1818 год

      Существуют фразы, которые на разных людей действуют совершенно противоположным образом. Например, сделать мужа счастливым, а любовника ужаснуть могут всего несколько слов:

      — Дорогой, у нас будет ребенок!

      Разумеется, Вильфор знал, откуда берутся дети. Более того, они с Рене прикладывали все усилия для того, чтобы их пока очень небольшое семейство умножилось. Но отчего-то, будучи с Эрминой, он позабыл об этом. Быть может, виной тому был именно все еще бездетный брак: Вильфор просто не подумал, что с другой женщиной все может сложиться совсем по-иному.

      Однако, как бы там ни было, оправдываться было нелепо. Думать о последствиях надо всегда, в этом Вильфор был убежден твердо. Заявить, что он «не подумал» — это все равно что расписаться в глупости и беспомощности.

      И именно глупым и беспомощным он себя и чувствовал. Еще больше выбивало из колеи то, что Эрмина, несмотря на весь ужас сложившейся ситуации, выглядела неприлично счастливой.

      — Ты уверена? — окончательно подписывая приговор собственным умственным способностям, все-таки спросил Вильфор.

      — Да, — глядя на него мечтательно затуманившимся взглядом, ответила Эрмина. — Абсолютно уверена. Мои женские дни точны как часы, и если появилась задержка — то сомнений быть не может.

      Вильфор уже разучился стесняться ее прямолинейности. Эрмина пребывала в стойкой уверенности, что если она делит с мужчиной постель, то может без стеснения подтянуть при нем чулок или пожаловаться на «те дни». Поначалу Вильфора это безумно смущало: за два года брака они с Рене так и не пришли к подобному; но в конце концов онсмирился. Все, что делала Эрмина, выглядело естественным и не пошлым — даже если по мнению Вильфора теоретически являлось таковым.

      Впрочем, сейчас его слишком беспокоило другое, и ему не было дела до неуместной откровенности.

      — Ты… я… — слова никак не удавалось подобрать, они рассыпались, словно жемчужины с порвавшейся нити. — Я не понимаю: ты — счастлива?

      — Ну конечно, я счастлива! — звонко рассмеялась Эрмина, бросая на него лукавый взгляд из-под золотистых ресниц. — Я уж начала беспокоиться, что с этим никчемным стариком никогда не стану матерью!

      Вильфор глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Потом еще, и еще — и, наконец, сдавшись, он опустился в кресло, склонив голову и вцепившись в волосы.

      — Не понимаю! — повторил он. — Если старик, как ты говоришь, никчемный — то что ты скажешь ему по поводу ребенка? Он никогда не признает его!

      В следующее мгновение Вильфор убедился, что Эрмина недаром ему всегда напоминала кошку. Только что выглядевшая абсолютно расслабленной в своем счастливом блаженстве, она моментально превратилась в туго сжатую стальную пружину.

      — Пусть только попробует! — в глазах Эрмины сверкнул гнев. — Да будет вам известно, господин королевский прокурор, что новейшие исследования ученых доказали, что мужское семя может храниться в женском лоне весьма и весьма длительное время. Бывали случаи, когда рожали даже после двухлетнего вдовства — и неоспоримое сходство подтверждало законное отцовство!

      Вильфор едва заметно скривился. Сам он куда более был склонен считать подобное «чудо» проделкой кого-либо из родственников усопшего — сына или племянника, а может, и брата. Но не в его интересах было спорить. Если Эрмина в это верит, то ей вполне может хватить упорства убедить в этом и мужа.

      — О, не беспокойся, — Эрмина уже вновь расслабилась, и ее лицо выглядело столь безмятежным, будто она вовсе не метала гром и молнии всего минуту назад. — Я сумею сделать так, что маркиз не просто признает моего ребенка — он будет ждать его с нетерпением!

      Вильфор не сомневался, что Эрмине вполне бы удалось задуманное. Он не имел удовольствия познакомиться с самим маркизом де Наргон, однако настолько хорошо успел узнать свою страстную нимфу, что без оглядки поставил бы на нее.

