1819 год

      Рене ощущала, что ее трясет от страха — однако почти не осознавала этого. Она смотрела в зеркало на свое отражение — и не видела бледного, искаженного ужасом лица. Ее руки дрожали, однако она машинально пыталась расправить оборки на платье, сама не понимая, зачем это делает.

      Рене так была поглощена этим странным занятием, что пропустила тот момент, когда оказалась в комнате не одна. Господин Нуартье вошел, как всегда, неслышно, но в зеркале все-таки отражался — однако Рене не разглядела его отражения. Она вздрогнула лишь когда широкие мужские ладони легли на ее плечи. Обычно прикосновение этих сильных и теплых рук приносило сладкое успокоение, но сейчас Рене лишь затряслась еще сильнее.

      — Что такое? — с непривычной мягкостью спросил Нуартье. — Кто тебя напугал?

      Что это испуг, он понял сразу. Господин Нуартье редко по-настоящему чего-то боялся в своей жизни, однако жил в такую эпоху, когда лица, исполненные страха и ужаса, на улицах встречались гораздо чаще, чем счастливые или хотя бы равнодушные. И потому сейчас он видел, что женщина, затравленно смотрящая в зеркало и, похоже, не узнающая саму себя, чем-то панически напугана.

      Рене потребовалось больше минуты, чтобы начать говорить. До этого она лишь открывала рот, но ни звука не слетало с ее губ. Наконец ей удалось выдавить из себя:

      — У меня будет ребенок…

      — Поздравляю! — машинально ответил Нуартье. — Но что же в этом страшного? Ты боишься родов? Или располнеть?

      Рене медленно подняла свои трясущиеся руки и закрыла ладонями лицо. Она начала было покачиваться из стороны в сторону, однако крепкие ладони Нуартье удержали ее от этого.

      — Да в чем дело-то! — произнес он уже слегка сердито. Женские истерики всегда выводили его из себя.

      — Жерар не был со мною с прошлой осени, — наконец выдавила из себя Рене. — Помните, в прошлом году, когда он вернулся насквозь промокший и потом так долго болел? Мне сперва казалось, что ему нужно восстановить силы, но и потом у нас ничего не было.

      — Мда, положение, — Нуартье посмотрел на нее озадаченно.

      Этого он не знал. Тот разговор год назад у них с сыном оказался последним — больше они не виделись. Однако господин Нуартье твердо знал, что и с женой Жерар не поднимал вопрос измены, а потому не считал себя обязанным что-либо менять. В конце концов, лично его все устраивало — как и Рене. И если Жерар не видит необходимости что-то предпринимать, то он, Нуартье, и подавно. Собственно, до этого момента Нуартье вообще не задумывался над тем, что происходит в семье его сына. Он осознавал, что имеет связь с замужней женщиной, и тем самым предполагал априори, что и с мужем они продолжают жить более-менее по-прежнему. Однако того, что Жерар окажется щепетильным настолько, он даже не подозревал.

      — Что ж, — деятельная натура Нуартье не дала ему долго пребывать в растерянности, — тогда у тебя есть два варианта. Либо ты соблазняешь собственного мужа, а затем убеждаешь его в слегка преждевременных родах…

      Рене лихорадочно замотала головой, на что Нуартье лишь пожал плечами.

      — …либо ты предлагаешь ему развестись. К счастью, несмотря на возвращение монархии, это все еще вполне возможно и даже не особо хлопотно. А после вашего развода я с удовольствием женюсь на матери моего ребенка.

      Рене продолжала мотать головой, словно тряпичная кукла, которую слишком сильно тряхнули.

      — Но третьего не дано, — скривился Нуартье.

      — Я признаюсь ему, — с трудом, чуть слышно выдавила из себя Рене.

      Господин Нуартье целую минуту смотрел на нее в немом изумлении.

      — Ну, чисто теоретически это можно посчитать за третий вариант, — произнес он наконец, — однако он настолько глупый, что рассматривать его всерьез нецелесообразно.

