Кайли не очень-то обрадовался новому соседу, Сиксеру видел его недовольство в том, как похолодела добрая улыбка, но, само собой, слуга не смел спорить с королевой и изо всех сил пытался создать образ гостеприимного хозяина. Сиксеру, впрочем, этого не оценил; в тот вечер он успел только наскоро перетащить вещи в его шатер и уснул, кажется, даже раньше, чем опустился на шкуру своего спального мешка. За день произошло слишком много тяжелых событий и потрясений, бедняга оказался совершенно опустошен, и проспал беспробудно до утра, хотя ему без конца снились кошмары. То мать стреляла в его грудь, а он не мог пошевелиться, то Резези спускала на него своих собак, и втроем псины начинали обгладывать ему ноги; хуже всего было то, что всякий раз он прирастал к каменному полу и не мог даже закричать.
Поутру его разбудил шум: Кайли, очевидно, встал и собирался приступить к своим обязанностям, не слишком беспокоясь о покое нового соседа. Впрочем, Сиксеру даже обрадовался, ведь уже изрядно устал от опустошающих кошмаров. Он сел в своем спальнике и несколько минут растерянно смотрел на Кайли, еще не успев вспомнить, как избежал смерти на эшафоте и попал в армию, все еще чувствуя, как собаки вгрызаются в пятки. Хотелось снять сапоги, но присутствие Кайли стесняло.
— Ах, — прохрипел Сиксеру, словно умирающий, и сам же удивился звучанию своего голоса. — Воды...
Кайли угрюмо покосился на него, спохватился и надел на лицо обычную добрую улыбку. Хотя он явно занимался чем-то важным, но бросил свои дела с преувеличенной поспешностью, слишком быстро схватил бутылку, стоявшую у его кровати, как будто собирался тушить пожар, и прыгнул к Сиксеру, присел подле него, весь такой расторопный и учтивый, что даже неприятно становилось на сердце. Вода обволакивала горло и смачивала потрескавшиеся губы, вместе с водой в тело, казалось, проникала жизнь.
— Спасибо, Кайли.
— Выглядишь ты просто отвратительно, — без обиняков сказал тот, хотя медом в его голосе можно было запросто склеить разбитую чашку. — Хуже некуда! Такое ощущение, что сорок лет на шахте проработал.
Сиксеру развел руками, смущенно улыбаясь: что он мог поделать, если у него такое лицо? Да и Кайли, кажется, просто получал удовольствие, говоря непрошенному соседу гадости, так что пусть себе злословит на здоровье.
— Может, тебе еще поспать полчасика? А то страхолюдина такая, тошнотворно даже...
— Раз уж проснулся, уже не усну. А ты чем занят?
— Я? Так ведь работать собираюсь, — Кайли даже удивился вопросу. — Работу-то не отменяла никто! Я должен подготовить платье королевы, завтрак... помочь ей с прической... Волосы у Резези в отца — непослушные, вьющиеся...
— А-а, ну да, — Сиксеру, надо признать, совершенно не запомнил, какие там у Резези волосы. Из всего облика королевы он мог вспомнить только холодные серо-голубые глаза, и от этого воспоминания по спине бежали неприязненные мурашки. — Я помогу тебе, Кайли. Сейчас, только встану...
Он хотел отблагодарить слугу за гостеприимство, да и надеялся, что помощь поможет сломить лед между ними; но Кайли ответил на предложение таким суровым взором, что бедняга прямо-таки прирос к своему спальнику. Должно быть, Резези научила своего слугу, как уничижительно смотреть!
— Ты себе помоги сначала, — вновь прямолинейно произнес Кайли, но его мягкий голос самые колкие фразы обращал почти в комплименты. — Ты бы себя только видел, без слез не взглянешь... Ни к чему геройствовать, Сиксеру; сходи лучше умойся, причешись, да позавтракай как следует. Правда, до завтрака еще далеко...
— Хм, — Сиксеру почесал в затылке и широко зевнул. — А сколько времени?
Кайли взглянул на свою левую руку: на запястье он носил браслет с квадратной пластиной, на которой несколько кусочков кристаллов из пещер складывались в маленький цветок. Такой штуки Сиксеру еще ни разу не видел: достаточно было посмотреть на руку, и цвет кристаллов подсказывал, какой сейчас час. Даже в шатре без окон! Такое только в Нанно и могли придумать. В самом деле, столица — совершенно другой мир по сравнению с его деревней!
