Спустя три дня удалось потушить дворец.
Сиксеру наблюдал за процессом из окна квартиры, куда его временно поселили. Хозяйка этого жилья пала в бою, как и многие, многие другие женщины; ее вещи до сих пор лежали в комнатах, воздух пах ее запахом, на письменном столе остались записи, которые Сиксеру нарочно решил не читать; вся квартира хранила в себе дух хозяйки, и никак не удавалось поверить, что ее больше нет.
Время в этом месте тянулось ужасно медленно, как будто после окончания войны каждый день удлинился по меньшей мере в три раза. Сиксеру хотел напроситься на помощь в тушении пожара или в восстановлении города, но не вышло: когда его привели сюда, то первым делом он залез под горячий душ и тер свои руки мылом так долго, что на пальцах появились кровоточащие трещины, а с такими травмами на восстановительных работах от него не было бы никакого проку. После обнаружились и другие проблемы: болело под ребрами, и по словам лекарей, пострадали кости, несколько глубоких царапин остались на руках и на левом бедре, от шальных стрел, которые он в моменте даже не заметил; но он не лишился ног, не остался без рук, даже ни утратил ни единого зуба, так что, можно сказать, вышел сухим из воды — ну или хотя бы оказался счастливее, чем большинство женщин.
После душа он кое-как замотал свои руки бинтами, не сильно заботясь о качестве повязки, и повалился в пахшую чужой женщиной постель, где беспробудно проспал двенадцать часов — а проснулся совсем разбитым.
Приблизительно так прошли и последующие два дня: он просыпался, подходил к окну, чтобы посмотреть на город и дворец, затем либо падал обратно в сон, либо сперва пил воду, иногда брал в руки материнский лук, просто чтобы подержать и почувствовать ее хотя бы фантом ее любви; а потом уже падал. В эти длинные ночи его посещали особенно мучительные сны: вовсе не кошмары, нет, в этих сновидениях не было чудовищ, выпрыгивающих из тьмы, или убийц, шедших по его следу; вместо всего этого там было окно, действительно бывшее в этой комнате, сама комната и сестра, молча стоявшая возле кровати. Неотрывным, долгим взором она смотрела на брата, а он корчился, бился в постели, хотел принести ей тысячу извинений и сто тысяч раз признаться, что раскаивается, но слова, как на зло, застревали в горле, и как он ни мучился, не выходило издать ни единого звука. И так проходили, казалось, целые недели, недели молчания, пыток чувством вины и желания разодрать себе горло; а в реальности, оказывается, всего лишь наступало следующее утро.
На третий день дверь его комнаты отворилась, и внутрь вошла Резези.
Сиксеру как раз стоял у окна, дышал полной грудью, стремясь насытиться запахом свободы, и разглядывал город, заметно переменившийся за это время. Высокие дома Нанно пострадали от вражеских снарядов, в основном магических, в их стенах появились дыры, а некоторые обглодал пожар, оставивший после себя темнеющие каменные скелеты зданий. Но работы по восстановлению уже велись вовсю; по пострадавшим стенам ползали женщины-строительницы, с помощью веревок к дырам поднимали новые, более светлые каменные блоки, которые вставлялись в дыру и обтесывались по форме, так, что со стороны даже сложно будет сказать, а была ли дырка — по крайней мере, через некоторое время, когда пещерные воздух и влага сравняют по цвету старую кладку с новыми камнями. А пока что город обрел забавные пятнистые узоры; пятна ожогов и ран встречались и на телах жительниц, переживших осаду, рваные хоно подшивались лоскутами от других изделий из ёля, так что и одежда покрывалась пятнами, а кто-то до сих пор носил белье с пятнами крови, то ли жадничая воды на стирку, то ли кичась своими боевыми ранениями. Словом, пятнистость явно стала хитом сезона не только в архитектуре, но и в моде; может быть, кто-то даже начнет рисовать на себе пятна, чтобы соответствовать этому веянию?
На Резези не было никаких пятен.
— Здравствуй, — произнесла она спокойно. — Я принесла еды.
Сиксеру обернулся на ее голос и вдруг понял, что не ел три дня.
— О, как же я рад тебя видеть!
— Меня или вот это? — уточнила она ехидно, перебрасывая ему в руки мешочек, наполненный под завязку тонкими ломтями высушенного магией мяса фирелора. Сиксеру тут же засунул несколько в рот и зажмурился — перца многовато, да еще и жевать сложно, но голод услужливо сделал эту простую еду чудеснейшим деликатесом.