      — Это не может так продолжаться! — голос Рене стал высоким и ломким. — Я… господи, да поймите же, я люблю его!

      — Но спишь ты со мною, — резонно заметил Нуартье.

      — Я… — на бледных щеках Рене выступили лихорадочные пятна. — Я не могу сказать вам «нет», вы же знаете! Вы только не подумайте, я не оправдываюсь, я знаю, что сама виновата… Я слышала, что существует множество дурных привычек: кто-то пьет, ибо зависим от вина, кто-то просаживает свое состояние в карты или на бегах, ибо зависим от азарта… А я зависима от вас! От вашей страсти, вашего пыла, вашей энергии! Но я…

      Она обернулась и посмотрела ему в глаза. Большие, широко распахнутые, они сейчас выглядели почти такими же черными, как у него, хотя на самом деле имели нежный фиалковый оттенок.

      — Но я не люблю вас, — прошептала Рене.

      Нуартье продолжал одной рукой сжимать ее хрупкое плечо, а вторую поднял и медленно провел подушечкой большого пальца по точеной скуле. Алые пятна под его прикосновением вспыхнули с новой силой.

      — Вот как? — с обманчивой мягкостью произнес Нуартье. — Значит, я твоя дурная привычка?

      Рене прикрыла глаза и откинула голову назад. Ее тонкая длинная шея, в прозрачной белизне которой безошибочно угадывались голубые вены, с обреченной доверчивостью открылась перед ним. Хищному зверю хватило бы одного-единственного рывка, чтобы впиться в нее зубами или когтями.

      Однако господин Нуартье не был зверем.

      — Ты хочешь быть жертвой, — сделал он наконец вывод из услышанного и увиденного. — Ты считаешь, что ты не права — и да, в общем-то, мы с тобой действительно не правы — и жаждешь наказания. То, что твой муж — прокурор, добавляет во все это определенную пикантность. Ты хочешь покаяться и выслушать приговор.

      Рене никак не отреагировала на его слова, даже не шелохнулась. Поэтому господин Нуартье продолжил:

      — Хорошо, ладно, я это понимаю. Но все-таки, а что потом? Ну, после красивой и трагической сцены с покаянием?

      — Я не знаю, — едва шевеля губами, произнесла Рене. — Мне все равно.

      — Это неправда, — спокойно парировал Нуартье. — Если бы тебе было все равно, ты бы не тряслась сейчас как осиновый лист. Ты была бы спокойна и собранна, а еще — уже все рассказала мужу. Но ты сидишь тут и дрожишь, как преступник, приговоренный к гильотине.

      — Я не знаю, как ему сказать, — очень просто призналась Рене. — Мы только недавно вернулись с юга, здоровье Жерара только-только восстановилось… Господи, почему каждая осень в этом проклятом Версале оборачивается для него чем-то ужасным?!

      — А, то есть тебя беспокоит здоровье мужа, — недоверчиво хмыкнул Нуартье. — Настолько, что ты боишься добить его сообщением о прибавлении в семействе? Похвальная забота, хотя и несколько запоздалая. Впрочем, как отец твоего мужа я должен сказать, что Жерар вовсе не такой хрупкий, каким может показаться. Думаю, он вполне способен выдержать подобное известие.

      — Значит, я ему расскажу, — надломленным голосом прошептала Рене.

      — Он… что?

      Господин Нуартье просто не верил своим ушам.

      Он считал себя вполне честным человеком — по крайней мере, настолько, чтобы жениться на женщине, которой по неосмотрительности сделал ребенка. Даже если ему не особенно хотелось на старости лет обременять себя новым браком. Нуартье достаточно хорошо знал своего сына, чтобы не сомневаться: скандала тот поднимать не станет. А поскольку Жерару было известно, кто именно являлся любовником его жены, то вся история оказывалась и вовсе семейной. Они с Рене наверняка по-тихому разойдутся, и все вернется на законные пути.

      Но в то, про что говорила ему Рене, поверить было невозможно.

