Лоснящаяся шерсть мерно покачивалась под влиянием свежего весеннего ветерка, временами опускаясь лёгкий и свободный сарафан, своей белизной кидая блики на отполированный тёмный стол.

Авила накручивала мех на палец и выпытывала его, страдая от праздного безделья за столиком одного из лучших трактиров в городе – клиентов нет, работы нет, следовательно, и денег тоже нет.

Подобное очень сильно удручало человека без постоянного приюта, ведь Авила в деньгах нуждалась больше чем в воздухе.

Мелодично звякнул начищенный колокольчик над дверью, оповещая персонал о скорой прибыли.

Из столовой выбежала Гуда, размахивая хвостом и слегка подрагивая ушами от нетерпения.

Авила усмехнулась глядя на неё.

Что малой ребёнок! – Думалось ей, глядя на эту очаровательную девушку, характером действительно сравнимую с ребёнком.

Гуда работала здесь первую неделю, Авила – чуть больше месяца. Обе они были прислугой, разносящей еду клиентам, но на положение своё не жаловались, ведь платили хорошо, а деньги чудесно человеку язык завязывают да рот закрывают.

Но вернёмся к нашему посетителю, стоящему у пивной стойки и беседующему с трактирщиком.

Коротко остриженая песчаная шерсть по всей видимости, несколько раз была причёсана, но всё ещё выглядела грубо и торчала во все разные стороны, выглядывая из-за коротковатых, но больших кошачьих ушей, усеивая будто щетиной тонкий округлый хвост, топорщась у накрахмаленного белоснежного воротничка рубахи, выглядывающей из-под плаща, в который закутался кот. Плащ был настолько длинный, что видно за ним было лишь обувь из мягкой кожи и краешек заправленных в неё штанов – тускло фиолетового цвета, широких, но при этом кажущихся аккуратными.

Весь этот несуразный вид и невяжущийся между собой образ своей контрастностью приводил Авилу в такое веселье, что она и сейчас сдерживала смех, и если бы не уважение к посетителю, то она бы уже каталось от смеха под столом или где подальше.

Приняв спокойное, приветливое выражение лица кошка с показным и нарочито уважительным поклоном поприветствовала гостя.

– Венделла, тебе действительно доставляет это удовольствие?

Авила лишь хмыкнула и показала трактирщику на покатывающегося со смеха Густава, а сама распрямилась и бесцеремонно схватив его за руку в припрыжку затащила к своему столу.

– Как ты вовремя, Густав! Ты как почувствовал что я тут нахожусь в отвратительной скуке. Будь добр, закажи что нибудь, у нас сегодня работы совсем нет.

С каждым словом Авилы брови Густава чуть приподнимались, ну а с последним изречением они вконец улетели – возможно, куда-то в небеса, а может и куда повыше.

Пока в трактире мило болтали трое друзей, само это здание казалось весьма приветливым. Но стоило голосам стихнуть, серые каменные стены, поросшие слегка мягким как пух мхом, закрывающим собой щели и выемки, вновь начинали казаться не прелестными и милыми, будто лесными, а неухоженными и вконец грязными; крыша, покрытая то ли соломой, то ли хворостом, то ли чем-то того более неизвестным и непонятным, становилась резко скособоченной, стоило обратить на неё внимание и вглядеться. Вывеска, спокойно покачивающаяся на ветру, гласящая «Вегард-трактир», слегка освещалась солнцем, и становились заметны слегка рыжеватые её каёмочки, бороздки и трещинки, паутина и сомнительного вида здания её сторона.

Но стоило зайти в трактир, как он становился приветливым, во сто крат приветливее трактира с самыми выхоленными стенами, самой ровной залатанной крышей и самой привлекательной вывеской.

В нос давал приятный запах курицы в котле, сопровождаемый весёлым потрескиванием и сладким медовым запахом, плотно пропитавшим воздух; тепло окутывало тут посетителя, даже если пришёл он в сорокаградусный мороз, а светлое помещение в тёплых тонах и с слегка рыжеватым, однако не тусклым светом неброских люстр и восковых свечей располагало к приятной беседе и хорошему настроению.

Здесь не было чинно восседающих, будто на западе, аристократов не было и выпивох до пены изо рта, не было азартных игроков – признаться, здесь вообще никого не было кроме трактирщика, Авилы, Гуды и Густава.

Последние трое всё сидели за своим столом, изредка поглядывая в окно и общаясь на темы насущные.