— Сейчас около шести утра, — спокойно ответил Кайли. Сиксеру потер глаза:
— Солдатки все встают так рано?
— Ах, нет-нет, — тепло улыбнулся Кайли. — Я встаю раньше всех. До твоего подъема еще целый час.
Сиксеру со стоном упал обратно на подушки, но, поворочавшись недолго, понял, что и правда уже не уснет, и нехотя побрел умываться.
***
Ополоснув лицо ледяной водой из кадки, Сиксеру некоторое время прыгал на месте, пытаясь согреться; утренний холод проник через кожу и мясо и теперь облизывал кости. Рядом с кадкой лежало небольшое зеркало, забрызганное зубным порошком и мылом; Сиксеру отер его рукавом и робко взглянул на свое отражение. Не соврал Кайли: из зеркала выглянуло настолько страшное, бледное лицо, что Сиксеру едва не закричал от ужаса. Наверное, какое-то чудовище стоит у него за плечом, это не может быть его собственная физиономия!
— Видел бы меня сейчас папа, — пробормотал он тихо, отходя от зеркала. — Его бы инфаркт хватил...
Ну вот и хорошо, что им не увидеться еще пять лет! Пять лет...
Он подумал пойти поесть, прошелся вдоль ряда розовых шатров стрелиц, укутанных в звуки храпа и сопения, дошел до погасшего за ночь костра, в этот час совсем пустого, но понял, что аппетита нет, да и голова неприятно ныла в районе висков, а здесь наверняка скоро появятся Катча и ее бесконечная болтовня. Вернувшись к кадке, он обнаружил возле нее двух девушек из другого отряда, в петлицах которых сверкали зеленые кристаллы; при виде Сиксеру девушки глупо захихикали, зашептались и быстро-быстро убрались подальше. Должно быть, до их ушей уже добралась история о его бое со старшей стрелицей; впрочем, так даже лучше. Пусть не трогают Сиксеру, и все будут целы и довольны.
Из зеркала снова смотрело уродливое и усталое лицо; Сиксеру повертел головой, рассматривая себя с разных ракурсов, покрутил вокруг пальца белоснежную косу. У Кайли были зеленые волосы, это считалось очень красивым; но ничто в Подземельях не могло сравниться с белоснежными локонами. Говорят, мужчины для удовольствий в своих общинах порой даже насильно обстригали мужчин помладше, если тем повезло иметь белые или зеленые волосы, и из добытых таким образом прядей делали себе парики. Ужас! Те немногие мужчины для удовольствий, что жили в его деревне, до такого не опускались, но, надо признать, подолгу смотрели в их с отцом сторону. Если бы папа продал свою косу, как долго они могли бы питаться на эти деньги?
Но только папа так ни за что не поступил бы; гордость у них, Фелонз, была в крови.
Бросив короткий взгляд на лагерь шатров, Сиксеру заметил еще пару солдаток: они шли, переговаривались и смеялись, дышали на промерзшие пальцы, растирали щеки. Крепкие широкие бедра в черных блестящих брюках, убранные в тугие пучки или высокие хвосты волосы, накаченные плечи спрятаны в объемные рукава нательных рубах... разве они волновались о цвете волос? Разве можно себе представить, чтобы женщина набросилась на другую женщину с ножницами, намереваясь с помощью ее шевелюры привлечь к себе больше мужского внимания?
Нет, это даже звучит нелепо!
Вынув из-за пазухи новенький каменный ножик, Сиксеру повертел его в руках, пощупал свою косичку и одним рывком отрезал ее под самый корень. Зачем ему волосы? Это другие мужчины пусть соревнуются в длине и красоте локонов; он — солдатка, он выше этого, он отличается. Он другой. И пусть все это видят!
Если бы папа его сейчас встретил, то умер бы без всякой кристаллической пыли в легких.
Растрепанная Катча, издалека завидев Сиксеру, помахала ему рукой и жестом пригласила присесть рядом с ней у костра, но стоило ему приблизиться, как она испуганно ахнула и всплеснула руками:
— Что такое? А где твои волосы?
Сиксеру показал ей белоснежную косичку, которую держал теперь в складках хоно.
— Решил начать новую жизнь с новой прически.