      — Он рассказал, — терпеливо повторила растерянная молодая женщина, — про исследования ученых, которые открыли, что мужское семя может храниться в женском лоне до двух лет… в ожидании благоприятного момента.

      — Но это же чушь! — Нуартье с трудом поборол в себе желание схватиться за голову — настолько нелепо все это звучало. — Жерар — взрослый, умный, прекрасно образованный человек! Он не может, просто не имеет права верить в подобную белиберду!

      — Он сказал, — Рене подняла на него свои глаза, теперь уже по-настоящему фиалковые, — что рад, что оплодотворение наконец состоялось, и он будет с нетерпением ожидать рождения нашего ребенка.

      — Вашего ребенка, — ошарашенно повторил господин Нуартье.

      — Нашего, — все так же растерянно подтвердила Рене.

      Господин Нуартье не встречался с сыном вот уже больше года. Он предпочел бы, чтобы они продолжали не встречаться и дальше, однако ситуация сложилась откровенно идиотская. Да еще и Рене заявила, что великодушие мужа — это знак свыше, более того, это ее шанс вернуться к нормальной жизни. Немного запинаясь, но тем не менее твердо, Рене сказала, что не желает больше иметь любовника. Их отношениям пришел конец, и если они когда-нибудь увидятся вновь, то лишь в присутствии ее мужа и его сына. На что Нуартье, вспылив, бросил, что в таком случае они не увидятся никогда — а Рене ответила, что это ее вполне устроит.

      Где-то в глубине души Нуартье надеялся, что однажды она передумает. В конце концов, в ближайшее время между ними все равно ничего не может быть, а потом Рене наверняка успокоится и вспомнит, с кем ей было по-настоящему хорошо. Пока же его куда больше занимало странное поведение сына.

      Вильфор принял отца холодно и равнодушно. В его взгляде не было ни неприязни, ни торжества — вообще ничего. С нарастающим внутренним напряжением господин Нуартье вспомнил, что некогда уже видел у сына такое неподвижное лицо и такой пустой взгляд: после похорон Мишель. Тогда потребовались месяцы, чтобы Жерар хоть немного ожил, хотя бы по своим собственным меркам.

      — Ты сам не веришь в эту чушь, — с порога заявил господин Нуартье.

      Опыт подсказывал, что из всех эмоций проще всего вызвать гнев. Поэтому он умышленно взял самоуверенный и напористый тон, желая разозлись сына как можно скорее.

      — Вы о новом указе из сегодняшних газет? — равнодушно поинтересовался Вильфор. — Вы правы, чушь редкостная.

      Господин Нуартье сощурил глаза.

      — Нет, про это событие в газетах еще не скоро напишут, — произнес он насмешливо. — Впрочем, если ты так настаиваешь, то я могу поздравить тебя и прямо сейчас. Слышал, в твоей семье наконец будет прибавление?

      — Все верно, — так же спокойно ответил Вильфор. — Благодарю. Кстати, и я могу поздравить вас, отец: ведь скоро вы станете дедушкой.

      Нуартье ни за что на свете не признался бы в этом, однако сыну в кои-то веки удалось на мгновение выбить почву из-под его ног. О себе как о дедушке он не думал ни секунды. Однако логично, что если Жерар признает ребенка Рене, то он, Нуартье, будет ему именно дедушкой.

      И все же господин Нуартье не был бы собой, если бы не сумел быстро взять себя в руки. Он пришел, чтобы выяснить всю правду, и не позволит сыну сбить себя с толку.

      — Я так понимаю, — с усмешкой произнес Нуартье, — в нашей семье разобраться, кто кому кем приходится, будет весьма непросто.

      Жерар лишь пожал плечами, не поддержав разговор. Нуартье решил зайти с другого края.

      — Что ж, дорогой мой, раз уж мы с тобою встретились, и у нас зашел разговор о семейном, — произнес он небрежно, — то мне было бы интересно узнать, откуда взялось твое ранение несколько месяцев назад.

      — Я же говорил, — Вильфор снова небрежно повел плечами. — Неудачная дуэль.