— Как идут дела во дворце?
— Нормально, только без тебя одиноко, — призналась она задумчиво, усаживаясь на его кровать, поскольку стульев или кресел в комнате не было. — Я очень занята. Я курирую восстановление города, веду переговоры с Верхними и с Сейбоном решаю последние вопросы, готовлюсь к официальному объявлению о нашем Союзе... Как раз и пришла, к слову, чтобы тебя на него позвать. На объявление.
— Звучит так, словно ты выполняешь работу королевы, — с иронией произнес он и засунул в рот еще несколько кусочков мяса. — Не уверен, что хочу сейчас возвращаться во дворец.
— Для меня это очень важно, — уговаривала его Резези. — Союз возник отчасти благодаря тебе, понимаешь?
— Каким это образом?
— Зал Совета, — загадочно произнесла она. — Ты помнишь, что было в Зале Совета?
Он помнил короткий диалог, произошедший после конца битвы за Нанно, но ведь к тому моменту, кажется, все вопросы с Союзом уже были решены?
— Восстание Эльноид, — подсказала она еще раз. — Та битва... когда я сидела и боялась пальцем пошевелить от страха, а ты сражался...
Напрягшись, он смог припомнить запах крови и ранение Катчи, но цельной картинки не возникло — и почему-то вспоминать дальше не захотелось.
— Допустим, — кивнул он.
— В тот день я поняла, что это низко для женщины, бояться там, где мужчина не сложил оружия, — произнесла она. — Именно в тот день я решила, что больше не стану бояться осуждения, сопротивления, бунта... не будь тебя, я никогда не решилась бы на мир с Сейбоном.
Слушать эти признания было как-то странно и неловко. Усиленно жуя, Сиксеру оглянулся через плечо и попытался потеряться от этого разговора в виде возрождающегося города. Он уже наизусть выучил переплетение мостов, возникшее вновь над бездной, уже привык к виду прохожих, наводнивших эти мосты почти сразу же после открытия. В Нанно теперь можно было увидеть как его подданных, так и наи, и даже Верхних, некоторые из которых остались в качестве военнопленных или добровольно предложили свои услуги по восстановлению города; Сиксеру наблюдал за всеми этими созданиями в перерывах между сном и находил в этом занятии странное успокоение. Как успокаивает наблюдение за животными на безопасном расстоянии.
— И знаешь, что? Я собираюсь отправиться в Верхний мир, — неумолимо продолжала Резези. — Встретиться лицом к лицу с тем, чего боюсь больше всего на свете. С тем, что убило мою мать.
— Будь осторожна, — попросил он небрежно, наблюдая довольно внушительную процессию под синими флагами Верхнего Мира, показавшуюся на мосту.
— Уж буду. И мать, я собираюсь канонизировать ее. Я должна была это сделать сразу после того, как она умерла. Но я боялась. Боялась перемен... Мы уже подобрали подходящий грот для нового города. Его ратушу украсит изображение Десятой матери, а я какое-то время буду занята на строительстве...
— У тебя вряд ли найдется на это время, — перебил ее Сиксеру.
— Это еще почему? — почти обиделась Резези.
— Потому, — он с трудом оторвал взгляд от окна и слишком пристально уставился на королеву, — потому, что прямо сейчас ко дворцу ведут Эмилию Найтхевен.
Резези подавилась воздухом и зашлась в глухом кашле.
Почти бегом она бросилась к окну, своротив прислоненный к кровати материнский лук, потеснила Сиксеру плечом и выглянула; не узнать белую кожу и черные волосы было невозможно.
— Это она! — не своим голосом воскликнула Резези. — Они в самом деле ее привели! Я думала... я полагала... я и не верила!
Сиксеру вяло улыбнулся — почему-то его сердце обливалось кровью, а глаза как магнитом притягивались к процессии, уходившей в сторону дворца.
Резези принялась носиться по комнате, разыскивая хоно, которое и так было на ней.
— Идем во дворец! Дворец, Сиксеру! Я должна ее допросить, я должна ей все высказать!
Сиксеру наблюдал за ее беготней пару минут, но после смилостивился, схватил за плечи, поправил сбившуюся одежду.
— Только после того, как ты придешь в себя, Рези, — строго, почти как учительница, произнес он. — Ты идешь общаться с политической преступницей, а не со своей подружкой. Нанно нужна королева.