— Какая жалость, — потянула Катча, качая головой. — Тебе так шли длинные волосы... Знаешь, одна моя подруга...
Ее слова все текли и текли, но Сиксеру уже начал привыкать к этому потоку и даже нашел свою прелесть в том, что не нужно было говорить самому. Стрелицы радостно галдели, ели, поглядывали на него и смеялись. Он слышал, что почти все разговоры крутятся вокруг его стычки со старшей, но не обращал на это внимание, жевал обугленный на костре хлеб, смазанный подтаявшим маслом, общался с Катчей и старался почувствовать себя хоть чуть-чуть счастливым. Лучше так, чем голодать, верно? Лучше так, чем у постели больного отца...
Злой пещерный ветер приятно холодил шею.
Линнвиэль покинула свой шатер последней. Бледная и помятая из-за тяжелого похмелья, она еле-еле переставляла ноги, и из-под нахмуренных бровей на подземелья глядели озлобленные красные глаза. Одного взгляда на нее хватало, чтобы стрелицы перепугались и встрепенулись, видимо, уже не понаслышке зная нрав своей госпожи; и Катча незаметно пихнула Сисксеру в бок, мимикой прося его не высовываться хотя бы сегодня. Ее розовые брови двигались так активно, словно собирались спрыгнуть с лица и уползти, как ёльные гусеницы.
Сиксеру попытался спрятаться за чашкой с молоком пачеора, но не сумел: он словно притягивал внимание Линнвиэль. Или попросту сложно было не заметить высокого парня в красном хоно, окруженного девушками в сером?
— А-а, наш новый солдатка, — потянула старшая, остановившись чрезмерно близко к камню Сиксеру и Катчи. — Прекрасно выглядишь! Должно быть, всю ночь спал, как младенец, упиваясь своей победой?
Сиксеру ничего не ответил, лишь наклонился ниже к своим коленям, делая вид, что что-то поправляет на сапоге, и надеясь, что такое откровенное равнодушие заставит Линнвиэль потерять к нему интерес.
Вышло все с точностью до наоборот.
— А-а, — опять потянула старшая, и ее голос прозвучал чуть-чуть мягче обыкновенного. — Что это? Я разве... я разве отрезала тебе вчера косу, Сиксеру?
— Никак нет, госпожа, — ответил тот, механически схватившись рукой за обрезанные локоны сзади. — Я сам решил постричься сегодня утром. Захотел перемен...
Линнвиэль сперва растерянно заморгала, но затем на ее лице медленно расплылась широкая улыбка, скоро сменившаяся откровенным хохотом.
— Восхитительно! Восхитительно! — закричала старшая, ясно давая понять, что ничего восхитительного тут не было, и эхо разносило ее крик по всему лагерю. — Теперь ты стал такой страхолюдиной, что королева Резези утратит остатки своей благосклонности к твоей жалкой...
— При всем уважении, госпожа старшая, — тихо-тихо произнес Сиксеру, — я совершенно уверен, что наша королева благосклонна ко мне не из-за волос.
Катча наступила ему на ногу сапогом.
— А из-за чего же еще тебя можно ценить? — искренне удивилась Линнвиэль. Сиксеру хотел что-то ответить о своем таланте стрелицы, но рассудил, что ее все равно не переубедить, и молча пожал плечами.
Линнвиэль насмеялась вдоволь, причем несколько раз она останавливалась, успокаивалась, произносила: "он обстригся!" и начинала хохотать вновь. Некоторые стрелицы смеялись вместе с ней, но не Катча; Катча все время сидела рядом с Сиксеру и улыбками да намеками пыталась его поддержать, даже нашептала на ухо пару колкостей в адрес старшей, от которых он едва не облился молоком. На самом деле, он уже даже не обижался: пусть уж насмехается сколько хочет, главное, чтобы руки держала в карманах своего хоно.
Повеселевшая после такого утра Линнвиэль объявила, что желает до снятия лагеря провести тренировку. Сиксеру покрепче прижал к себе материнский лук; ему вдруг подумалось, что солдатки должны справляться с невероятно тяжелой нагрузкой и обладать великолепной формой, а он, мужчина, вряд ли будет выгодно смотреться на их фоне. Опозорится, наверняка опозорится!
