– Раскидываю один раз, слушаем внимательно, уходим молча, не мешаем мне впечатляться, – доцент Ци вальяжно закидывает ноги на кафедру, запуская куском зеленого мела в спящего на последнем ряду студента. – Вам нужно будет собрать данные, прикрепить доказательную базу и оценить соответствующие законодательные акты по шкале от ‘нихуя себе’ до ‘ебать его в рот’. Свободны.

Аудитория стройно угукает и спешно ретируется. Совсем недавно к преподавательской деятельности вернулся доцент Ци, он же главная местная достопримечательность. О нем говорили все, и говорили абсолютно по-разному. В один день он мог быть ортодоксальным евреем, в детстве сбежавшим из дома с табором вольных цыган; в другой – шаолиньским монахом, выгнанным из монастыря за порочную связь с наставником; через неделю – осиротевшим наследником баснословно богатого рода, отсидевшим три года в Одесских Крестах за липовое убийство по неосторожности.

– Этот достопочтенный настоятельно требует инфернальную жижу, – получасом позже говорит он, толкая светлую дверь ногой в кислотно-зеленом берце.

– Абсента? – Его Высочество Наследный принц со вздохом откладывает в сторону палочки для еды.

– Кофе. С водкой. И можно без кофе.

Профессор Ши, расположившийся на подоконнике распахнутого настежь окна, салютует высокой керамической кружкой. Они с профессором Се ещё в том году положили начало славной традиции ‘делегированных обедов’: один из них выбирал кухню, другой предоставлял место.

В этом году к ним, с лёгкой руки Цинсюаня, примкнул доктор Хэ, после – профессор Хуа. На сей раз последний оказался погребён под завалами рецензий к дипломным работам, за что успел принести извинения гэгэ явно большее количество раз, чем оно того стоило.

Время от времени к ним присоединялся профессор Вень, вполне естественно появляясь из ниоткуда и исчезая в никуда. Доцент Ци же, вопреки своей великой любви к эпатажным выходкам, за все это время забредал от силы два раза, и даже вел себя прилично. Более или менее.

– Ужас, какие вы грустные, – сказал он в прошлый раз, выгружая на стол дюжину пачек с копчёной рыбой, – Сейчас я быстренько сделаю скандал, и вам станет весело!

Весело тогда было только Ци Жуну.

Доктор Хэ от неожиданности опускает палочки мимо коробочки с тайской лапшой. Он какое-то время в недоумении разглядывает внезапного гостя, а после почувствовав, как по его плечу легко пробегаются длинные, тонкие пальцы, с удовольствием возвращается к еде.

– Так вот, лао Се, этот наш новенький, как говорится, человек, страдающий от приливов интеллектуальной надменности и умственного высокомерия, – продолжает прерванный диалог Цинсюань, между делом кивая доценту Ци на миниатюрный холодильник в углу кабинета.

– Он...

– Душнила, – перебивает кузена Ци Жун, роняя себя на пол в метре от свободного кресла. – Мало того, ещё и мудак полнейший, – он выуживает из кармана плоскую, побитую жизнью манерку, и делает из нее изрядный глоток. – Убери это ужасное мнение со своего лица, Се-гэ, тебе не идёт.

Цинсюань сдавленно хихикает, подмигивает Его Высочеству и спрыгивает с подоконника, поддевая под локоть не перестающего методично жевать Хэ Сюаня. Тот, кажется, совершенно никак не реагирует, послушно позволяя увести себя из кабинета.

В таких ситуациях Хуа Чен любил повторять, что его дорогой друг оказывает сопротивление только в двух случаях: когда у него отбирают еду и когда нарушают его законное право хранить молчание, после чего закономерно получал локтем в бок, намеренно не уворачиваясь от ленивого тычка. Впрочем, Цинсюань был исключением из всех возможных правил. Единственным и неповторимым.

На улице стоит невыносимая жара и они, не сговариваясь, сворачивают к кабинету доктора Хэ. За дверью их радостным гулом встречает напольный кондиционер, на ближайшие несколько месяцев справедливо прозванный Буддой Майтрея.

Цинсюань, тщетно пытаясь подавить вздох облегчения, падает на обитую темной кожей тахту, пока доктор Хэ, не выпуская из рук бамбуковых палочек, дважды поворачивает ключ в замочной скважине. Профессор Ши ждёт, пока тот сядет рядом, наблюдая из-под прикрытых век, и аккуратно укладывает голову на чужие колени, с наслаждением ощущая долгожданное прикосновение холодных пальцев на висках.

Они оба молчат, позволяя собственным мыслям свободно парить над причудливыми волнами заливов планид.

‘Тишина совершенна.

Священна.

Она сближает.

И только те люди, что подходят друг другу,

не скучают в тишине.

Такой вот парадокс’.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀•••

– Я не кусаюсь!

– Я кусаюсь.

Цинсюань недоверчиво замирает в дверном проёме, прислушиваясь к знакомым голосам. Кажется, этот день преподнесет ему куда больше подарков, чем он рассчитывал.

– Наньгун Цзе, ты ведь надела туфли, что я купил тебе!

– Ты дарил их стольким женщинам, что они вошли в моду.

– Ты теперь ещё более беспощадна. Я убит горем. Это все командировка сделала с тобой, я уверен!

– Тебя мама один родила, два не родила, так что кончай выкобеливаться.

Во всем мире лишь двум людям было позволено говорить в таком тоне с деканом Пеем, и только один из них пользовался оказанной ему честью сполна. Точнее, одна.

– Рад видеть Совершенную Владычицу в добром здравии! – Цинсюань подаёт голос, неспешно входя в кабинет, и тут же угождает в объятья Лин Вень, отсутствовавшей немногим более полугода.

Лин Вень Чжэнь Цзюнь, личный помощник Небесного Императора, ректора Цзюнь, являлась одной из немногих здравомыслящих людей в его ближайшем окружении. Она лично отвечала за сохранность и достоверность всех университетских архивов, начиная с хранилища артефактов и заканчивая отделом кадров. Особенно ее любили студенты документоведения – некоторые из них даже умудрялись писать ей стихи.

– Ши-ди, я так по тебе скучала, ты не представляешь. Эти пронырливые зануды совершенно замучали меня своими глупыми выходками. Мало того, что решительно ничего не смыслят в бухгалтерии, так ещё и...

Они, переговариваясь, покидают владения декана Пея, оставляя того довольствоваться обществом себя любимого; лёгким шагом пересекают Восточную галерею и выходят прямиком под раскидистые кроны яблоневых аллей.

Вечереет. Мягкие малахитовые листья радостно приветствуют прохладу, опускающуюся на них с темнеющих небес. Цинсюань снимает с плеча нерадивого паучка с тонкими лапками и бережно опускает в коротко подстриженную траву.

– ...влюбился, – произносит Лин Вень, смеряя того коротким взглядом. – И мало того, что влюбился, ещё и оглох на все уши да пару зрячих глаз.

Между ними на короткий миг повисает молчание. По нему в кружевном хороводе рассыпается смех, в совершенстве своей хореографии достойный пера самого Моисеева. Знойный, огнекресный, скупой на осадки июль подходит к концу, уступая престол своему грозоносному брату.