      Однако сама судьба неумолимой рукой смешала неосторожным любовникам все карты. Всего через несколько дней маркиз скончался. Он давно уже себя чувствовал нездоровым, и Эрмина все выжидала улучшения в его самочувствии, чтобы нечаянно не добить свалившимся счастьем.

      Теперь же ситуация круто изменилась. Головы подняли родственники Наргона — многочисленные внучатые племянники и троюродные кузены. Они, такие же жадные, как их престарелый дядюшка, но куда более бедные, мечтали отщипнуть от его наследства кусочек пожирнее. И Эрмина с ужасом осознала, что на них ее обаяния и настойчивости не хватит. Эти люди хотели денег, и для них будет настоящим счастьем узнать, что молоденькая вдова их престарелого и больного дядюшки пребывает в положении. Им бесполезно будет рассказывать байки про ученых и «новейшие исследования» — они с радостью растерзают ее, опозорив и обобрав до нитки.

      Эрмина рыдала в объятиях Вильфора, сжимаясь в комочек, подобно маленькой перепуганной девочке. Она пряталась в кольце его рук, бесхитростно бормоча обвинения вперемешку с ругательствами. В Вильфоре же, как ни странно, страхи улеглись. Быть может, так на него подействовал вид плачущей женщины, которой нынче как никогда была нужна его защита, а может, он никогда подспудно не верил, что прямой обман мужа такое уж хорошее решение. Пороки — неизбежное зло, неотъемлемая часть грешной человеческой жизни, но не стоит выставлять их напоказ. Порок — это язва, уродство на душе, и так же, как уродство на теле, его стоит прятать.

      — Все пропало, — тем временем уже охрипшим голосом шептала Эрмина. — Я погибла, Жерар, погибла!

      — Ничего не пропало, — возразил он мягко, целуя ее в золотистую макушку. — И ты вовсе не погибла, слышишь? Все можно уладить.

      — Как? — всхлипнула Эрмина. — Эти негодяи никогда не признают моего ребенка, никогда!

      — Это так, — вынужден был согласиться Вильфор. — Твой ребенок никогда не сможет носить титул маркиза де Наргон, и с этим придется смириться. Но это не значит, что он не имеет права на жизнь, не так ли?

      — Ты хочешь сказать?.. — на щеках Эрмины все еще блестели дорожки от слез, однако ее мысли стремительно закрутились. — Я безутешная вдова…

      — …проводящая дни в уединении и скорби, — закончил за нее Вильфор. — Добросовестно носящая траур, живущая вдали от суетного мира.

      Эрмина сосредоточенно кивнула.

      — Я хотела другой судьбы своему сыну, — признала она в конце концов. — Старик мне многое задолжал за мою проданную ему юность. Но если не его имя, то хоть его деньги достанутся моему ребенку! Я ничего не пожалею для него, он будет расти как маленький принц!

      Вильфор покачал ее в своих объятиях и подначил:

      — А если это будет девочка? Ты вырастишь из нее маленькую принцессу?

      Эрмина фыркнула, ее слезы уже почти совсем высохли.

      — Скажешь тоже: девочка! — шутливо возмутилась она. — Разве ты не знаешь, что девочки высасывают из матерей красоту и молодость? Нет, мне не нужна девочка — у меня будет мальчик! У нас будет мальчик, ведь правда же?

      — Тебе совершенно невозможно возражать! — Вильфор искренне рассмеялся. — Если ты так настойчиво требуешь, то у тебя, разумеется, будет мальчик.

      — У нас, — с нажимом поправила его Эрмина.

      — У нас, — покорно согласился Вильфор. — Конечно же, у нас.

      И после принятия такого решения буря улеглась. В сложившихся условиях любовники нашли практически идеальный выход и сосредоточились на подготовке.