— Можно посмотреть? — тихо спросила Катча, не стала дожидаться ответа, взяла лук и повертела в руках. — Ого! Хм. А смотрится неплохо! Добротное оружие, крепкое дерево... он зачарованный?
— Зачарованный? Нет-нет, — смутился Сиксеру. — В нашей дыре отродясь не водилось магей... это обычный лук.
— На войне с наи Сейбона от обычного лука проку немного будет, — заметила Катча. — Можешь мне верить, я уже трижды на демонов ходила! Лучше бы тебе поговорить об этом с Чабведой, старшей магеей. Если понравишься ей, она может согласиться зачаровать твой лук чем-нибудь хорошим. Хотя... — Катча с тоской посмотрела на обрезанные волосы Сиксеру. — Если ты ей понравишься...
— Я обязательно поговорю с ней, — Сиксеру выпрямил спину и расправил плечи, а лук забрал. С волосами или без — старшая магея должна видеть в нем в первую очередь солдатку, а уж потом — мужчину! — Спасибо тебе, Катча. Ты очень мила.
— Эй, да я вообще лучше всех, парень!
Вооруженные луками, стрелицы направились в сторону от лагеря. Несколько девушек, весело переговариваясь, повесили на каменную стену мишень, наскоро нарисованную на куске ткани от чьего-то старого хоно, а Линнвиэль прохаживалась мимо них, заложив руки за спину, и посматривала по сторонам, всем своим видом показывая, что это она здесь настоящая королева, а не всякие там Апакси. Впрочем, большинство стрелиц не слишком радовались положению и тихонечко роптали: решение провести тренировку так рано утром после веселой ночи Линнвиэль явно принимала не из разумных соображений. Просто хотела посмотреть, как Сиксеру упадет в грязь лицом. Просто хотела напомнить ему, где его место.
Оглянувшись через плечо, он обнаружил девиц с другими кристаллами, собравшихся вокруг, очевидно, чтобы посмотреть на тренировку; среди них встречались те, кого он уже видел прежде, но по большей части лица были незнакомые.
— Катча, — позвал он, — а у вас всегда так много зрительниц?
— Вообще-то нет, — засмеялась та, проверяя тетиву своего красивого лука, рукоять которого украшала серебристая сияющая полоса, складывавшаяся в сложные узоры с завитками. — Все пришли посмотреть на тебя!
— А эти девушки... они из других отрядов, да? Я не знаю таких кристаллов...
— Правда не знаешь? Надо же, — Катча оглядела девушек и улыбнулась своим мыслям. — Ну и в дыре же ты вырос, Сиксеру... смотри, я все тебе объясню. Красный кристалл, как ты знаешь, это охотница, уважаемая женщина в племени, но в армии их нет. Мы, стрелицы, носим розовые кристаллы, тебе тоже должны такой выдать, обязательно! Далее, голубые — это магеи, но они вряд ли придут сюда глазеть, они дамы занятые! Зеленые кристаллы — наездницы на гельвирах и фирелорах. Это элитные отряды, особенно последние: мало того, что этих зверей очень трудно укротить, так они еще и выбирают только одну девушку на всю жизнь, и в случае гибели наездницы ее фирелора уже никогда не приручить снова...
— Надо же! А если фирелор наездницы погибнет? Она сможет выбрать себе другого?
— Не вижу причин, почему бы ей так не сделать, но я таких случаев не помню, — спокойно ответила Катча. — Далее! Синий кристалл — это пехотинки, мечницы, копейщицы или алебардщицы. Многочисленный, но все равно уважаемый класс... И вот и все. Ты ведь видел наш флаг? Четыре угла ромба и символизируют четыре рода воительниц: лучницы, наездницы, магеи и пехотинки...
— Хм, — отозвался Сиксеру. — В самом деле? Почему у нас даже на флаге отражена война? Почему мы всегда воюем?
Катча выпучила глаза и не стала отвечать на столь нелепый вопрос — только мужчине и могло прийти в голову! Более того, рядом с ними уже стояла Линнвиэль, и ее суровый взор ничего хорошего не сулил.
— Болтают они! Поглядите-ка! Давно пора брать в руки лук, — ругалась старшая. — Я понимаю, пацаненок, он возомнил о себе невесть что; но ты-то, Катча, ты-то достойная дочь своей матери, я надеюсь!
