В зале царствовал ветер. Он гулял под потолком, клубился у стен, играл волосами и бесстыдно лез в лицо, покусывая прохладой щеки. А еще здесь царила тьма: высокие своды терялись в ней, как будто стыдились того, насколько они каменные, и смуглые лица женщин приобретали замогильные серые оттенки. В этом зале невольно просыпалась тоска по Сейбону с его рыжими стенами и режущим глаз светом, но и яркими цветами; серость Нанно как будто высасывала всю жизнь из собравшихся у стола.
И в это темное царство ворвалось алое пятно и немедленно похитило все внимание окружающих. Сиксеру кожей чувствовал, как все смотрят на него, как все изучают, разглядывают, мечтают залезть под красное хоно и повнимательнее рассмотреть, что же он там прячет. Алый пламень в бесконечной темной прохладе.
От страха ноги стали ватными, но он стиснул зубы – и пошел.
В центре овального зала стоял овальный же стол, по всей видимости, сделанный из единого куска камня впечатляющих размеров. У стола располагались каменные же кресла с удобными спинками и подголовниками, чтобы можно было дать отдохнуть шее; для тепла на каменных сидениях разложили расшитые разноцветные подушки, и если бы не темнота, то интересно было бы остановиться и рассмотреть их получше. Впрочем, некоторые кресла оказались заняты: вальяжно развалившись, там сидело около двадцати женщин, все среднего возраста, но в остальном очень разные. Высокие, низкие, стройные, толстые, красивые и не слишком, одетые слишком богато или же слишком бедно, высокомерные или приветливые, словом, самые разные, но все они, как одна, смотрели на мужчину, проникшего в спокойное течение их будней.
Сиксеру не знал, как себя вести, а Резези не спешила ему подсказать; так что он молча приблизился к столу и занял первое попавшееся кресло. Ведь его же на обед приглашали, разве не так?
Ах да, обед.
Очевидно, не просто так сюда поставили стол из цельного куска камня — любой другой бы рухнул под тяжестью блюд. Теснясь друг к другу, здесь стояло не меньше пятидесяти плоских белоснежных тарелок с вручную нарисованными узорами по краям, и уже сами эти тарелки поражали воображение, ведь были сделаны не из камня, как почти вся утварь в привычном Сиксеру обществе. А ведь тарелки еще и стояли не пустыми, дымящаяся еда едва ли не валилась с них: нежнейшая вырезка из пачеора, утопающая в густом темно-алом соусе, уши клова, замаринованные с луком и запеченные на медленном огне, хрустящие конвертики из теста, наполненные отборным мясом, зажаренные в кляре лапки аксолотлей и многое, многое другое, о существовании чего Сиксеру даже не подозревал. Но больше всего его на первый взгляд поразил хлеб: на овальном блюде посреди стола лежала пышная, светлая, мягкая с виду буханка размером больше головы, и как будто даже стыдно было называть ее тем же словом, что и серые плоские кусочки, которыми обедали в армии. Ну не может быть, чтобы и то, и это звалось хлебом!
Он услышал взволнованное дыхание рядом с собой и нехотя оторвал взгляд от изобилия на столе; над ним стоял паренек с раскрашенным в кричащие цвета лицом и в коротеньком бледно-зеленом, почти сером хоно, а в руках он растерянно сжимал глиняный сосуд для вина. Их взгляды встретились, и Сиксеру прочел недоумение бедного слуги: должен ли он был налить Сиксеру вина, как гостье, или все-таки мужчина за столом женщин не для трапезы сидит?
И Сиксеру осознал, что сам не знает ответ, но точно не собирается кого-то ублажать. Он гостья. Приглашенный королевой. Поэтому он неуверенно улыбнулся, взял бокал, стоявший ближе к нему, и протянул юноше. Бедняга занервничал, бросил несколько неуверенных взглядов на женщин, откупорил сосуд, и рубиновое, дурманящее даже запахом вино потекло в металлический, отделанный настоящими рубинами бокал. Сиксеру так залюбовался этой красотой в своей руке, что не заметил, как слуга отошел от него, а женщины загалдели, будто в сосуде было запечатано не только вино, но и их разговоры.