      Разумеется, основные хлопоты на себя взяла Эрмина. У нее, скрывшейся в предместьях Парижа от родственников покойного мужа и прежнего круга общения, появилось много свободного времени. Да и не позволила бы она никому иному заниматься будущим своего ребенка! Тщательно и взвешенно подыскивала Эрмина место, в котором будет жить ее сын, ревниво выбирала кормилицу, которая станет его растить. А еще собирала детское приданое: бесчисленные пеленки, чепчики и распашонки. Она снова выглядела веселой и счастливой, с нетерпением ожидая разрешения от бремени.

      Вильфор, сперва воспринявший известие о ребенке от любовницы как катастрофу, тоже успокоился. В конце концов, большая ли это трагедия? Строго говоря, адюльтер — не такое уж дурное дело. Конечно же, церковь осуждает, а мещанские взгляды примитивны, однако, положа руку на сердце, кто из аристократов посмеет заявить, что никогда не изменял своей супруге?

      И если посмотреть на все дело трезво, взвешено и со стороны — для него, для Вильфора, все складывалось более чем удачно. Эрмина была знатной и состоятельной женщиной, которой никогда не придет в голову шантажировать его ребенком ради нескольких грошей. Более того, она страстно мечтала о сыне и при каждой встрече не уставала благодарить любовника за подаренное счастье. Эрмина обеспечит ребенку счастливое и безбедное детство, а Вильфор потом обязательно поможет мальчику с колледжем. Он наверняка вырастет смышленым: Эрмина была весьма умна, да и в своих мозгах Вильфор никогда не сомневался, — а значит, будет смысл заниматься его образованием. Вполне возможно, что лет через двадцать-двадцать пять Вильфор примет под свое крыло молодого перспективного юриста и поможет ему преодолеть первые ступени карьеры. Ну а если — не дай боже — мальчишка унаследует бешеный темперамент господина Нуартье, то на крайний случай существует армия. Там тоже вполне можно найти свое будущее, а если есть талант — то даже блестящее.

      Когда все распланировано детально и четко, то смотреть вперед уже совсем нестрашно. И Вильфор не только смирился с осознанием того, что скоро станет отцом незаконнорожденного ребенка, но и, словно заразившись от Эрмины ее энтузиазмом, стал с нетерпением ожидать этого момента. Каждый раз, стоило им встретиться, он отдельно здоровался с все более и более округляющимся животом своей возлюбленной. Они уже более не делили постель, но продолжали видеться, чувствуя потребность если не в ежедневном, то хотя бы просто в регулярном общении.

      — Он пнул меня в ухо! — с притворным возмущением заявил Вильфор, когда после очередного нежного объятия с приятной округлостью его ощутимо пихнули. — Просто бессовестно пнул!

      — Так тебе и надо! — изо всех сил стараясь сделать серьезное лицо, но все равно смеясь, ответила Эрмина. — Нечего подслушивать! Может, у него там интимные дела?

      — Какие у него могут быть интимные дела в неполные восемь месяцев? — демонстративно потирая ухо, ворчал Вильфор.

      — Ну я не знаю, — Эрмина закатила глаза. — Вам, мальчикам, должно быть виднее!

      Она была твердо уверена, что родится сын, и Вильфор поддался влиянию ее убежденности. Они говорили о своем ребенке только в мужском роде и планировали для него исключительно мужское будущее.

      Время продолжало лететь.

      Домой Вильфор возвращался только ночевать, а проснувшись, тотчас же уезжал. Он проводил большую часть своего времени на службе, все так же старательно выстраивая свою карьеру, заботливо укрепляя ее фундамент и наращивая стены. Редкие же свободные часы он отдавал любовнице, так и не найдя в себе сил поговорить и объясниться с женой. Думала ли что-нибудь Рене по поводу того, что муж охладел к ней и отдалился? Поняла ли, что он знал о ней и об отце? Рассказал ли господин Нуартье ей о том разговоре — или скрыл, как скрывал многое в своей жизни?

      Всего этого Вильфор не знал, да и не хотел пока знать. Он боялся признаться себе, что все еще любит Рене, и думать о том, что она была с другим, для него невыносимо. Почему-то то, что Эрмина была с другими мужчинами, не причиняло ему боли. Быть может оттого, что все эти мужчины были до него, а может оттого, что он не любил ее так же, как Рене.