Она запыхтела, накрыла его ладони на своих плечах руками, посмотрела ему в глаза и на пару мгновений зажмурилась, как будто испугавшись этих "самых зеленых на свете глаз".
— Да... хорошо. Пошли, — медленно, с расстановкой произнесла она. — Я королева.
— И самая лучшая из королев, — совсем смягчившись, добавил Сиксеру. — Позаботилась обо мне, еды принесла... А я твоя верная подруга. Поэтому пойду с тобой.
Резези вытянула руку и смахнула что-то с уголка его губ — наверное, перец от мяса.
— Друг, — твердо произнесла она. — Ты мой верный друг. Не путай.
Сиксеру был готов назваться хоть ее сыном, лишь бы попасть во дворец.
Они спустились по пятнистой от починки лестнице, мимо приоткрытых дверей в другие квартиры, за которыми стонали или просто приходили в себя выжившие солдатки; вышли из чужого дома, в молчании и ощущении странной торжественности, пополам смешанной со сладким предвкушением долгожданной встречи. По новенькому, блестящему от чистоты мосту добрались до дворца; у входа стояла Линнвиэль, видимо, ожидавшая появление правительницы вскоре после прибытия важной пленницы.
— Вы желаете допросить ее прямо сейчас, моя королева? — не было нужды уточнять, о ком шла речь. — Мы пока заперли ее в одной из верхних комнат...
— Нет, — Резези криво усмехнулась. — Пусть немного потомится в неволе.
— Как прикажете, — стрелица сбросила маску и позволила себе улыбнуться. — Здравствуй, Серу, рада видеть, что ты не сдох, но поверь мне, как только я до тебя доберусь...
Сиксеру рассмеялся, но вышло как-то не слишком искренне.
Резези в самом деле планировала помучить Эмилию ожиданием своей судьбы, но оказалось, что томилась скорее она сама — каждая минута ожидания встречи была для нее пыткой. Они с Сиксеру прошли к Залу Совета, намереваясь заняться делами, но она никак не могла взяться за работу, едва засунула в себя немного хлеба с мясом из мешочка и сделала несколько глотков воды, после чего пожаловалась на тошноту. Пришла королева Реглетта, попыталась напомнить ей, что сегодня перед дворцом будет собрание, на котором они собирались объявить о рождении Союза Подземелий уже официально и перед всеми, но Резези слушала вполуха и растерянно кивала, явно не воспринимая столь важный политический момент всерьез. Сиксеру подпирал плечом стену и наблюдал за этим всем, а еще считал пятна нового камня, вставленные в потолок и своды помещения — по крайней мере, его подружка Резези не сильно изменилась и осталась все той же взбалмошной и увлекающейся девчонкой, которую он успел так полюбить.
— Позови ее... поговори с ней, — раз за разом повторял он. — Ты делаешь себе только хуже. Себе, Резези! Для нее отсрочка встречи может быть спасением.
Резези то вставала и принималась ходить по залу, то садилась на трон и проваливалась в пучину размышлений. Реглетта разозлилась на такое пренебрежение и удалилась, проворчал что-то нелестное про "человеков"; ушло еще не менее двух часов прежде, чем Резези решилась:
— Пусть приведут Эмилию Найтхевен.
И Сиксеру метнулся передать приказ стражницам, радуясь так, что сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди.
Резези села на трон, но тут же опять встала и решила стоять. Она попыталась заплести волосы в косу, но кудри выбивались и путались, так что, разозлившись, она оставила волосы в беспорядке. Сиксеру все время наблюдал за ней, был рядом, старался поддержать хотя бы своим присутствием, но на самом деле едва не подпрыгивал на месте в нетерпении и даже хотел, чтобы Резези куда-нибудь делась, как-нибудь потерялась, убежала по какой-то очередной своей причуде; чтобы он смог побыть с Эмилией наедине.
Ее привели двое мрачных стражниц.