Катча залилась краской и выбежала к мишени; натянув привычным движением тетиву, она выпустила стрелу, и Сиксеру успел заметить, как в первую секунду полета стрела вспыхнула серебристым сиянием. Зачарованный выстрел? Вот эта полоса на оружии Катчи, это и есть то самое зачарование, верно?
Стрела вонзилась в мишень недалеко от центра; девушки-зрительницы зааплодировали, девушки-стрелицы принялись давать советы, критиковать и веселиться. Лицо Катчи оставалось совершенно непроницаемым, но когда она вернулась к нему, Сиксеру прошептал:
— У тебя великолепная стойка... и такой красивый серебряный лук, дашь после поглядеть?
И Катча заулыбалась: доброе слово всякой было приятно, даже солдатке.
— Никакого флирта в моем отряде! Ведешь себя как мужчина для удовольствий, фу, — Линнвиэль сильно пихнула Сиксеру в плечо, и тот от испуга едва устоял на ногах. — К мишени! Немедленно! Посмотрим, что за гадость мне навязала королева... батю ее за ногу...
Сиксеру покорно поплелся, куда велено; все женщины вокруг как будто разом задержали дыхание, прекратились разговоры, затихли смешки. Сиксеру натянул тетиву, прицелился, но спиной чувствовал устремленные на него взгляды, и это чувство нервировало. Мужчины для труда, они с отцом предпочитали скрываться от излишне внимательных взоров; отец всегда говорил, что беловолосому мальчику лучше быть скромным, не провоцировать, не привлекать; в тех случаях, когда кто-то из женщин проявляла нежеланное внимание к его персоне, ее, конечно, осуждали, ведь Сиксеру был еще несовершеннолетним, но в воздухе все равно витала мысль о том, что он сам виноват в своей красоте и цвете волос. И теперь все тоже смотрели на него, и он снова сам был за это ответственен. Сам оказался в этой ситуации. Сам, все сам...
Хотя утро выдалось на редкость холодным, по виску бежала тонкая струйка пота; Сиксеру выдохнул, зажмурился, тряхнул головой, пытаясь прогнать неприятные мысли, разжал пальцы. Стрела полетела криво и вошла в стену, даже не попав в полотно.
Сзади как будто взорвалась шумовая бомба.
— Но ведь он попал в кристалл на голове королевы, — судачили женщины. — Но ведь он... но ведь говорят... но ведь талант... как же это так — промах? Как же это так?
Хотелось сквозь землю провалиться; но он сжал зубы и прямо посмотрел на неприлично счастливую Линнвиэль:
— Дай мне еще один шанс.
На этот раз уже Линнвиэль делала вид, что не слышит его, и Сиксеру мог поклясться, что она это из мести.
Толпа постепенно редела, после разочаровывающего выстрела Сиксеру интерес женщин к его персоне заметно поубавился. В конце концов, мало ли, почему королеве пришло в голову притащить в армию криворукого мальчишку? Может, у него задница ничего? Если бы только складки хоно не скрывали все самое интересное...
А его волосы? Вы слышали? Еще вчера у него были такие чудесные волосы...
Сиксеру требовалась вся его сила воли, чтобы не реагировать на эти провокации и не нервничать. Он даже почти плакал, но сглатывал слезы; Линнвиэль заставляла их вновь и вновь поднимать луки, после, разозлившись на промахи некоторых стрелиц, приказала встать в строй и бежать вокруг лагеря, пока "у мужиков мозговина не вырастет". К этому моменту к ним присоединились девушки из других отрядов, и все вместе они бегали, смеялись, отжимались и кувыркались, явно показывая, что вполне довольны своим положением в армии. Сиксеру же было нечем дышать, у него гудели ноги, пересохло в горле, да еще и старшая без конца придиралась к нему, буквально по малейшим немыслимым поводам; но он сжал зубы и старался даже мысленно не роптать. Какой прок переживать из-за ситуации, если ничего не можешь изменить? Только нервы зря потратишь.
Засияли дневные кристаллы, лагерь уже свернули, и только стрелицы все продолжали и продолжали бегать под ведением Линнвиэль; к ним подошел очаровательный Кайли и передал, что королева требует немедленно прекратить эту чехарду и заняться сборами. У Линнвиэль на лице было написано, что плевать она хотела на требования какой-то там соплячки, но вслух, само собой, она такого сказать не могла.