      На этом месте мысли Вильфора всегда спотыкались. Нельзя быть честным с самим собой и при этом утверждать, что он не любит Эрмину. Выглядела ли Эрмина ласковой домашней кошечкой или разъяренной тигрицей, синели ли ее глаза от страсти или зеленели от гнева, сверкали ли рыжеватым золотом ее роскошные кудри или скрывались под черной вдовьей вуалью — он все равно тянулся к ней, как тянутся к живительному роднику. Представить, что в его жизни больше не будет Эрмины — это все равно что больше никогда не увидеть солнца.

      Но представить, что он уйдет от Рене — это все равно что больше никогда не вдохнуть ни единого глотка воздуха.

      Лето неспешно угасло, уступив место сентябрю. Несмотря на устоявшуюся дождливую погоду, Эрмина вздохнула с облегчением: беременность давалась ей легко, однако дохаживать срок в жаркие летние месяцы было не очень-то приятно. Теперь же, когда оставались считанные дни, ее охватило радостное возбуждение. Еще совсем немного, еще совсем чуть-чуть — и она сможет наконец-то прижать к груди своего долгожданного сына.

      Вильфор обещал, что приедет в любое время дня или ночи, чтобы быть с нею рядом в тот момент. Будет ли он на службе или дома — неважно, бросит все и явится по первому ее зову. Эрмина улыбалась, принимая это обещание: она достаточно хорошо знала своего любовника, чтобы понимать, сколь дорогого оно стоит. Если для нее самой в пылу страсти и было свойственно забывать о внешних приличиях, то он всегда строго их соблюдал.

      И, разумеется, обещание свое Вильфор сдержал. Он примчался в Отейль, стоило ему получить ее сообщение, хотя первыми его словами было:

      — Эрмина, ты с ума сошла, ну почему здесь-то?!

      Она усмехнулась, и от резкого толчка внизу живота ее усмешка вышла кривой.

      — Это наше брачное ложе, дорогой, — заявила Эрмина. — Наш ребенок должен родиться там же, где был зачат.

      — Что за суеверия!.. — Вильфор лишь бессильно махнул рукой.

      Он не в состоянии был определить для себя, шутит ли Эрмина, к месту и не к месту припоминая разные народные поверья, бывшие в ходу в там, где она выросла, или действительно, при всем своем уме, разделяет веру в эти деревенские приметы.

      Однако очень скоро им обоим стало не до поверий. Схватки становились все сильнее, и Эрмина перестала пытаться удерживать на лице улыбчивую маску. Она то и дело отчаянно вскрикивала, заставляя Вильфора вздрагивать всем телом и горячо шептать молитвы, в которые он никогда особо не верил.

      В какой-то момент озабоченная повитуха оттеснила его от кровати, рядом с которой он стоял на коленях, держа возлюбленную за руку. Из груди Эрмины вырвался мучительный стон, и она, закатив глаза, зашептала его имя вперемешку с ругательствами.

      — Ну-ка, отойдите! — велела повитуха Вильфору, попытавшемуся осторожно вернуться. — Не мешайтесь, тут все не так пошло.

      Вильфор послушно отошел в сторону, прислонившись к стене. Почему-то стало страшно, и комната на мгновение поплыла у него перед глазами. Ее пышное алое убранство внезапно показалось Вильфору пошлым, вульгарным и неуместным. Все эти занавеси, обивка, ковры, на которые жарко растопленный камин бросал отблески своего пламени, переливались различными оттенками красного, и Вильфору почудилось, что все они сейчас находятся в некоей гигантской утробе, которая никак не может разродиться. Тяжелый металлический запах плыл по комнате, смешиваясь с дымом, и Вильфор не сразу осознал, что это запах крови.

      Белоснежные простыни стали кроваво-алыми, под стать всей остальной комнате, и желудок невольно подскочил к горлу.

      Тошнота лишь усилилась, когда повитуха повернулась к нему, держа на руках маленькое скрюченное существо.

      — Он не дышит, сударь, — тихонько сообщила она. — Мертвеньким родился.