Вильфор, сжимая платок, устало оперся лбом в оконное стекло. Проклятая болезнь ушла, высосав из него все силы, но изматывающий кашель остался. Единственное, что еще могло радовать, так это относительно спокойный период в работе, которая сейчас сводилась к бумажной. Что он будет делать, если не избавится от кашля до сессии, Вильфор не хотел даже думать: о речах тогда можно будет просто забыть.

      Но и оставаться дома, долечиваясь, он не мог. Ему стал в тягость небольшой светлый особняк, его комнаты и коридоры, его мебель и даже занавеси на окнах. Но тяжелее всего было смотреть в бледное встревоженное лицо Рене, не отходившей от мужа ни на секунду. Бедняжка и сама стала похожа на тень, словно тоже перенеся воспаление легких. В ее глубоких синих глазах было столько нежности и сострадания, что казалось, будто их взгляд, а не физическая боль разрывают грудь.

      Именно поэтому стоило жару спасть, а ногам — заново научиться выдерживать вес тела, Вильфор сбежал к тому, что всегда его успокаивало, оттягивая на себя все внимание. Погружаясь с головой в работу, можно было на время позабыть обо всех бытовых и личных проблемах.

      Занятый своими мыслями — а еще более попыткой изгнать их из головы — Вильфор не сразу заметил, что дверь в его кабинет открылась, и вошедший человек начал что-то говорить.

      — О, простите, я не вовремя? — это восклицание, прервавшее монотонность обыденной фразы, наконец привлекло его внимание.

      Быстро спрятав платок в рукав, Вильфор обернулся и встретился взглядом с молоденькой девушкой.

      — Нет-нет, я вас слушаю, — несколько хрипловато, но безукоризненно вежливо произнес он.

      — О, чудесно, — девушка очаровательно улыбнулась, и на ее удивительно свежих щеках появились ямочки. — Видите ли в чем дело…

      Она говорила быстро, хотя и не сбивчиво, и ее живая речь слегка походила на птичье щебетание. Вильфору потребовалось еще несколько секунд, чтобы сообразить, чего от него хотят.

      — Боюсь, мадам… — начал он, и посетительница быстро представилась:

      — Маркиза де Наргон.

      — Мадам маркиза, — продолжил Вильфор, — вы ошиблись кабинетом. Вам нужно к нотариусу.

      — О! — в третий раз произнесла маркиза де Наргон. При этом звуке округлялись не только ее губы, но и большие сияющие глаза: то ли голубые, то ли зеленые. — А вы…

      — А я прокурор, — пояснил ей Вильфор. — Хочется верить, что во мне у вас нужды не будет.

      В зеленоватом взгляде промелькнуло нечто, похожее на разочарование, юная маркиза с заметным сожалением оглядела высокую стройную фигуру своего собеседника и вздохнула.

      — Боже мой, — печально произнесла она, — ну почему этим должна заниматься именно я? Я совершенно ничего не понимаю в этих присутственных местах! И куда же мне сейчас идти?

      Вильфор попытался было объяснить ей, где расположены кабинеты нотариусов, но на него посмотрели так жалобно и беспомощно, что он сдался.

      — Пойдемте, я провожу вас, — предложил он.

      И был вознагражден сияющей улыбкой.

      — Вы произнесли просто потрясающую речь! Господи, я даже и не думала, что судебное заседание может быть настолько захватывающим!

      Вильфор, едва не споткнувшийся на ровном месте, когда на него обрушился звонкий женский голос, с трудом сосредоточил свой взгляд на стоящей перед ним маркизе.

      Сейчас она выглядела еще более оживленно, нежели в их первую встречу. Блестящие глаза — при ярком дневном свете они казались более зелеными, нежели голубыми — взирали с неприкрытым восхищением.

      — Это всего лишь моя работа… — попытался отбить эту восторженную атаку Вильфор.

      — Ах, если бы все делали свою работу столь же вдохновенно! — очередная улыбка снова украсила ямочками румяные щеки.

      Как-то совершенно незаметно миниатюрная ладошка скользнула Вильфору под локоть.