— Как скажете, как скажете, сладенький ты мой, — сквозь зубы процедила старшая. — Мы сделаем только лишь еще по одному выстрелу... Выстрелим все вместе в мишень: кто попадет в центр, поедет в обозе с вещами.
Девушки обрадованно зашумели, и Сиксеру даже без всяких объяснений понял, что в обозе ехать куда приятнее, чем идти пешком целый день.
Каждой полагалось привязать к своей стреле опознавательный знак, после чего, по сигналу старшей, все единовременно выпустили бы стрелу, а в случае, если бы несколько стрелиц попали в цель, между ними был бы произведен следующий, контрольный выстрел. Кайли сказал сурово:
— Ты сказала один выстрел, Линнвиэль.
Но его голос потонул в возбужденном веселье стрелиц.
Сиксеру взял стрелу; перевязать ее ему было нечем, ведь на своей скромной одежде он никогда не носил лент или цепочек. Большинство женщин использовали ленты и резинки для волос, отчасти для демонстрации своего достатка, но его коса осталась где-то среди собранных в обозы вещей, а шнурки его сапог были настолько старыми, что рассыпались даже от прикосновения. А после вчерашней потасовки даже зажимов на плечах не осталось и пришлось завязывать хоно на узлы. Поэтому он поспешил к Кайли; тот выслушал просьбу со слегка недоуменным видом, явно не ожидая, что его могут втянуть в такие глупости, но в конце концов сдался, махнул на Сиксеру рукой и потянул за краешек золотую ленту, державшую его высокий хвост. Зеленые локоны мифическим морем волн потекли по его широким плечам.
— Держи, — он передал ленту Сиксеру. — Смотри, не промахнись! И верни непременно. Думаешь, я много лент себе могу позволить на жалование слуги?
Обматывая свою стрелу, Сиксеру обнаружил, что лента надушена, и едва не пропустил сигнал, до того сладкими оказались духи Кайли. Ему ли на жалование жаловаться? Или кто-то из благосклонных женщин подарила?
За "услуги"?
— На счет "три"! — приказала Линнвиэль, подняв руку над головой. — Раз... два...
Ее рука резко опустилась вдоль тела; мишень пропала под градом стрел, стрелицы радостно загоготали, начали подпрыгивать на месте, пытаясь разглядеть, кто из них оказалась победительницей. Большинство стрел лежали на земле, сбитые друг другом; некоторые вонзились в мишень по краям или ближе к середине, и ленты на них перепутались, переплелись в уродливую пеструю паутину. Линнвиэль жестом попросила всех оставаться на местах и объявила, что она определит победительницу лично. Впрочем, толпа уже почти успокоилась сама: когда улеглось первое возбуждение, все увидели, что лишь одна из града стрел достигла цели.
Линнвиэль пробралась через гору стрел к мишени, осторожно прокладывая себе путь носком сапога, вгляделась в круг. Ее лицо покраснело от гнева, а губы растянулись в агрессивном оскале.
На стреле-победительнице была золотая надушенная лента.
***
Взвалив на себя несколько тюков с поклажей, Сиксеру встал в одну колонну с другими стрелицами и побрел вслед за высоко поднятым флагом. Прежде он никогда не задавался вопросом, почему на флаге королевства изображен именно зеленый ромб; теперь же он никак не мог прекратить об этом думать. Четыре отряда, четыре военных класса; сиреневое полотно, и на нем — дань уважения к тому, без чего невозможно представить жизнь: войне.
Катча догнала его сзади и дернула за рукав.
— Почему ты не едешь в обозе, Сиксеру? Ты же победил!
Он покосился на Линнвиэль, восседавшую верхом на рыжем гельвире, и многозначительно поиграл бровями:
— Я, знаешь ли, хочу еще пожить! Вот отмотаю свой положенный срок, вернусь домой...
— Да ты трус, Сиксеру, — миролюбиво заметила Катча. — Настоящая женщина бы не позволила так с собой обращаться...
Сиксеру хотел заметить, что девушки не особенно спешили спорить со своей старшей, хотя многие ее решения явно не встречали поддержки; но он разумно предпочел промолчать.
— Знаешь, о чем я думаю? — спросил он вместо того. — Я думаю... интересно, что значат цвета нашего флага? Про ромб я уже понял...