Авила слегка наклонила голову к слегка приподнятому левому плечу и подперла подбородок рукой, заострёнными ушами со светлыми кисточками улавливала каждый звук разговора, каждый приглушённый шаг на улице, каждый звук копыт оленя на мостовой.

– Венделла, ты знаешь что происходит сейчас на нашей земле?

Авила отрицательно покачала головой. Она действительно не знала. Живя безвылазно в собственном одале, Авила не видела даже своего города, что у ж говорить о чужих, тем увлекательнее показалось ей путешествие с Эгилем.

Бесконечно манили её бескрайние холмы и долины, покрытые морем свежей сочной травы, склоняющейся к земле в такт ветру, редкие поля пшеницы, сравнимые с волнующейся гладью океана перед штормом, в которых хочется бежать вперёд и только вперёд, наслаждаясь наконец ощущением своей свободы и лёгкими похлёстываниями колосьев по тонкой талии, по хвойным лесам, где в воздухе витает запах смолы а мох, кажется, начинает расти даже на тебе, изумрудным ковром покрывает бесчисленную вязь заячих тропок, лаврируя между зарослями папоротников, тёмными болотными кочками, усыпанными кустиками красной брусники, то горькой, то сладкой, и кислой клюквы, и раздающимся оттуда сладковатым смрадом, не бьющим в нос, а завлекающим к себе в какой-то мере, и наслаждаться хотелось бесконечным небом, завалившись на траву, разглядывая букашек и сеть облаков на бескрайнем, всё манящем к себе небесводе, и всё хотелось любить всех и себя, чувствовать постоянно пьянящий аромат свободы, нестись куда глаза глядят до стёртых в багряную кровь лапах, и смеяться беспричинно смехом заливным.

Искренне уповала Авила на свою свободу, а чтобы скрыть своё бесславное прошлое и избавиться от подозрений возможных, она выбрала себе новое имя, под коим стала известна кругу людей, действительно её ценящих – Венделла.

Странница. Да, Авила действительно была страницей. Ей невозможно было бы усидеть на одном месте, и такое развитие событий она посчитала бы пыткой, нежели удачным стечением обстоятельств и хорошей жизнью.

Она была как дитя одуванчика, неприсуща ей была домоседость. Она не хотела ограничивать себя чем-то, особенно чем-то вроде определённого места жительства. Весь огромный, бескрайний мир принадлежал ей, а она принадлежала миру.

Бродячий бард, слагающий легенды о встреченных краях, несущий голос истинной свободы в люди и окутанный её чудесным пьянящим ароматом.

Слегка перебирающий пальцами струны на лире, наигрывающий мелодию, известную всему свету, он играл не на лире, а на струнах души каждого человека, подёргивая за врождённую свободолюбивость, жажду слиться со всем миром, гордость и дух бродяги.

Вот кем ощущала себя Авила. Вот к чему стремилась Венделла.

А пока она была вынуждена прозябать здесь, по причине нехватки финансов и ради передышки Эгиля. Бедняга был совсем неприспособен к бродячей жизни, и Венделла всё подумывала его продать.

Однако он знал её тайну, и оставался единственным, что связывало её с прошлой жизнью, а как известно, врагов надо держать ближе.

Поэтому Авила из раза в раз сдерживалась от невыносимого желания ударить его смазливо-хитрую морду.

Пока что остановились они в этом самом трактире, готовясь пуститься в путь сразу после получения денег за этот месяц.

Венделла планировала потратить их на лиру и попробовать себя в ремесле барда.

Таким образом, выходило, что она сейчас не в курсе ни политики, ни жизни Скандинавии, ни происходящих в ней событий.

Объяснив то же самое, но куда доходчивее и сокращённее своим собеседникам, Авила попросила Густава объяснить, к чему был этот вопрос.

– А к тому, – брови Густава нахмурились, выдавая его серьёзность и серьёзность положения соответственно. Авила хмыкнула. Он наконец сумел её заинтересовать. – что у нас назревает – Густав протянулся к ней через весь стол, наклоняясь над её ухом. – революция.

Кошка лишь вскинула брови, ожидая пояснений насчёт такой чудесной новости.

Густав хотел было ударить кулаком по столу, однако заметив взгляд трактирщика внешне и внутренне сжался, беззвучно опустив расслабленную руку на стол.

Авила наблюдала за этой сценой, в конце концов не удержавшись и отпустила короткий смешок.

– Так что там с революцией?

Ещё дольше смотреть на мучения бедного Густава ей не хотелось. Трактирщик уже почти просверлил в нём дыру своим злостным испепеляющим взглядом.

