и началась; Эмилия отстранилась, оставив после себя огонь в жилах и фантомное ощущение ее груди на спине; Сиксеру качнулся, чувствуя, как на тело наваливается слабость, завалился на бок — но в основном только затем, чтобы лечь на живот.

— Сиксеру? Как ты? Сиксеру! — Резези вышла из транса и бросилась поднимать его, но он вяло сопротивлялся. Дайте пару минут - может, десять - нужно прийти в себя, успокоить пожар...

— Обрати внимание, Резези, — голос Эмилии звучал ужасно самодовольно, — я могла бы убить этого мальчика, если бы захотела, и тебе не в чем было бы меня винить, ведь ты сама привела его ко мне, зная, что это может быть опасно. Но я не убила его; не потому что пожалела, ну что ты, я ненавижу его от всего своего сердца. Но потому, что ты попросила меня за него; потому что твои чувства мне не безразличны. Потому что я люблю тебя.

Но говоря это, она незаметно коснулась его тела чуть ниже спины - и Сиксеру подумал бы, что кощунственно говорить такие вещи и одновременно с этим лапать какого-то парня, если бы только в тот момент он вообще был способен думать.

С этого дня его посещения Эмилии стали регулярными — и еще более невыносимыми. Резези присутствовала не каждый раз, и если поначалу Эмилия еще хоть как-то сдерживалась, старалась не переходить черту, прощупывать почву, то уже через месяц ее намеки стали уже прямыми предложениями, а случайные касания — намеренными. Сиксеру пока держал оборону, насколько мог, отшучивался, отмазывался, но сам понимал, что удовольствие, получаемое им от одного лишь присутствия этой женщины в одной с ним комнате, слишком велико, чтобы он мог бороться долго. Даже во сне ему часто являлись их совместные вечера, ее постель, ее холодные объятия; в день праздника смены дат, когда всем подданным Нанно прибавлялся год к возрасту, он сильно напился и собрался завалиться к ней, чтобы объявить: "теперь мне восемнадцать!", но, к счастью, уснул в коридоре, не дойдя до нужной комнаты. И на несколько дней их встречи прервались — алкоголь в его крови плохо влиял на ее вкусовые свойства.

Но это не значило, что Эмилия опустила руки.

В их следующий сеанс она постаралась выпить из Сиксеру тройную порцию, за все пропущенные дни. От такой кровопотери он ослабел, притих, и даже страсть в его теле угасла. Сползя с постели, зажимая рукой еще кровоточащую рану, он сделал несколько шагов по комнате и упал на стул у письменного стола, заставленного мотками ёля, уронил на них голову. Эмилия осталась на кровати, явно разочарованная его поведением; убедилась, что возвращаться к ней Сиксеру не планирует, подошла сама.

— Ты знаешь, что такое чулки? — спросила она с невинным видом. — Видел когда-нибудь?

— Что? — Сиксеру пытался сфокусировать зрение на ней, но от потери крови кружилась голова.

— Чулки, — с нажимом повторила Эмилия. — Я тут немного увлеклась шитьем...

Бесстыдница, она закинула ногу на стол; от ее стопы до самого бедра кожа была прикрыта плотно прилегавшей черной тканью, а вот выше, там, где обычно и носилось белье, ткань кончалась, открывая белоснежное бедро и небольшую часть ягодицы. Со своего ракурса Сиксеру видел, что под хоно кроме этих чулок ничего нет — совсем ничего. Сдвинь голову немного в сторону — и увидишь все самое интересное...

Резко сев, он повернулся в другую сторону, спиной к Эмилии, и угрюмо сказал:

— Так нельзя. Мы поступаем неправильно. Ты, я...

— По-моему, красивый мужчина и женщина в одних чулках — это как раз самое что ни на есть правильное положение дел, — возразила Эмилия и в качестве доказательства своих слов швырнула в Сиксеру что-то — это оказалось ее хоно. Теперь она точно стояла там совсем голая — ей надоело ждать, когда же он решится.

— Эмилия, — произнес Сиксеру, разглядывая хоно в своих руках, — послушай, Эмилия. Я знаю, на что ты намекаешь.

— Я тут голая стою — ты это называешь намеком? Мужчины!

— Просто так нельзя! Это неправильно. По отношению к Резези, — ее ироничное замечание он решил пропустить мимо ушей. — Если ты хочешь чтобы у нас с тобой что-то было — ну, вот такое вот, взрослое — то ты должна поговорить с Резези. Объяснить ей. Что я тебе нравлюсь...

Судя по звукам, она села на стол.

— И скажу я ей, и что? Меня вышвырнут из дворца, и это хорошо, если тебя отправят вместе со мной. А то ведь оставят при себе, как талантливую стрелицу, так мы ничем интересным и не позанимаемся, — в ее голосе теперь зазвучало разочарование. — Ну же, Сиксеру! Все изменяют. Мужья, жены, девушки, парни. Изменять — это естественно. Она даже не узнает.

— Но она тебя любит!

— Неправда, — ответ ощущался, как пощечина. — Она любит любить, если ты понимаешь, о чем я. Меня, Эмилию, она даже толком не знает — так о какой любви может идти речь?

Возможно, в ее словах была доля правды; но Сиксеру ни за что не признался бы себе в этом.

— Если ты ей не расскажешь, значит, я расскажу.

— Ах, посмотрите на него! Не может вынести гнет своего же греха! — рассмеялась Эмилия, но смех этот прозвучал слишком озлобленно, чтобы быть красивым. — И что ты скажешь? "Резези, у меня стоит на твою женщину, так что я больше не буду кормить ее своей кровью! Так что пусть она убьет тебя, ведь я такой мерзкий маленький мужичонка, не могу справиться с тяжестью собственных же поступков". Это так жалко! Ты жалкий. Повезло, что мне как раз такое нравится...

Он все-таки оглянулся, но успел увидеть только ее обнаженную грудь и зажал себе лицо ладонями.

— Все равно! Ничего не будет. Пожалуйста, оденься, Эмилия, я не хочу тебя такую видеть.

Она встала на ноги, но одеваться не стала; он слышал, как она шагнула к нему, чувствовал, как она попыталась прижаться к нему туловищем, в последней отчаянной попытке все-таки сломать его упрямство, и хотя тело изнывало от желания, а местами от этой страстной пытки было даже больно, но разум все-таки победил, безостановочно нашептывая на ухо: "Резези, Резези, Резези".

— Мне пора на-а... в ванну, — промямлил Сиксеру, отстраняя ее от себя. — Если хочешь ко мне присоединиться, признайся во всем Резези.

— Дурак, лишился лучшего секса в своей жизни, — процедила Эмилия сквозь зубы, но когда Сиксеру уже стоял на пороге комнаты, в спину прилетел вопрос:

— Но ты придешь послезавтра?

И он с печальным смирением ответил:

— Приду.