— Значит, вот оно как интересно получается, — с поразительной легкостью сдвинув с места каменное кресло, к нему подсела высокая женщина неприятной наружности, чистое, лишенное шрамов лицо которой не вызывало уважения. — Мы-то думали, ты издохнешь в первом же бою. Уже радовались, что после такого-то поворота любая мужская инициатива будет уничтожена на корню... Инициатива — это желание, побуждение, готовность что-то сделать, а в данном конкретном случае — революционные, ну, то есть, противоречащие интересам короны идеи. Ты понимаешь?
Сиксеру вроде и понимал, но потерялся в ее объяснениях просто потому, что и без них прекрасно знал значение слова "инициатива".
— Но я не умер, — спокойно произнес он, разглядывая переливы и блики в вине. — Так что можете ожидать другие мужские инициативы.
Женщина страдальчески закатила глаза и простонала, заломив руки:
— Он не понял!
— Все я понял, — возразил Сиксеру, но его голос потонул в гуле обсуждения.
Другая женщина, круглая, как колесо, с очень молодым, но как будто злым лицом, протянула над столом руку и пальцем ткнула Сиксеру в грудь:
— И теперь из-за тебя появился этот закон! Эти глупости про Свободных Мужчин! Осознаешь ли ты всю тяжесть своего проступка?
Сиксеру отвел ее палец от себя и отпил вино, едва не расплескав его по хоно из-за невесть откуда взявшейся тряски в руках. Кто-то на другой стороне стола простонала: "он даже пить не умеет!", но к счастью это прозвучало так далеко, что можно было сделать вид, будто он не услышал.
— Моя королева достаточно умна, чтобы принимать законы и без моего влияния, — возразил Сиксеру как можно спокойнее. — Если она считает, что это необходимо Нанно, имеете ли вы право в ее решениях сомневаться?
— Ты не будешь мне рассказывать о моих правах! — огрызнулась Колесо, но по ее открытому лицо было видно, что она уязвлена.
— Что будет с обществом, когда мужчины обретут свободу? — крикнула кто-то с дальнего края стола; Сиксеру начинал злиться.
— А почему вы меня спрашиваете? Это не я придумал, я даже не предлагал ничего такого! Я даже спорил с ней! — поспешно возразил он, в бессмысленной злобе взмахнув руками. — Ее и расспрашивайте!
— Хватит, не давите на него, — раздался другой голос. — Он сейчас заплачет.
— Я не заплачу!
— Вы посмотрите, он так красиво для нас оделся, а мы набросились, как черви на мясо...
— Я одевался не для вас!
— Ну, ну, не расстраивайся, милый. Давай я отрежу тебе хлебушка...
— Я в состоянии сам нарезать себе хлеб!
Поскольку фразы сыпались со всех сторон, Сиксеру растерялся, не знал, с кем спорить, а спорить сразу со всеми женщинами за столом не мог, ведь был один, и все его возражения бесследно исчезали в гуле чужих речей. В душе кипела ярость, и ему даже почудилось, что он и в самом деле вот-вот заплачет, но, конечно, этого точно нельзя было допустить. Кто-то всунула ему в руку крупный ломоть хлеба, и он с удивлением почувствовал, как пальцы проваливаются в воздушный мякиш, а запах выпечки немедленно вскружил голову получше вина; но Сиксеру смог взять себя в руки и бросить хлеб на стол. Неизвестная хлебная женщина цокнула языком и покачала головой, дивясь такой неблагодарности.
Резези! Она же пришла с ним! Куда делась? Почему не вмешается? Резези! А, черт возьми! Неужели он не справится с этими падальщицами без королевы?
Главное сейчас — успокоиться. Сделать глубокий вздох, отключиться от их воплей и уколов, на пару мгновений перестать реагировать...
Сказать все, что на сердце, но как можно сдержаннее.
Сиксеру встал из-за стола, надеясь, что благодаря росту станет заметнее для остальных. А может быть, даже значимее.