– Ярл выгнал из своего хирда многих хороших людей, делающих благо для народа и контролирующих его, после чего отдал их своим подхалимам и тем, кто беспрекословно ему подчиняется. Айварс повысил налоги, – Авила задумчиво почесала подбородок тонкими когтями – обложил народ ограничениями и стал строить абсолютную монархию.

Авила уже ухватила суть и знаком руки остановила Густава.

– Что за Айварс?

Густав посмотрел на Венделлу таким многозначительным взглядом, что выражал недоумение и крайнее удивление вкупе с неудовлетворением, на что Авила лишь цыкнула и дёрнула ухом.

Густаву оставалось лишь вздохнуть и вновь пуститься в объяснения.

– Айварс это имя нашего ярла. Почему ты даже этого не знаешь?

Хвост Венделлы под столом дёрнулся, а сама она пожала плечами и закатила глаза.

– Откуда мне знать? Я путешествую по совершенно разным местам, и нигде обыкновенно не останавливаюсь. От этого и о вашей ситуации мало знаю.

Трактирщик, всё ещё буравящий несчастного Густава острым как лезвие взглядом, посмотрел на него особо неодобрительно, приняв этот вопрос за оскорбление по отношению к Венделле. Авила кивнула ему и показала крест руками, на что его лицо немного разгладилось, а взгляд, направленный на Густава стал менее агрессивным.

Венделла поправила задравшийся под столом подол сарафана, а сама подняла глаза на Густава. Почему-то разговор вертелся вокруг него и только с ним. Удивительно.

– А нормально вслух говорить это здесь, – Авила как бы невзначай окинула комнату взглядом, – при свете дня, в общественном месте?

Густав беззлобно усмехнулся и ответил.

– Здесь никого нет. Да и большинство поддерживает революцию. Ты можешь не стесняясь идти по улице и разглагольствовать о ней, а тебе вторят десятки голосов. Венделла, не думал я, что ты будешь чего-то бояться.

Авила думала, почему за время этого разговора уже столько раз закатила глаза.

– Я не боюсь, я просто предусмотрительна. Кто знает, может за неосторожное словечко меня вздёрнут на виселицу.

Гуди прыснула со смеху, а плечи Густава слегка подрагивали. Трактирщик тихо осуждал их обоих и сочувственно смотрел на Авилу.

Густав поднялся из-за стола, предложив руку Гуди, однако она опёрлась на столешницу и упорхнула к двери, поджидая брата, куда тот и подошёл в свою очередь.

Авила встала со скамьи и тоже направилась к выходу, останавливаясь рядом с весёлым дуэтом.

– Здоровья тебе, Венделла, – прозвучало ясным голосом Густава и звонким голоском Гуди в трактирной комнате. Авила кивнула им головой.

– И вам здоровья, Густав, Гуди.

Они раскланялись, пожали друг другу руки и разошлись – Густав бодро шёл по улице за руку с плывущей по ней же будто лодочка Гуди, а Авила поднималась наверх по лестнице, скрипя трухлявыми ступенями.

Проходя длинный коридор и ища глазами номер снятой ей комнаты, она предавалась своим мыслям.

Все здесь готовятся к гражданской войне. Я тут не живу, не жила и жить не буду, отчего это не мой бой. Нужно как можно скорее покинуть это место.

Мягко дёргая деревянную ручку, Авила отворила дверь и вошла. Эгиль лежал на кровати с видом «бедный я несчастный!» и ворочался с боку на бок.

Глаза Авилы вновь закатились от раздражения, что пробуждалось в ней при одном взгляде на этого чудака-песца.

Его лапы были стёрты в кровь, а сам он страдал от болей в ногах и спине.

Авила презрительно фыркнула, отводя от него взгляд, и сама опустилась на кровать, стоящую чуть поотдаль. Свет бил из окна и очерчивал собою все предметы, находящиеся в комнате.

Авила вытянула перед собой руку, и глядя на обворожительные, подчёркнутые контрастным светом стройные пальцы, с внутренним неудовлетворением подмечала, что видит этот свет лишь через окно.

Её необъяснимо тянуло на улицу, и лапы уже чесались вновь пуститься в путь, однако этот тюфяк под именем Эгиль каким-то невероятным образом умудрился устать, из-за чего она вынуждена прозябать великолепные дни ранней осени здесь.

Грузно плюхнувшись на кровать, Авила вперилась взглядом в потолок, ведь занятия поинтереснее у неё не наблюдалось.

Сомкнув веки, она устало провалилась в сон, а Эгиль с ухмылкой на лице перестал притворяться спящим и заинтересованным взглядом окидывал её фигуру.