      — Вы не проводите меня до соседней улицы? — попросила она с лукавой застенчивостью. — Моему кучеру так и не удалось подъехать прямо к зданию суда…

      Отказать было совершенно невозможно, и Вильфор покорно исполнил эту просьбу. Маркиза шла, никуда не торопясь, и ему пришлось сильно сократить ширину своих шагов. Невольно вспомнилось, что то же самое ему приходилось делать для Рене — а ведь сейчас он уже совсем отвык приноравливаться к женской походке.

      На ходу маркиза продолжала щебетать, и Вильфор, периодически улавливая цитаты из своей речи, поразился ее памяти. Похоже, его действительно внимательно слушали, более того, слушали вдумчиво. Польщенный этим, он счел своим долгом поинтересоваться:

      — А как ваши дела с нотариусом?

      — О! — вновь округлила глаза маркиза де Наргон, — разумеется, старый скряга выиграл свое наследство. Это я о муже, господин де Вильфор.

      Она бросила на него чуть насмешливый взгляд, и Вильфор слегка смутился. Он так и не успел ей представиться, так что фамилию его она, скорее всего, узнала из судебной сводки.

      — Он их всегда выигрывает, — тем временем как ни в чем не бывало продолжала маркиза. — Ума не приложу, на что ему столько денег, если он не тратит их даже на меня. Из принципа, что ли? Впрочем, надеюсь, когда он умрет, все достанется мне.

      — Вы желаете своему мужу смерти? — Вильфор едва заметно нахмурился, но маркиза, смеясь, покачала пальчиком.

      — Нет-нет, господин прокурор, даже не думайте заводить на меня дело! — произнесла она, широко улыбаясь. — Мой муж настолько стар, что мне нет смысла губить свою душу, затевая преступление. Он умрет своей смертью и наверняка от жадности!

      Вильфор заставил себя изобразить ответную улыбку. Вот очередная ирония судьбы: молоденькая женщина, которой, судя по всему, не минуло еще и двадцати лет, связана брачными узами со стариком. Возможно, она смиренно сносит такое положение… А возможно, изменяет ему. Эта мысль ударила под дых, и Вильфор невольно взглянул прямо в яркие лучистые глаза.

      «Наверняка изменяет», — подумалось ему.

      Маркиза де Наргон зачастила на заседания. Вильфор, чьи опасения по поводу собственного состояния, к счастью, не оправдались, видел ее чистое светлое лицо, обрамленное золотистыми локонами, на каждом. С одной стороны, в этом не было ничего удивительного, ибо в зале всегда сидело немало дам. Одни женщины любили посещать театр, другие — судебные заседания. Возможно, существовали и третьи, не отличавшие одно от другого.

      Однако если взгляды большинства, подобно взглядам наблюдателям за игрой в мяч, постоянно перемещались по залу от адвоката к прокурору и обратно, то взор маркизы неизменно был устремлен исключительно на него. Подобное внимание, с одной стороны, слегка смущало, а с другой — неожиданно — вдохновляло. Вильфор, столь замкнутый и не особо общительный в личной жизни, в работе болезненно жаждал признания.

      Он еще несколько раз провожал маркизу до кареты, беседуя в основном о состоявшемся слушании и раз за разом удивляясь, как хорошо она помнит целые фразы из его речей, как к месту их цитирует и как правильно трактует. Где-то на задворках его мозга периодически мелькала мысль, что маркиза немало слукавила, в самом начале их знакомства изобразив, что плохо разбирается в окружающей реальности. Ума в этой хорошенькой головке явно было куда больше, чем предполагал столь юный возраст.

      Это, пожалуй, коробило Вильфора больше всего. Он не был поклонником женской красоты, даже в чисто эстетическом смысле, и потому внешность маркизы де Наргон отнюдь не в первую очередь привлекла его внимание. Но невозможно общаться с человеком — а их редкие встречи и короткие разговоры все же стоило признать общением — и не рассмотреть его при этом хорошенько. Маркиза де Наргон обладала не только свежей и юной красотой; весь ее облик дышал тем удивительным женским обаянием, секрет которого невозможно постигнуть — с ним можно лишь родиться.

      Исходя из всего этого: красоты, очарования, юности и живости ума — Вильфор терялся в догадках, что именно маркиза нашла в нем самом. Ибо даже его неопытность в любых видах флирта очень скоро перестала затуманивать складывающуюся ситуацию. Цитаты речей перемежались выразительными взглядами, тонкие женские пальчики так внезапно — и в такие правильные моменты! — касались его руки… Да и до кареты каждый раз приходилось идти все дальше и дальше. Маркизу де Наргон привлекали отнюдь не судебные заседания: она положила глаз на господина прокурора.