— Я родился от мужчины для труда, — начал он, хотя женщины еще галдели, и вряд ли даже половина из них слушала, что там лепечет мальчик. — Моя жизнь была предопределена от рождения: после совершеннолетия я отправился бы в шахту, где отработал бы двадцать, ну может тридцать лет, заболел бы кристаллами в легких и умер. То есть, все мое существование в Подземельях продлилось бы около сорока, в случае большой удачи, пятидесяти лет. Так случилось с моим дедом, которого я не знал, с моим прадедом и прапра... в общем, и так далее. И так случилось бы с моим отцом, если бы не случайная встреча с королевой Резези.
— А ты что, — крикнула кто-то, — до ста двадцати хочешь жить, как женщина? Не смеши меня!
— А я вас и не смешил, — как можно спокойнее возразил он. — Я был рожден для работы в шахте, но затем обнаружилось, что у меня большие таланты к стрельбе из лука. И теперь я солдатка, защищающая, в том числе, и ваши жизни. Новый закон позволит мужчинам проявить себя в тех областях, для которых они были созданы Матерями, что способно улучшить и ваше качество жизни...
— Ты лучше расскажи про свои успехи на поле боя!
— Я подстрелил много сейбонцев, — он стал таким же красным, как его хоно, вспомнив об итогах своего первого боя.
— Много сейбонцев! — передразнила Жердь, первая заговорившая с ним за столом женщина. — Когда вот я воевала, то в пылу жажды крови даже переставала слушать распоряжения сверху! Однажды из-за этого я проглядела приближение взрывающейся твари, и вот.
Она бесстыдно закинула на стол ногу, и Сиксеру заметил, что ниже колена она была заменена металлическим протезом; но думал Сиксеру в тот момент о другом. Да ведь с Жердью случилось то же самое, что и с ним! И она рассказывает об этом, как о лучшей странице своей боевой карьеры? А его бы за те же слова заклевали до смерти!
А на ее лице нет ни одного шрама! Наверное, только один раз в жизни она и поднимала оружие?
Женщины отвлеклись от него, втянулись в воспоминания о прошедших войнах и еще более бессмысленную болтовню. В ход пошли и яства, уже успевшие поостыть; дамы вонзали зубы в нежнейшее мясо и играючи отрывали его от кости, говорили с набитым ртом, опрокидывали в себя вино. Сиксеру понял, что все это время стоит как каменный истукан, возвышаясь над столом, но не сел. Как будто если бы он вернулся на свое кресло, то принял бы некое — возможно, моральное? — поражение и признал правоту женщин.
— Вы ведь просто боитесь, — начал он негромко, но постепенно его голос набирал силу. — Вы, могущественные, сильные женщины, боитесь, что настанет момент, когда мужчины перестанут быть зависимыми. И тогда, что вам останется делать? Пытаться заинтересовать мужчину, пытаться разговаривать с ним, договариваться и, упасите Матери, иногда даже в чем-то ему уступать?
Некоторые женщины замолчали и слушали его, даже смотрели не без интереса, хотя большинство все-таки продолжало болтать, словно нарочно игнорируя мужской треп, и из-за гула их разговоров Сиксеру начинал говорить все громче и громче, пока его голос не стал похожим на звериный рев.
— Вся ваша наука — насмешки и унижения, — женщины испуганно замерли, позабыв даже, что с помощью магии могли заткнуть его на раз-два. — Вы выдумали, что мужчине вредно заниматься учебой, потому что, видите ли, ему нельзя долго сидеть. А что, те из нас, кто занимается рукоделием, шьет хоно и вышивает подушки для ваших задниц, они что, при работе лежат? Или стоят? И если вы так трепетно переживаете за наше здоровье, почему разрешаете нам работать в шахте и умирать в сорок? И откуда вы вообще взяли, что учиться вредно, где статистика? Где исследования?
— Какие исследования, болезный? — дрожащим голосом спросила Колесо. — Мужчины никогда не учились, из чего собирать статистику? Ты вообще знаешь значение этого слова?
— А вот и знаю! И если все так, то откуда взялось знание, что учиться вредно?
— Ну смотри, ваши гениталии...
— Почему ты считаешь, что разбираешься в гениталиях лучше, чем их владельцы?
