– Кому, как не вам, знать, что в основе каждого исследования лежит теория, профессор Му.

Цинсюань пахнет клубникой и мятой, его распущенные волосы вьются крупными кудрями, его новая статья, вышедшая в печать в начале недели, уже породила оживлённые дискуссии в научных кругах.

– В вашем случае, при всем уважении, теория эта тождественна нулевой гипотезе. – профессор Му нервно ведёт плечом и отводит взгляд пронзительно-серых глаз на цветущие яблони за окном.

– Присутствие нулевой гипотезы в основе моей теории связано лишь с тем, что вариация исследуемого признака является только случайной и не зависит от тех или иных факторов, а также... – начинает отвечать профессор Ши, но прерывается, бросая удивленный взгляд на приоткрытую дверь.

– ...А также результаты любого исследования верны, пока не доказано обратное. В том числе и вашего, профессор Му, – доктор Хэ прислоняется к дверному косяку, обозначая свое присутствие терпким запахом можжевеловой рощи. – Предложите альтернативную гипотезу к этому исследованию, приложите к ней доказательную базу, и тогда, может быть, вы будете вправе критиковать труд профессора Ши.

Доктор Хэ покидает кабинет, не притворяя за собой двери. И пока профессор Му не сводит немигающего взгляда с яблонь в цвету, профессор Ши кивает ему, кончиками пальцев поддевает с кресла светлый пиджак, и выходит вслед за коллегой.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀•••

– Признаться, я и не думал, что вы пойдете за мной, профессор Ши.

Они прогулочным шагом пересекают яблоневый сад, раскинувший свои широкие узловатые ветви с бутонами розовато-белоснежных цветов к востоку от главного корпуса. Округлые тени от множества опадающих лепестков скользят по их коже, касаясь их губ и глаз мягко, почти незаметно. Послеполуденное солнце укрывается за сонмом пушистых облаков, изредка бросая ленивые взгляды на мир из-под опущенных век.

– Прошу вас, зовите меня по имени.

В конце аллеи дорогу преграждает старинный фундамент некогда взорванной лютеранской церкви, и Хэ Сюань не упускает возможности присесть на него, прикрывая глаза и глубоко вдыхая нежный аромат, почти до цвета наполняющего собой воздух и редкий ветер. Позволяя полудрёме завладеть собой, он не сразу замечает, что его визави не занял места напротив.

– Простите мне мою дерзость,– и голос его звучит в тон яблоневым цветам на ветру, – однако я просто обязан признаться в своей к вам симпатии. Ваши работы, и не спорьте, великолепны, и вы в них – Тертуллиан, доктор Хэ, ведь слог ваш обладает столь же мрачным блеском черного дерева, что и его речи, произнесенные задолго до развала Римской империи. Мистицизм ваш – это полюс магнита, противоположный тому полюсу чувственности, который исключительно знал Катулл и его последователи, поэты грубые и животно-чувственные. И вы, словно автор этих строк, обладаете – о жестокое преимущество – среди самовлюблённого общества тем великим здравым смыслом Макиавелли, который, подобно огненному столбу, шествует перед мудрецом в пустыне истории. Если вам не надо выразить какого-нибудь удивительного отклонения, какой-нибудь неизвестной стороны души или вещи, вы выражаетесь языком настолько чистым, ясным, правильным и точным, что и самым строгим судьям будет не в чем вас упрекнуть. Я восхищён вами и вашими трудами, доктор Хэ. Прошу вас, друг мой, воспринимайте эти мои слова всерьёз и только всерьёз, – тянущим, сбивчивым полушепотом произносит Цинсюань, касаясь под конец сухими губами самого кончика его уха. – И простите мне мою откровенность.

Хэ Сюань, помедлив, опускает подбородок на грудь, позволяя прозвучавшим словам остаться их трепетной тайной, и напряжение, до того качающее на руках возникшую между ними двумя тишину, исчезает, бесшумно растворившись в вешнем буйстве природы.