      И однажды события вышли из-под контроля. Подсадив маркизу в ее карету, Вильфор неожиданно для самого себя оказался на сиденье по соседству. И настолько это показалось ему естественным, что когда женские губы выдохнули одно-единственное слово: «Адрес?..», он, не задумываясь ни на секунду, выпалил:

      — Отейль. Улица Фонтен, дом двадцать восемь.

      Этот дом не принадлежал ему, его хозяевами являлись маркизы де Сен-Меран. Однако тех не было даже близко от Парижа, а Вильфор не знал больше ни одного уединенного места, куда он мог бы привезти женщину, не являвшуюся его женой.

      За домом присматривал старый привратник. Вильфор по дороге попытался сочинить более-менее правдоподобную историю, зачем ему потребовалось попасть сюда, однако это оказалось лишним. Старик мирно дремал, приняв на грудь, и незаметно снять ключи, висящие на крючке возле самого входа, не составило труда.

      Уже внутри Вильфору пришлось извиниться на неубранный и не протопленный дом, но маркиза с мечтательной улыбкой на губах лишь покачала головой. Создавалось впечатление, что все происходящее видится ей занятным приключением, событием едва ли не более увлекательным, нежели основная цель их приезда.

      В роскошной спальне, убранной в алых тонах, Вильфор почувствовал, что его решимость начала таять. Мысль об измене жене никогда не приходила ему в голову: ни ради интереса, ни ради мести. С детства привыкший все делать правильно и мучительно переживавший, когда жизненные реалии заставляли поступать как-то иначе, он не видел себя ни с какой другой женщиной, помимо Рене.

      Маркиза де Наргон тем временем сняла перчатки, скинула шляпку и накидку.

      — Вы женаты? — поинтересовалась она деловито.

      — Д-да, — смущенно запнулся с ответом Вильфор. За короткое мгновение он пережил целую гамму противоречивых чувств: от радости, что это поставит крест на любых дальнейших действиях, до досады, что ничего так и не случится.

      — Господи, какое счастье! — облегченно вздохнула маркиза и повернулась к нему спиной. — Помогите тогда с платьем. У холостяков дурная привычка отрывать крючки…

      Вильфор очень аккуратно начал расстегивать платье. Его руки слегка дрожали: брошенное столь небрежно упоминание о других неожиданно задело. С иной стороны, он ведь и не сомневался, что опыт супружеских измен у очаровательной маркизы уже был, не так ли?

      — Почему я? — уже покончив с крючками и по какому-то наитию поцеловав стройную шейку, не сумел сдержать вопроса Вильфор.

      Маркиза де Наргон обернулась к нему, и платье от этого движения, шурша, упало к ее ногам. Ей, стоявшей совсем близко, пришлось запрокинуть голову, чтобы заглянуть ему в глаза.

      — Вы красивый, — откровенно призналась она. Увидев недоверие в его взгляде, маркиза рассмеялась. — Как, неужели вам никто этого не говорил? Поверить не могу!

      Она медленно провела пальцами вдоль резко очерченной бледной скулы, потом запустила второю руку в его вьющиеся черные волосы.

      — Когда я вошла тогда в ваш кабинет — помните? — произнесла она, понизив голос до таинственного полушепота, — мой взгляд сразу же оказался прикован к вам. Вы стояли у окна, за которым было серо и туманно, и ваш силуэт так четко выделялся на этом фоне. Такая стройная изящная фигура… А потом вы обернулись — такой молодой, такой красивый! И как же мне было жаль, что я все перепутала, и мне нужно будет уйти к кому-то другому… Однако я не могла не вернуться, не увидеть вас вновь, не услышать вас! А как вы говорите! В ваших речах столько ума, столько тонкости! Доводы бесспорны, выводы блестящи! В наш век посредственностей по-настоящему умный мужчина большая редкость!.. Я даже и поверить не могла, что смогу добиться от вас взаимности, ведь во мне самой нет ничего особенного…