Катча задумчиво посмотрела на флаг, будто первый раз в жизни всерьез обратила внимание на его цвета.
— Хм, ну, лиловый — это цвет нынешней королевской семьи. Ведь и циляры делают лиловыми! Думаю, если королева Резези и ее сестра умрут бездетными, то власть получит кто-то из родственниц, и флаг переделают. По крайней мере, я так предполагаю...
— Ну, допустим! А зеленый?
— А зеленый, — повторила Катча эхом, поглаживая подбородок. — А я не знаю! Зеленый — самый редкий в природе цвет. Может, потому? Да и красиво же.
Сиксеру задумчиво огляделся: пещерные своды были черно-серые, кристаллы, пучками росшие из них, источали синее или розовое сияние, и смуглая кожа солдаток в этом сиянии приобретала странный пепельный оттенок. И в самом деле: на свете, кажется, нет ничего зеленого, кроме некоторых редких кристаллов.
И волос.
Армия шла целый день, только к вечеру королева дала добро на установку лагеря для ночевки. Сиксеру активно помогал с этим делом стрелицам, хотя сам спал у Кайли; женщины за целый день успели привыкнуть к его присутствию в их жизни, научились шутить и веселиться куда более беззлобно, чем прежде, поддразнивать Сиксеру практически без упоминаний его пола, сосредоточившись больше на юном возрасте. По-сестрински разделили с ним стол, засыпали какими-то забавными и безумными военными байками, и каждая такая байка непременно заканчивалась смертью рассказчицы. Сиксеру наелся до отвала, нахохотался до боли в животе, даже сам умудрился ввернуть пару забавных рассказиков, от которых все остались в восторге; и тут вдруг, наблюдая за отсветами пламени на каменных стенах, он совершенно неожиданно для самого себя осознал, что счастлив.
Попытался было отогнать это чувство — быть счастливым вдали от дома и отца, разве же это дело? — но радость как будто наполнила жилы и кипела по всему телу. Счастье, счастье; разве можно с ним бороться?
Когда он ворвался в их шатер, Кайли даже не поднял головы. На его коленях лежала раскрытая книга, и он читал с живым интересом, водя пальцем по строкам. Сиксеру засмеялся, на ходу сбросил с себя хоно и в белье и сапогах повалился на свой спальный мешок.
— Кайли! Ка-айли, а зачем нужна война?
Кайли сперва не шевельнулся, как будто не понял, что вопрос был задан всерьез, а не послышался ему; после он все-таки отодвинул книгу, повернулся к Сиксеру, недоуменно посмотрел на его счастливое лицо.
— О чем ты, Сиксеру?
— Скажи мне, — тот подпер голову рукой и с веселой улыбкой поглядел на соседа, — для чего нужна война?
— Ты пьяный, что ли? В лагере алкоголь строго запрещен!
В крови Сиксеру и в самом деле плавала пара глотков вина из бутыли Катчи, но он ни за что бы в этом не признался даже самому себе.
— Да трезвый я, трезвый! Я о другом, — Сиксеру весело замахал руками, упал на подушку и захохотал. — Так хорошо жить на свете, Кайли! Разве тебе не хорошо? Отчего бы просто не взять и отменить войну, отчего бы не подписать мирный договор с Сейбоном и не зажить спокойно? Вот ты, Кайли, не будь войны, чем бы ты стал заниматься?
— Я совершенно уверен, что так и остался бы слугой при королеве, — Кайли сурово нахмурил брови. — Что за глупости ты несешь, Сиксеру? Война, это... война... это жизнь, это сама суть существования. Да даже ведь на нашем флаге!.. Ну, то есть... ах, лучше бы ты был пьян, Сиксеру! Такие глупости на полном серьезе да на трезвую голову — подсудное дело...
— Ну, я один раз уже стоял на эшафоте, так что уже не страшно, — улыбка Сиксеру стала несколько кисловатой, но он продолжил делать беззаботный вид. — Кайли, я просто не понимаю... за что мы боремся? Что мы с Сейбоном не поделили?
Кайли не ответил и вообще всем своим видом показывал, что разговор ему в тягость, но в Сиксеру вдруг разом выключилась всякая эмпатия.
— Ты уже видел наи, народ Сейбона, Кайли?
— И не раз! Это же не первая моя война.
— А сколько всего было войн, Кайли?