— Какой же ты истерик, — буркнула Колесо. — Привел бы хоть один аргумент.
— Но ведь юноша упомянул ткачей, — раздался заинтересованный голос одной из женщин. — У меня есть дочь от ткача. Значит, сидение на месте им не вредит?
— Ты на чьей стороне, сестра?
Сиксеру набрал в грудь побольше воздуха и схватился за свой бокал, но тут же передумал пить.
— Вы выдумываете. Вы запугиваете. Вы лжете. Трясетесь над своей мнимой властью, — в сердцах он бросил бокал обратно на стол, и вино кровавой лужей растеклось по изысканным блюдам. — Странно, что до сих пор не прозвучала история про Врата Блаженства, гельвир их раздери! Что может быть удобнее для вас, чем сказка о преступлении всего мужского рода, с которой нельзя ни поспорить, ни согласиться, ведь ни одна свидетельница тех событий не осталась в живых?
— Ты будешь попирать нашу веру? — Жердь покраснела и встала со своего кресла, угрожающе подняв кулаки. — Ты, мелкий...
— А я вообще не поняла, что он говорил, — заявил другой голос. — У него такие красивые губки, я все время только ими и любовалась...
Странно, но это неуместное замечание не вызвало в Сиксеру новую волну гнева; напротив, он лишь развеселился и бодро заявил:
— А мне нетрудно повторить еще раз, раз уж некоторые женщины с первого раза не понимают.
— Ну, ты! — Жердь окончательно разнервничалась и занесла руку. — Я тебя сейчас...
Но она ничего не сделала, и судя по остекленевшему взгляду, не потому, что просто передумала. Одна за другой женщины замолкали, поворачивались в противоположную от Сиксеру сторону; и он проследил за направлениями их взгляда, напряг свои глаза и смог-таки разглядеть фигуру Резези, практически терявшуюся во тьме. Видны были разве что кудри, окружавшие ее голову, как звериная грива, и кристаллы короны, бледно сиявшие на их фоне. Зато ее голос прозвучал мощно и оглушительно, так, чтобы даже нарочно не вышло не услышать:
— Хватит. Достаточно. Хочу заметить, что это обед, а не поле боя.
Околдованная ее магией, Жердь могла только вертеть глазами и кряхтеть; зато Колесо решила взять слово:
— Но, моя королева... несмотря на то, что сомневаться в ваших решениях... ну... это самое... короче, не кажется ли вам, что нам стоит поднять вопрос по поводу нового закона на всеобщее обсуждение? Не хотите ли вы, по крайней мере, узнать, как к этому относится совет?
"Какая ей разница, она же королева!", — про себя возмутился Сиксеру, но сам себе напомнил слова Резези о свергнутых правительницах. Он не знал, какую роль имел совет в решении государственных дел, но предполагал, что не просто так все эти неприятные женщины собирались вокруг стола и ели мягчайший белый хлеб.
— Закон уже подписан вообще-то, не понимаю, что тут обсуждать, — заметила Резези холодно. — Но если вам хочется, чтобы я доставила вам удовольствие, то я как раз в нужном настроении. Предлагаю поднять руки тем, кто согласна с курсом, который взяла Нанно в решении мужского вопроса.
И она первой подняла руку над головой — Сиксеру разглядел ее движение только потому, что при нем она задела ребром ладони один из кристаллов короны, и тот дернулся, будто подпрыгнул, а затем вернулся на место. Его самого, скорее всего, не спрашивали, да и он уже и так всем сказал, что думает; тем не менее Сиксеру подался вперед и тоже поднял руку. Из-за роста его мозолистая ладонь поднялась выше всех остальных, и глубоко в душе он чувствовал себя самым дурацким дураком в Подземельях, но старался держать марку и сохранять серьезное лицо.
Он готов был поклясться, что только их две руки и будут возвышаться над столом, но ошибся, к собственному счастью. Одна за другой женщины присоединялись к ним, и пусть больше половины из них остались сидеть без движения, все равно стало ясно, что и в правлении Нанно есть те, кто поддерживал расширение мужских прав.
— Я отвечаю за казну, — заявила одна из женщин с поднятой рукой, глядя на Сиксеру. — Казна — это...
