– А вот прописные истины...

– Прописные истины рано или поздно сведут вас могилу, декан Пей.

Цинсюань хихикает вслед нечаянно подслушаному разговору. Младший Пей, приходящийся декану племянником, защитил свою диссертацию на прошлой неделе. Сегодня он занял одно из пустующих кресел на кафедре японистики, впрочем, сей факт не волновал никого, кроме декана Пея.

Профессор привычно кивает своему отражению и быстрым шагом пересекает застекленную галерею, соединяющую главный корпус с административными зданиями. Лучи полуденного солнца рыжеватыми всполохами танцуют на волнах его волос.

День обещает быть лёгким.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀•••

– Некоторые исследователи считают, что отделение стиха от поэзии – современное безумие, которое ведёт ни к чему иному, как к уничтожению самого искусства. – Цинсюань взглядом скользит по аудитории, про себя отмечая тех студентов, кто захочет вступить в полемику с ним, и замолкает, позволяя им определить дальнейшее развитие темы.

– Но вы не относитесь к их числу, так почему же мы должны прислушиваться к столь низкопробному мнению? – замечает молодой человек во втором ряду. Его подбородок слегка опущен, глаза подведены алым. Он держится уверенно и чуть вызывающе, не давая другим и шанса оставить его незамеченным.

По аудитории эхом низкого гула проносится недовольство. Ещё никто не осмеливался так грубо нарушать атмосферу, ставшую привычной на лекциях профессора Ши. С начала семестра эта его группа, как и многие другие, обзавелась десятком-другим вольных слушателей, и некоторые из них не без гордости замечали, что пропускают лекции других преподавателей ради так называемых ‘свободных дискуссий’. Цинсюань позволял отклоняться от лейтмотива, трепетно относился к каждому выслушанному им мнению и, что самое важное, не оставлял после себя ощущения гнетущего высокомерия. Не было на его занятиях вопросов, которые нельзя было задавать, не было и табуированных тем. Одно уважение оставалось неприкосновенным и пренебрежение им строго каралось.

– Если вы считаете их мнение низкопробным, профессор Хуа, осмелюсь спросить, что же вы, в таком случае, среди них забыли?

Аудитория затихает мгновенно. Хуа Чен легко поднимается с места, подмигивая уставившимся на него студентам.

– Рад видеть вас в форме, коллега, но за сим вынужден буду откланяться, – он с улыбкой кивает Цинсюаню, заставляя того улыбаться в ответ.

Его бывший одногруппник покидает кабинет, смиренно придержав за собой массивную дверь, и Цинсюань возвращается к лекции:

– Вы имели честь лицезреть истинное воплощение современного безумия. Полагаю, у вас появились некоторые вопросы, касательно данной персоны. Есть ли среди вас те, кто возражает данному витку нашего несомненно научного полилога?

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀•••

– И тогда, по законам жанра, главный герой терпит неудачу. Что же ему теперь делать?

– Я бы предложил напиться до беспамятства. И, пожалуй, начать исповедовать сантерию.

– А после – прийти в гости к семье погибшей невесты.

– Забрать с собой их домашнего попугайчика.

– Разбить окно поддетым ногой пуфиком!

– И быть таковым, пока не упадут небеса.

Цинсюань хрипло смеётся, закрывая лицо ладонями. Вечер пятницы они с доктором Хэ решают провести в ставшим привычным Семхат Хамайим. За несколько прошедших месяцев Цинсюань успевает подружиться с прекрасной Элишевой, владелицей ресторана, к чьей сути ни одно слово не ложится так гладко, как чувственность. Он теперь знает поименно каждого сотрудника, может с закрытыми глазами найти любое блюдо в меню и не скупится на щедрые чаевые.

Хэ Сюань же, идущий для окружающих в комплекте с очаровательным профессором, приходит в Хамайим в первую очередь вкусно поесть. Правда, в последнее время доктор Хэ ловит себя на мысли о том, что пришел бы сюда и ради непринуждённой беседы, но мысль эту отчаянно игнорирует, беспечно полагая, что таким образом заставит ее и вовсе исчезнуть. Ведь такие вещи и сам Хэ Сюань тождественными друг другу отнюдь не являются, и означает это только одно: он мог бы прийти сюда ради Ши Цинсюаня.

Терпкое вино туманит разум, сплетая тускло светящиеся нити мыслей в недолговечные ажурные кружева. Цинсюань, не прекращая смеяться, жестом подзывает розовощекую официантку и, будто не замечая на себе рассеянно-любующегося взгляда коллеги, говорит:

– Дганит, дорогая, будь так добра, принеси нам ещё кувшин вашего чудесного домашнего вина.