      Она смотрела снизу вверх, одновременно и наивно, и лукаво, и от этой игры шла кругом голова. Вильфор догадывался, что ему льстят — но лесть эта была упоительно прекрасна. В детстве он всегда подспудно опасался, что, несмотря на все прикладываемые усилия, он будет в чем-то уступать другим. С возрастом, после того, как ему удалось добиться в жизни столь многого, подобные страхи притаились, но произошедшее недавно событие воскресило их. Если даже его собственный отец стал для жены более привлекательным, нежели он…

      Когда привычка все анализировать взяла свое, и Вильфор осознал, что прятаться от реальности бессмысленно, он заставил себя обдумать свое положение. Как относиться дальше к Рене он не знал: он любил ее, несмотря ни на что, и расстаться с нею было выше его сил. Да и невозможно это было по многим причинам. Работа давала возможность бывать дома совсем мало, и это способствовало восстановлению умственного равновесия.

      Однако оставался еще вопрос, что делать с собственной упавшей самооценкой. Вильфор пытался преодолеть эту проблему тем, что раз за разом выигрывал дела в суде. Растущая слава талантливого юриста помогала самоутвердиться, но неприятный осадок из души прогнать не могла даже она.

      Маркиза де Наргон ворвалась в его потускневшую жизнь, подобно весеннему солнцу. Удивительно яркая, особенно среди серых от скуки горожан, она воплощала в себе все то, что Вильфор считал для себя недоступным. Чувствовать себя желанным оказалось необыкновенно приятно. Даже Рене, в чьей привязанности он никогда не сомневался, никогда не говорила ему ничего подобного.

      Решительно наклонившись, он накрыл губами приоткрывшиеся навстречу уста. Женские руки вцепились в него с жадностью, обнимая так, как никто доселе не обнимал. Падая с нею на кровать, он сумел прошептать только:

      — Да зовут-то вас как?

      Ему усмехнулись куда-то в шею, и горячо выдохнули:

      — Эрмина…

      Эрмина де Наргон очень быстро стала тем захватывающим зельем, от которого невозможно отказаться. Вильфор всегда считал, что они с Рене идеальная пара, и сходство их натур является залогом из счастья. Однако Эрмина самим своим существованием доказывала, что присловье «противоположности сходятся» родилось не на пустом месте. Двух более различных людей трудно было себе представить, и тем не менее вскоре они уже не могли обходиться друг без друга.

      Для Эрмины не существовало слов «я устал» или «у меня плохое настроение». У нее самой настроение было прекрасным всегда, а после несколько минут общения с нею, казалось, у любого откроется второе дыхание. Она не ждала ласк покорно, напротив, она стремилась их подарить. Вильфор, сперва несколько смущенный подобным напором, однажды осознал, как сильно ему этого не хватало. Никто, кроме матери, не любил его столь горячо и самозабвенно, не стесняясь демонстрировать лавину чувств.

      А Эрмина… действительно любила его. Непостижимая женщина, почти в два раза моложе него и в четыре — своего мужа, порывистая и непредсказуемая, упрямая и своевольная, оказывается, умела любить по-настоящему.

      Однажды Вильфор спросил ее, тяжело ли жить с нелюбимым мужчиной.

      — Мужчины такие романтики! — рассмеялась Эрмина. — И при этом такие собственники… Только вы и считаете, что если любишь, то надо обязательно через церковь и мэрию заявить о своих правах. Мне вот кажется, что любимому мужчине достаточно оставаться просто любимым. А замуж надо выходить так, чтобы ни в чем не знать отказа, быть уверенной в завтрашнем дне… ну, и иметь возможность видеться с любимым мужчиной.

      Вильфор на это только покачал головой.

      — Мне иногда кажется, что я совсем тебя не понимаю, — признался он. — Одно могу сказать наверняка: глядя на тебя, я радуюсь, что женщинам не предназначено выступать в суде. Не представляю, как я сумел бы вести дело, если бы ты мне оппонировала.

      Глаза Эрмины — на самом деле более голубые, нежели зеленые — в этот момент вспыхнули торжествующим изумрудным огнем.

      — О да! — воскликнула она, тесно прижимаясь к нему всем телом. — Я все-таки услышала от тебя самый настоящий комплимент! Да еще и самый искренний, к тому же.

      И Вильфор, слыша ее смех, сам не сумел сдержать улыбки.