— Да знаю я, знаю!
— ...то, где лежат все денежки. И я считаю, что мы действительно теряем ценные кадры. Если бы каждый мужчина, наделенный хотя бы толикой мозгов, вносил свою лепту как налогоплательщица, нам стало бы куда проще! У нас по меньшей мере тридцать процентов мужского населения, представляете, какие суммы мы теряем?
Сиксеру пожал плечами — к сожалению, он плохо понимал концепцию "процентов", но по понятным причинам не стал об этом всем сообщать.
Само собой, Колесо и Жердь не присоединились к порыву сестер и вообще фыркали, демонстрируя свое недовольство. Резези отпустила Жердь, и та с остервенением принялась жевать ухо клова, периодически бросая на Сиксеру колкие взгляды и выплевывая хрящи на стол — в его сторону.
— Пусть и не единогласно, но решение принято, — заключила Резези. — Продолжим есть.
— Моя королева, но их же не большинство! — возразила Колесо, нервно покусывая ручку ложки.
— Боюсь, что в ваших словах ключевое — не "большинство", а "королева".
Эту фразу Сиксеру не понял, так что молча сел на свое место, схватил выданный ему ранее кусок хлеба и с наслаждением откусил от него разом почти половину. От разлитого вина хлеб стал рубиновым, и вместо долгожданного вкуса выпечки по рту растеклась алкогольная горечь, но был у этого странного вкуса и какой-то приятный оттенок. Сегодня Сиксеру кричал, злился и швырялся бокалами, язвил и спорил, но при этом совершенно не чувствовал себя ни в чем виноватым.
Фигурально выражаясь, из этого боя он вышел победительницей.
После его выступления обед протекал уже куда тише, разве что периодически возникали короткие разговоры на отвлеченные темы. Почти никто не шутила и не смеялась, зато все явно налегали на вино и бросали на Сиксеру ненавистные взгляды, но он видел в них разве что стаю беззубых протеев — то есть, ничего опасного. Он даже обнаружил в себе умение вести светскую беседу и разговорился с одной из женщин, поддержавших его прежде. Их разговор очень быстро дошел до стрельбы из лука, и она начала рассказывать ему, как нужно стоять и как держать локти, но тут уже его характер дал слабину, и он спокойно выслушал сто раз известную ему информацию и даже поблагодарил за рассказ. Там отпустил удачную шутку, здесь вставил нужное словечко, и как будто бы позже, покидая зал, некоторые женщины даже проявляли к нему дружелюбие. По крайней мере, никто не попыталась утащить его за собой, чтобы поиметь в уголочке, а ведь они даже не знали точно его возраст!
Когда за опустошенным столом остались только он и Резези, Сиксеру сошел со своего места, чувствуя приятную легкость в ногах и голове, и прошагал, придерживаясь за спинки кресел, до королевы. Теперь он стоял достаточно близко чтобы разглядеть ее трон: Резези сидела на крупной жеоде, изнутри наполненной миллионом ярких кристаллов, словно шерстью; их гладкие остроконечные грани вонзались ей в спину и зарывались в волосы, но зато красоту этого трона сложно было переоценить. Глаз так и цеплялся за нежные переливы цвета, от белого к фиолетовому, на бесчисленное количество мельчайших граней, каждая из которых слабо поблескивала от любого луча света, на переходы от мутно-молочной текстуры внизу до прозрачных пиков, похожих на жидкий сцеженный свет.
— Впечатляет, — признался Сиксеру, несколько раз обойдя трон по кругу, чтобы разглядеть все сияющие грани. — Это же надо было, найти жеоду такого размера! Откуда?
— Она стоит здесь с самого основания королевства, так что я понятия не имею, — Резези провела пальцами по холодному камню. — Но в качестве трона я бы предпочла что-нибудь мягкое и с удобной спинкой...
— У кого-то и алмазы мелкие, — проворчал Сиксеру, встал напротив нее, нависая сверху, и угрожающе сжал кулаки. — Ну-ка, поговорим по душам! Почему ты за меня не вступилась? Почему отдала этим стервам на растерзание? А?