Мудрый слуга не сразу ответил; он, возможно, надеялся, что Сиксеру и без ответа успокоится и уснет, или что ему в голову придет какая-то более интересная мысль и полностью его захватит, или что своды пещеры обрушатся прямо на их головы и оба погибнут под осколками, уж лучше это, чем отвечать; но ничего такого не произошло.
Сиксеру встал на колени и на четвереньках подполз к Кайли.
— Скажи, скажи, ну, почему ты молчишь? Я сам ведь не знаю! В моей дыре так редко кто-то вспоминает о войне... только когда за новобранками приходят... И то мне, если честно, кажется, что война идет всю мою жизнь, а мне ведь целых шестнадцать лет!
Кайли вздохнул, и мягко, но напористо отодвинул Сиксеру от своего лица.
— Хорошо, я скажу, — он сдобрил свои слова недовольным вздохом. — Насколько мне известно, сейчас идет семьдесят четвертая война с Сейбоном.
— Семьдесят четвертая!
— Не всякий раз война сопровождалась сражениями, — Кайли строго хмурил брови и нервно мял край книжной страницы пальцами. — Частенько имело место только объявление войны, а после она завершалась ничего не значащим мирным договором... Как-то раз пять войн прошли за одни сутки: война была объявлена ночью, перед сном; утром королевы встретились и подписали мирный договор, за завтраком поругались и объявили новую войну; в обед решили лечь вздремнуть и объявили перемирие, но одна из королев слишком громко храпела, так что вторая объявила новую войну; но после пробуждения храпящая королева попросила прощения. Извинения приняли, и мир продлился три часа, пока не пришло время расставаться; тогда страны не поделили что-то из личных вещей... и наконец уже перед самым расставанием был подписан новый мирный договор: просто потому, что как-то не хотелось расставаться на грустной ноте...
— Ничего себе! — потянул Сиксеру. — А, постой... вообще-то, ты перечислил только четыре войны. А пятая?
— А пятую объявили перед наступлением ночи, — засмеялся Кайли, как будто находя в ситуации что-то забавное. — Королева сидела в шатре без окон, кристаллических часов у нее не было, и она думала, что уже настал следующий день... ну то есть, понимаешь, они же договорились, в этот день войн не объявлять больше, чтобы расстаться на хорошей ноте, а тут вроде как уже следующий день, и вопросы ведь еще не дорешали. Но оказалось, что кристаллы еще только начали синеть... королева осознала свою ошибку и всего за пару мгновений до конца дня отозвала объявление войны. Вот и вышло... пять военных конфликтов за сутки. Так и живем!
Сиксеру задумчиво смотрел на потолок шатра. Рассказ оставил в душе гнетущее ощущение, и это ощущение сцепилось в невыносимой борьбе с винным счастьем.
— Кайли?
— Ну? — слуга не сдержал усталого вздоха.
— А та королева... это была Нанада?
— Нет, я полагаю, ее матушка. Бабушка королевы Резези.
— Сколько поколений уже длится это безумие?
— Ах, Сиксеру, — снова вздохнул Кайли, на этот раз уже совсем несчастно. — Вот не зря мужчин не берут в армию! Это длится столько, сколько существуют Подземелья.
— И что мы с Сейбоном не поделили?
— Мир! Мир не бесконечен, — он посмотрел на Сиксеру, как на идиота, в сердцах бросил книгу в сторону ящиков с вещами, раз уж навязчивый мальчишка все равно не дает читать. — Те залы, где проходит граница между королевством Нанно и Сейбоном, они и есть корень всех споров. Кому из нас достанется эта территория... то Сейбону, то нам, то Сейбону, то нам... там тепло и светло, там можно даже выращивать помидоры, если ты знаешь, о чем я... у нас нельзя...
— И никак не выйдет договориться?
— Договориться, Сиксеру? Договоримся мы, и что тогда? С кем воевать? Не с кем будет! А без войны... а без войны жизни нет. Мы, подданные Нанно, рождаемся и умираем воительницами. Это наша суть.
Он хотел возразить, но у Кайли был настолько усталый и измученный взгляд, что язык не повернулся. Сиксеру лег на бок, лицом к покрову шатра, и притворился спящим, вслушиваясь в тяжелое, расстроенное дыхание Кайли; а вскоре и правда заснул.