Кажется, она стала даже прекраснее и бледнее, чем он ее помнил. Черные волосы мягко спадали на пышную грудь, глаза сверкали, как два рубина, в дрожащие губы хотелось впиться, как в кожуру сладчайшего на свете красного фрукта; ложащаяся по фигуре Верхняя одежда бесстыдно демонстрировала все ее изгибы, от которых невозможно было отвести глаз, и Сиксеру прикрыл лицо ладонью, чтобы Резези не видела, как он целует взглядом эту грудь и эти бедра. Кровь закипела в его теле и стучала в висках. Резези рядом с любовницей казалась маленькой, потерянной девочкой, и Сиксеру молился Матерям, чтобы у королевы не хватило отваги на то, чтобы осудить преступницу по закону. Те картины, которые он прежде гнал от себя изо всех сил, вдруг развернулись перед ним с особой сладостью: он, она, два обнаженных тела, ее запах, прикосновения ее изящных худых рук, маленькая ямочка на ключице, которую так хочется поцеловать, прикусить, вырвать стон из этой груди...
Эмилия стояла во весь рост, возвышаясь над королевой, как будто это был ее дворец, словно Резези была здесь пленницей, а не наоборот. Отчаянно борясь со своей страстью, Сиксеру подошел к этой прекрасной женщине, положил забинтованные ладони на ее узкие холодные плечи и надавил, опуская Эмилию на колени перед собой — и перед Резези, конечно, перед Резези — и когда Эмилия Найтхевен подняла на него взгляд от его колен, он чувствовал себя готовым умереть от счастья и похоти — но не умер. Кровь стучала в висках — хорошо.
Теперь хотя бы стало ясно, где место каждой из двух женщин, сошедшихся в этом зале на смертный бой. И свое место Сиксеру тоже знал — только никак не мог заставить себя пошевелиться, а в ладонях до сих пор чувствовал холод ее плеч.
Эмилия тоже вполне понимала, что происходит; она шумно выдохнула, взглянула в сторону трона и слишком уверенно произнесла:
— Я молю о пощаде, моя королева.
Лицо Резези вытянулось:
— О пощаде? — пролепетала она слабо.
— Моя королева... моя королева... Резези! Рези! Вспомни... вспомни, я всего лишь верная подданная Химеры... у меня есть обязанности, есть долг... ты ведь сама понимаешь! За королеву...
— Смерть.
— Смерть! И у меня есть своя королева. Она послала меня, чтобы добыть информацию о твоем народе...
Резези попятилась и опустилась на трон; Сиксеру по-прежнему стоял возле Эмилии и пожирал взглядом ее затылок. Лишь бы она продолжала говорить! Лишь бы она осталась во дворце, пусть даже на роли пленницы! А уж он найдет, как пробраться в ее комнату.
— Но я люблю тебя, Резези... по-настоящему люблю, — лепетала она, щенячьим взглядом глядя на свою королеву. — Больше всего на свете, больше жизни... я бы все отдала, лишь бы быть с тобой!
Резези закрыла лицо ладонями и согнулась; каждое горькое слово Эмилии приносило ей почти видимую со стороны боль.
— Все, — повторила она глухо, — все, Эмилия, кроме своего королевства.
— Ты ведь меня понимаешь! Ты меня понимаешь! Для тебя точно так же нет ничего дороже Нанно.
Сиксеру открыл рот, Резези махнула на него рукой, призывая к молчанию.
— Эмилия, — любовно произнесла она, — Эмилия. Я полюбила тебя с первого взгляда, ты ведь знаешь?
Эмилия уверенно подалась вперед:
— Я знаю! Я знаю! Я полюбила тебя тоже!
— Я проводила с тобой все вечера и ночи, каждую свободную минуту; я целовала твои руки, твои волосы...
— О, прекрасные, счастливые воспоминания!
— Я посвящала тебя во все свои тайны, открывала тебе свое сердце... я думала, что нас ждет счастливое, светлое будущее вместе, что ты останешься жить в моем дворце, как Филипп Мэй, будешь моей верной союзницей...
Не вставая с колен, Эмилия подобралась вплотную к королеве и в исступлении принялась целовать ее сапоги.
— И так и будет, и так и будет...
— И так бы и было, если бы... ответь мне, Эмилия, — Резези печально наблюдала за ней, ее глаза блестели от слез. — Почему, когда меня схватили повстанцы, ты сразу же покинула Нанно?
— Я испугалась! — воскликнула Эмилия, прижимаясь щекой к ее подошвам. — Я испугалась за свою жизнь.
— Значит, не так уж сильно ты меня любишь — уж точно не больше жизни. Значит, ты мне солгала. Только что. Прямо в лицо.
— Я люблю тебя! Но я должна была вернуться домой, а твоя сестра могла меня запереть. Или даже убить! Это нормально, что я испугалась.