      — Ерунда! — отмел эту версию господин Нуартье. — Не ты ли говорил мне, что ты не сражаешься на дуэлях? Что не держал шпаги со времен учебы — и что-то еще в таком духе?

      — Мой оппонент не оставил мне выбора, — равнодушно ответил Вильфор.

      — При дуэли выбор есть всегда, — возразил Нуартье. — Хотя бы в выборе оружия. Так что сдается мне, что это была вовсе не дуэль.

      Он прошелся по комнате, оглядываясь. Кабинет в собственном доме у Вильфора до отвращения походил на судейскую контору: такой же строгий, сухой, казенный стиль. Здесь, казалось, нет ничего личного, ничего, что говорило бы о хозяине как о человеке.

      Нуартье остановился и оглянулся. Вильфор так и не пошевелился, продолжая смотреть в пустоту.

      — А я знаю! — заявил вдруг господин Нуартье. — Я знаю только одно место, откуда почтенный женатый человек может вернуться продырявленным. После дуэлей порядочные люди заботятся о своих оппонентах, после нападения грабителей остаются трупы на улицах. А вот так, как у тебя, может сложиться только у незадачливого любовника, которого муж застал на месте преступления.

      Вильфор едва заметно вздрогнул — не по той причине, которую представил его отец, но лишь вспомнив тот кошмарный вечер, — и господин Нуартье расценил это как подтверждение своего подозрения.

      — Так я прав, верно? — произнес он с усмешкой. — Узнав об измене своей жены, ты решил взять реванш и тоже завел интрижку. Однако муж твоей избранницы оказался не таким рохлей, как ты, и, застав тебя на горячем, набросился со шпагой.

      — Это не так… — начал было возражать Жерар, но осекся. Версия отца была по крайней мере логичной — в отличие от правды, в которой удар нанес сумасшедший корсиканец, пока Вильфор закапывал труп едва родившегося сына.

      Господин Нуартье предсказуемо отмахнулся.

      — Можешь отрицать сколько угодно, — великодушно разрешил он. — Однако только это и может объяснить, почему ты решил признать ребенка своей жены. В тебе всегда жили эта нелепая стыдливость и еще более нелепое чувство ложной справедливости. Ты считаешь, что раз уж сам изменил жене, то не имеешь морального права наказывать за неверность ее. А может даже…

      Он смерил сына задумчивым взглядом.

      — А может даже, — продолжил Нуартье, — мы квиты и в другом? Быть может, у тебя тоже где-то растет байстрючонок, и ты надеешься, что твоя забота о моем ребенке чем-то поможет твоему — в духовно-переносном смысле, разумеется.

      Вильфор закатил глаза. Он в очередной раз убедился, что соревноваться с отцом бессмысленно. В чем бы то ни было: будь это противостояние физическое, умственное или же духовное. Вильфор проигрывал всегда.

      — Не беспокойтесь, у меня нет других детей, — произнес он уже не так спокойно, как ему хотелось бы. Отец смотрел внимательно, словно ожидая продолжения, и Вильфор неохотно добавил: — Мой сын родился мертвым.

      Он не знал, какой реакции ожидать. Действия отца были непредсказуемы — возможно, когда-то именно это и спасало жизнь жирондиста Нуартье и позволяло пережить все резкие повороты в истории Франции; но сейчас Вильфору даже не хотелось этим заниматься. Он желал лишь, чтобы его оставили наконец в покое.

      Господин Нуартье медленно кивнул, словно в такт каким-то своим мыслям. Он направился в сторону сына и заметил, как тот напрягся. Не останавливаясь, Нуартье легонько хлопнул ладонью сына между лопаток и вышел из кабинета.

      Вильфор прикрыл глаза и устало оперся на стол, не в силах сделать даже шага, чтобы сесть. Ему очень хотелось верить, что все наконец-то закончилось — но верить он опасался.

      Рене сдержала слово — как и господин Нуартье.

      Они никогда больше не виделись.