Вышло чуть громче и злее, чем хотелось бы — в его крови кипело вино.
Резези испуганно распахнула глаза, поджала колени к груди и как будто вжалась в свою жеоду — уже не первый раз перед лицом его гнева женщины забывали о своем могуществе.
— Я тебя не понимаю! Ты два часа назад ругался на меня за то, что я за тебя вступаюсь, а теперь ругаешься за противоположное?
Сиксеру поднял кулаки над головой, три раза шумно выдохнул, медленно опустил руки и повесил нос. Гнев ушел, и от стыда как будто даже разум прояснился.
— Ты права. Прости. Я сам не знаю...
Резези молчала, прижималась спиной к кристаллам и часто-часто моргала. Если она сейчас заплачет, то он умрет от стыда!
— Просто там, на мужской половине, я и правда мог сам справиться, — сбивчиво оправдывался Сиксеру. — Там я не чувствовал никакой опасности. А здесь мне показалось, что меня реально пополам порвут, и я подумал... и я ожидал...
— Как только стало ясно, что дело может кончиться кровопролитием, я вступилась, — напомнила Резези. — Но до той поры — до той поры ты вполне справлялся...
— Я знаю. И ты все сделала правильно, — неожиданно все его тело охватила слабость, и со стоном Сиксеру опустился на пол, прижался щекой к трону. Из самого нутра кристаллов тянуло неприятным холодом. — Я не должен на тебя рассчитывать. Я должен справляться сам. Я просто... не знаю. Испугался, может быть? Я трус, Резези?
Она спустила ноги, подалась вперед и осторожно зарылась пальцами руки в его волосы, слегка помассировала подушечками его макушку.
— Ты не трус. Ты ведь не смолчал. Я думаю, нельзя жить полностью без страха. Но если ты хочешь говорить за себя сам, будь готов делать это и перед мужчинами, и перед женщинами, даже если последние тебя пугают.
От ласки по телу пробежалась волна приятных мурашек, и Сиксеру даже зажмурил глаза, молясь, чтобы это прикосновение никогда не заканчивалось.
— Обещаю, в следующий раз тебе не придется вмешиваться.
— Значит, в следующий раз ты будешь вести себя сдержаннее? Подготовишь речь? Аргументацию?
Он нетвердо засмеялся, сграбастал ее запястье и едва ощутимо стиснул.
— Нет, в следующий раз я принесу лук и костяную стрелу.
Молчаливые слуги с раскрашенными лицами постепенно заполняли зал, убирали со стола, вытирали подсохшее вино, и Резези с Сиксеру решили уйти, чтобы не мешать им работать.
— Я хотела спросить, — обратилась она к нему, когда тяжелые двери с сапфировыми ручками закрылись за их спинами, — Эмилия очень сильно хочет посмотреть на то, как изготавливается ель. Может, ты хотел бы пойти с нами? Поглядеть на ткачей?
Да, это звучало очень заманчиво — ведь о еле и его изготовлении ходили легенды! — но в то же время Сиксеру уже заранее чувствовал себя лишним рядом с двумя женщинами.
— Разве это не будет ваше свидание, Резези? Не хочу быть третьим колесом в телеге.
— Милый, у телег обычно четыре колеса, — удивленно напомнила она, а Сиксеру неловко засмеялся и хлопнул себя по лбу. — И в любом случае, Эмилию придется от всех прятать. Так что много романтики нас не ждет. Если только ты не считаешь романтичным хождение рядом с замотанной в ткани фигурой, которую даже потрогать нельзя!
— Так выйдет слишком приметно, — возразил он, представив себе эту картину. — Если ты хочешь незаметно вывести ее из дворца, то придется положить Эмилию в повозку или вроде того.
— Удивительно светлая мысль для парня, в представлении которого у телег два колеса, — полушутливо отозвалась она. — Не волнуйся, я как-нибудь этот вопрос решу. Просто скажи мне: ты с нами или нет?
И Сиксеру все-таки согласился — отчасти из любопытства, но в то же время и из желания быть рядом с Резези в том случае, если кто-то раскроет Эмилию Найтхевен.