— Конечно, нормально, только любящая женщина не бросилась бы прочь, сжигая все мосты. Ты могла хотя бы попытаться спасти меня, вмешаться, как сделали мои ближайшие соратницы и Сиксеру, — в ее голосе звучало глубокое сожаление. — Но ты обманывала меня. С самого начала обманывала, не так ли? Я должна была сама догадаться — с первых дней нашего знакомства ты была ко мне слишком мила, слишком добра, слишком... короче, ты меня никогда не любила; с самого начала я была всего лишь средством для достижения твоих низких целей, и как только я стала достаточно бесполезной, ты смотала удочки. Разве не так?
Глаза Резези были переполнены печали; и даже глядя в эти глаза у Эмилии Найтхевен хватило наглости, чтобы спорить.
— Это неправда! Ты ошибаешься на мой счет, Рези. Всегда, всегда я только и думала, что о тебе. Ты была в моем сердце, в моих помыслах, в моем всем, — она опустила лицо на колени королевы и закрыла глаза, как будто от удовольствия. — Пощади меня, Резези, и я буду твоей. Ведь все-таки... ведь все же, желай я только воспользоваться тобой, я могла бы убить тебя во время наших кормлений. В любой момент, в любой день. Мне достаточно было немножечко, чуть-чуть перестараться, и ты бы умерла на моих руках. Но я этого не сделала! Не сделала ведь?
— Не сделала, — согласилась Резези, сглатывая слезы. — А может — не успела? Может, ты всего лишь ждала нужного момента, когда твои исследования подошли бы к концу, чтобы избавиться от меня бесшумно и уйти?
— Как ты можешь, Резези?
— Как я могу? И в самом деле, — она медленно перевела взгляд на Сиксеру. — Серу, будь свидетельницей по этому делу. Как проходили кормления, когда ты взял на себя эту ношу?
Сиксеру вздрогнул, словно проснулся, и шагнул к трону; похоже, теперь только от его слов зависела судьба Эмилии.
— Во время наших кормлений... — пробормотал он; Она повернула голову, и их взгляды встретились, и воздух комнаты заискрился от напряжения. — Во время наших кормлений, Резези, мы очень редко упоминали твое имя.
Эмилия растерянно моргнула, а после задрожала всем телом.
— Я думаю, я не солгу, если предположу... — он втянул носом воздух, пытаясь насытиться ароматом их мимолетной любви. — ...если предположу, что между мной и Эмилией Найтхевен было некоторое... возбуждение... интимного толка.
— Он лжет! — воскликнула Эмилия. — Лжет! Ты убиваешь меня, идиот несчастный!..
— Я остановился тогда, потому что подумал о тебе, — чтобы уменьшить боль, Сиксеру решил смотреть только на Резези, но от ее вида его затошнило. — И Эмилия на меня разозлилась. Она так сильно разозлилась... Это случилось незадолго до... незадолго... до...
— Спасибо, — прервала его Резези. — Я так и думала. Я же не слепая, в конце концов. Ослепленная страстью, да, но не абсолютно незрячая. Я же видела — о, я тоже видела, как вы смотрите друг на друга...
Сиксеру показалось, что он вот-вот упадет, а над его шеей как будто занесли чей-то невидимый меч, и правда во рту ощущалась горьким ядом; но Эмилия Найтхевен вдруг поднялась, подарила ему последний многозначительный, ласковый, сочувствующий взгляд и заголосила так громко, что все присутствующие испуганно вздрогнули:
— Резези, ты не можешь так со мной поступить!!! Кто полюбит тебя, если меня не будет рядом? Кто посмотрит на тебя? Да никто! Я — твой последний шанс. Я — твоя надежда! Если ты убьешь меня...
Резези выпучила на нее глаза и даже поджала к груди ноги, в которых мгновение назад извивалась эта прекрасная женщина.
— Если ты убьешь меня, Резези, то обречешь себя на вечное одиночество! Ни до меня, ни после меня у тебя женщины не было и не будет, Резези; я — твоя единственная надежда! Последний шанс! Такой маленький шанс!..
Королева замерла и спросила настороженно:
— Ты плачешь?
Эмилия не плакала, но немедленно догадалась, что этого от нее и ждут, и залилась слезами. Как по команде, Сиксеру даже невольно восхитился таким актерским талантом.
Резези выдохнула с облегчением.
— Ты в отчаянии.
— Да, да, я в отчаянии! И я люблю тебя!
