– И откуда же ты на мою бедную голову взялся?

– Оттуда, – нисколько не смутившись отвечает профессор Хуа, выпрямляя указательный палец по направлению к небу.

– То есть ты – ангел божий, – фыркает Хэ Сюань, не отрывая сосредоточенного взгляда от бумаг. Он лишь второй час проверяет студенческие работы, но уже успел дюжину раз пообещать себе никогда больше не набирать группы смешанного профиля.

– То есть парашют не раскрылся, – изящно парирует Хуа Чен, заставляя собеседника поперхнуться воздухом.

Где-то на заднем плане Ши Цинсюань с тихим бульканьем сползает под стол. Он и представить себе не мог, что увидит доктора Хэ таким, и теперь беззаботно наслаждался перформансом, надеясь только не умереть от смеха раньше, чем начнется финальное действие.

Впрочем, нет худа без добра.

Профессор Хуа берется за телефон раньше, чем тот успевает оповестить хозяина о пришедшем уведомлении, и пулей вылетает из кабинета, на лету бросая в сторону коллег:

– Гэгэ написал. Надо идти. Всем пока.

Цинсюань, ещё не до конца оправившийся от предыдущего приступа смеха, вновь съезжает под стол, да так и остаётся лежать на полу, мелко подрагивая всем телом. Хэ Сюань поднимается со своего кресла вместе с оглушительным хлопком входной двери. Он откладывает проверенную работу в сторону и, развернувшись, опускается рядом с профессором Ши.

Звякают кольца на тонких пальцах, шуршит колёсиками по полу отодвигаемое кресло – Цинсюань, расслабленно улыбаясь, перекатывается ближе, утыкаясь носом в холодную шею, и Хэ Сюань на мгновение перестает дышать. Его сердце явно пропускает пару-тройку ударов, прежде чем начать биться вновь, заходясь в груди всполошенной птицей. Ему вдруг хочется обнять Цинсюаня, прижать к себе так близко, как это только возможно и, пожалуй, ещё немного. Испуганный собственным желанием, он инстинктивно дергается, пытаясь отстраниться, и тут же попадается в ловушку.

– А вот не отпущу я вас, и что вам останется делать? – тянет Цинсюань озорно, приподнимая голову так, чтобы едва касаться носом чужих губ, и вопросительно мычит, легко скользя раскрытой ладонью по спине в черной рубашке.

На внутренней стороне век Хэ Сюаня армюром смутных огней загорается обратный отсчёт, и рассудок его вновь отступает.

Секунда.

Цинсюань стонет в поцелуй, аккуратно касается языком нижней губы, отвечая на требовательный укус.

Кварта.

Хэ Сюань комкает светлую ткань, подрагивающими от напряжения пальцами оглаживая открытые теперь ключицы, запястьем скользит по груди.

Септима.

Воздух вокруг них наполняется ароматом морозной мяты, густыми треолями хвои и лилий скользит по коже, ни черта не отрезвляя, убеждая ни в коем случае не оставливаться. Желательно никогда.

Терцдечима.

Хэ Сюань отстраняется резко, почти жестоко, но только лишь для того, чтобы в следующее мгновение припасть губами к дернувшемуся кадыку, коротко оцарапать шею ведущей рукой.

– Sigue así, te lo ruego.

Шепот Цинсюаня отдается в висках весенним ветром, пронесшемся над дикой россыпью луговых цветов; сизым туманом застилает глаза, окутывает бархатным шлейфом израильского сада, где соседствуют, переплетаясь корнями, травы из Песни Песней; воздает хвалу самому Соломону.

Над ними золотистыми искрами звучит Danza de la gitana сеньера Эскриче, возводя в абсолют танец фортепиано и скрипки, мешая его, словно турецкий бозу, с перестуком раковин эбеновых кастаньет.

И слава небесной лазури, Хуа Чену хватило ума уходя захлопнуть дверь на замок.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀•••

Лучи полуденного солнца стекают по стенам, пробиваясь сквозь крупные волны штор. Они беззаботно танцуют, отражаются от лакированной мебели, шелком ложатся на глаза, прогоняют прочь тающую дымку сна.

– Зачем Бог создал муравьев? – смирившись спрашивает Цинсюань, неспешно перекатываясь по кровати. – А потом до кучи ещё и муравьеда. Чем они успели ему насолить меньше, чем за сутки?

– Муравьеды не едят муравьев, – Хэ Сюань ловит его за талию, притягивет к себе, нежно касается губами лба. Он проснулся значительно раньше, но так и не смог найти в себе сил ‘para despertar al amante’.

Su amante.

– И все же.

– Думаю, они отказались строить церковь.

Тихий смех рассыпается по комнате, приветствуя заливающее ее золото, отзываясь в груди приятной вибрацией. Хэ Сюань думает, что никогда ещё не чувствал себя так спокойно. Траурный полог, покрывавший его голову последние годы, неустанно давил терновым венцом на виски. Но и он спал, прозрачными нитями растворившись в смехе цвета апрельского неба.

Каждый раз, когда удавалось вдохнуть полной грудью, когда мысли не путались темным, тяжелым комком, когда сердце билось ровно, не стремясь имитировать первобытный хаос, он благодарил небеса за все: точки невозврата и приятные решения, первый совместный обед и внезапно вспыхнувший спор, случайности и хладнокровный подсчет. Что в прошлом сулило только отчаяние, сейчас вдруг обернулось любовью.

– Я хочу кофе. И круассан. Знаешь, такой, с миндалем и клубникой, и чтобы обязательно с хрустящей корочкой сверху, иначе я просто отказываюсь дальше жить эту жизнь, – Цинсюань садится на кровати, подобрав под себя ноги, и тянется к телефону. Изучая меню кофеен поблизости, он не замечат, как Хэ Сюань приподнимается, подпирая щеку ладонью.

Любование общепринятым прекрасным невероятно претило им обоим. Редко то, что приходится всем по душе, имеет иную ценность, кроме объединяющей.

Sin embargo, no hay reglas sin excepciones, ¿verdad?

Восхищение и наслаждение ровным потоком разливаются по их телам, заключая союз намного более прочный, чем способен понять человек. О, без всяких сомнений, они готовы дать этому миру ещё один шанс.