Отчаяния в ней было столько же, сколько искренности.
— Ты раскаиваешься.
— О, я раскаиваюсь! — Эмилия снова поднялась на колени и упала лбом в пол. — Прости меня, прости! Прости, пожалуйста, я все поняла, я не должна была... я никогда больше...
Нужно было быть полной идиоткой, чтобы поверить в ее искренность после всего произошедшего; а Резези идиоткой не была.
— Я тебя прощаю, — нарочито мягко произнесла она, наслаждаясь тем, с каким счастливым видом Эмилия выпрямилась. — Я решила насчет твоего наказания.
— Резези! Резези! Ты не пожалеешь, я буду рядом, я...
— И ты приговариваешься, — Резези, не слушая ее счастливое чириканье, вытянула руку и подняла со стола совета меч, упрятанный в серебристо-белые ножны, — к смертной казни.
Эмилия взвизгнула и, проворно вскочив на ноги, бросилась бежать, но Сиксеру схватил ее почти инстинктивно и попытался прижать к своей груди.
Можно было подумать, что в эту женщину вселился злой дух. Она кричала, брыкалась, кусалась, вонзая острые клыки в руки, и роняла такие ругательства, от которых уши сворачивались в трубочку. Но совладать с мужчиной комплекции Сиксеру ей было не по силам; он смог скрутить ее, прижать к себе, удержаться от поцелуя, хотя безумно хотел зацеловать с ног до головы; под взглядом Резези он опустил Эмилию на пол, лицом вниз, и зафиксировал в таком положении; однако заткнуть ей рот не мог.
— Ты сумасшедшая! Ты сумасшедшая! За что, за что? — кричала Эмилия, беспорядочно царапая острыми когтями пол. — Да ты блефуешь, сука, ты блефуешь! Ты не сможешь, ты слишком меня любишь! Да ты по мне сохнешь! Бедная недолюбленная девочка, мечтающая прижаться к материнской груди! Ха! Чем тебе не материнская грудь? Прижимайся и убери свой клинок, не подходи ко мне, нет, нет, молю тебя, Резези, я буду хорошей, я буду хорошей женой...
Резези стояла над ней с клинком, Сиксеру держал за волосы и плечо, не давая дергаться. Эмилия ерзала, но вырваться не могла; теперь ее слезы, текшие по щекам, уже точно были настоящими, но никого не могли разжалобить. Налитыми кровью глазами она с ужасом смотрела на своих палачей, а из ее рта продолжали сыпаться попеременно то угрозы, то мольбы, то оскорбления.
Резези схватила клинок обеими руками и произнесла:
— За Нанно — смерть.
Ее собственные глаза были настолько наполнены слезами, что Сиксеру боялся, не промахнется ли она ненароком; но она не промахнулась.
Оказывается, Реглетта стояла в дверях тронного зала; возможно, она видела последние кадры этой ужасной сцены, но воздержалась от каких-либо комментариев.
— Твои поданные собрались перед дворцом, — спокойно произнесла она. — Ты им нужна. Соберись.
Резези дрожащими руками убрала меч в сторону; Сиксеру попятился, держа в руках что-то, но понял, что это голова, и, как мяч, выпустил ее на пол. Шелковые черные волосы на прощание скользнули по его запястьям, и только милость Матерей уберегла его взор от встречи со взглядом замерших красных глаз.
— Подайте пудру, — попросила Резези. — Буду выглядеть мужиком, но хотя бы не буду вся красная. Сиксеру, что ты там делаешь?
Он растерянно пожал плечами и уставился в потолок, боясь увидеть снова кровь на этом полу, на себе и на руках королевы; Резези окружила себя облаком бронзовой пыли и, когда эта пыль улеглась на ее щеки, стала выглядеть вполне прилично.
— Я готова, — она гордо вскинула подбородок и пошла; по ее хоно растекались пятна темной крови, но пятнистость уже вряд ли могла кого-то удивить. Вокруг витал запах смерти, запах Эмилии; Сиксеру поплелся следом за женщинами лишь затем, чтобы не оставаться в этой комнате, забыв даже, что его приглашали.
Они прошли по коридору, мимо мужчин, очищавших стены от сажи, к груди статуи Матери; оказалось, что там, на месте сердца, располагался крошечный балкончик, удачно скрытый среди складок ее одежд. На нем уже теснились какие-то знакомые фигуры: Сиксеру различил крошечного Чабведу рядом с Катчей, парня-сейбонца, с которым когда-то обменивался шутками на стене, трех остальных старших, включая Линнвиэль, и к шоку своему даже Эльноид, и к еще большему шоку — собственного отца. Хотя удивляться стоило лишь тому, как все они сумели сюда влезть!
Он остановился рядом с Рейраном, прячась от ненавистной принцессы за его плечом, и отец без лишних комментариев или вопросов просто обнял его и закрыл собой; Резези и Реглетта прошли к каменной ограде балкона, и Реглетта пропустила ее на один шаг. Все новые мосты были полны зрительниц, некоторые садились друг другу на шею или брали мужчин на руки, чтобы тем лучше было видно, были даже те, что прилетели на гельвирах и кружили вокруг, пытаясь расслышать Резези сквозь хлопанье крыльев; и, что было важнее, среди зрительниц оказалось немало уроженцев Сейбона. Он даже увидел несколько наи в хоно — как быстро произошло смешение культур!
Последний гость — Филип Мэй в непроницаемом одеянии и капюшоне на лицо — прошел на балкон, Сиксеру узнал его по походке и по тому, что он занял место поближе к дочери. Резези обменялась кивками с Реглеттой и воскликнула:
— Подданные Нанно и подданные Сейбона!
Толпа немного зашумела, но большинство продолжило смотреть на королеву.
— Я приветствую вас здесь от имени королевы Нанно и королевы Сейбона — в последний раз!
Отец склонил голову на плечо Сиксеру — казалось, именно сейчас он вдруг ощутил весь груз своей усталости.
— Потому что завтра я поприветствую вас уже другим титулом, — продолжала Резези. — Уже завтра я назовусь королевой Союза Подземелий, разделив этот титул с Реглеттой. Вместе мы составим совет...
Эльноид осторожно протиснулась между Катчей и Чабведой, чтобы встать поближе к Сиксеру; ее хоно было нарочно повязано таким образом, что был виден еще маленький живот, и смотрела она так пристально, что Сиксеру лишь ценой больших усилий сумел ни разу не поймать ее взгляд.
— Больше не будет войны! Больше не будет двух враждующих государств! Мы, прирожденные воительницы, отныне будем сражаться только с Верхним миром — только в том случае, если Верхний мир решит нам навредить. Наши дочери будут расти в безопасности, наши сыновья будут расти в безопасности и достатке! Мы гарантируем свободы каждой, неприкосновенность тела и частной жизни по образцу Сейбона — даже мужчинам...
Толпа немного завозмущалась, но куда меньше, чем того стоило ожидать.
— Конечно, мы останемся двумя независимыми государствами в составе Союза, поэтому наши законы будут несколько отличаться. Существующий уже закон о Свободных мужчинах будет расширен и углублен так, чтобы свобода стала более доступной для всех, жаждущих ее, — продолжала она. — Мы введем наказания, очень строгие наказания, для всех, кто нарушает личные границы мужчины, особенно для интимных вопросов, и... — она замолчала, переводя дыхание. — И эти законы, направленные на защиту прав мужского пола, я решила объединить под общим названием "кодекс Фелонза".
Младший и старший Фелонза посмотрели друг на друга; Эльноид протянула руки, чтобы схватить Сиксеру за хоно, но замялась и отвернулась.
— Нас ждет долгий путь к прогрессу... я готова подавлять возможные бунты и обеспечу проведение просветительской деятельности насчет того, зачем нужны все эти меры, — голос Резези вдруг стал чуть более усталым, чем следовало, и это ясно дало всем понять, что нужно заканчивать. — Я знаю, мои решения идут вразрез с идеями королевы Нанады, моей матери, которую мы все крайне уважаем и любим. Но новое время означает новые порядки, и я уверена — нет ничего важнее, чем забота о своих подданных, о своих детях, даже если они мужского пола. Поэтому... Да здравствует Союз Подземелий!
Она подняла ладонь над головой, как будто приветствовала кого-то, и толпа неуверенно последовала ее примеру; Сиксеру не смог не заметить, что среди первых поднявшихся вверх рук большинство принадлежали мужчинам.
А затем ладоней становилось все больше и больше, пока, кажется, не осталось ни одной фигуры с опущенными руками, и Резези, кивнув на прощание взбудораженному народу, направилась обратно во дворец — и там, за дверями, привалилась к плечу Сиксеру, улыбнувшись ему, как самому дорогому из друзей.