Наверное, у каждого, хоть раз перепившего, был в жизни случай, когда проснулся и, вроде, комната знакомая, обои вчерашние, штаны на тебе твои же, но всё равно что-то не так. Знакомо? Держите пять. Вот и у меня тот случай. Лежу, шея затекла и нихрена не поворачивается, в голове пчёлы всем роем ищут Винни Пуха, а я отчего-то уткнулся носом в бок кровати. То ли провалился в её недра, то ли… Блять.

На полу я. Пиздец. Давно я не скатывался на пол во сне, даже на днюхе кореша Витьки в прошлом году спал на диване и хоть бы повернулся. Как лёг в позе улитки, так и проснулся. Чего я так уверен, спросите? Так Витёк, дай бог ему не хворать, любимый друг-сволочь (и это слова-синонимы), умостился на том же диване с другого конца и хер его подвинешь. Упёрся в меня своими культяпками, зараза долговязая, и я, бедненький, так и спал, скрючившись, а потом ходил в той же позе час, не мог разогнуться.

Шея кое-как разработалась, я поднялся и начал очухиваться. Первым делом в душ. Нет, нихрена. Первым делом таблеточку, волшебную шипучку от похмелья — слава богу, захватил с собой. Как в воду зрел. А чё, я всегда такой: в дорогу надо брать нужное, чтоб и от головы и от жопы. Дашка любит подъёбывать на этот счёт, говорит: для головы и для жопы. Когда на мальчишник ехал с парнями в сауну, так она мне втихую сунула тюбик смазки и пушистые наручники. Ох, было тогда… Парни сначала охуели, когда из моего рюкзака выпал этот «набор», а потом ржали и предлагали опробовать. В шутку, ясен перец, мы не их этих. Зато Дашка-затейница своё потом получила. Со смазкой и без.

Сколько я вчера выпил?.. А в гостиницу как попал? Так, это я помню — Всеволод привёл. Точно, я ж с неандертальцем познакомился! И не только с ним. Флэшбек. Бабка Нина Никифоровна с дедом Демьяном. Рассказы и мои записи. Так, срочно в душ и разбирать собранное. Чёрт, сколько же я всё-таки выпил?..

<center>***</center>

После горячей водички даже голова легче стала и пчёлы разлетелись. На часах уже одиннадцать, Матвей сказал, для меня накроют, когда я захочу. Какой добрый. Надеюсь, я ничего ему не ляпнул пьяный? Пойду хавать, в животе урчит. Это хорошо, значит, выздоравливаю.

Переодеваюсь, волосы подсушиваю. Вроде и ничего, не видно, что набухался, как скотина. Вот что значит, молодость: пей-залейся — нихуя не заметно после процедур, а после тридцатника уже личико и не подправить будет. Так Дашка говорит, а в вопросах красоты она толк знает. Чешу в столовую, уже изнемогаю от голода.

— Матвей Степаныч, можно мне это… пожрать?

— Да, конечно, сейчас Ядвига положит покушать, — засуетился.

Покушать — это для девочек, а мне сейчас хочется натурально жрать. Надеюсь, он не сильно шокирован, сейчас мне не до милостей-пряностей. Еда наконец на столе и я принимаюсь за дело. Горячий суп с курицей, котлеты и солёные огурчики — Степаныч, ты что, экстрасенс? Или тоже бывалый? Неважно, даже думать не могу, так вкусно и заходит на ура.

В этот раз Матвей со мной сидит, чаёк попивает с булками. Вижу, настроен на беседу задушевную, надобно лицо дружелюбнее сделать. Вот так, вроде вышло. Ай, блять, чуть судорога не хватила!.. Терплю.

— Вам сегодня получше, Кирилл?

Сочувствие в твоём голосе, Мотя, как раз необязательно, я ж не помер и воскрес — просто напился.

— Да, спасибо. А после вашего восхитительного супа так вообще зашибись. Кстати, Матвей Степаныч… Я вчера ничего такого не сказал?

— Какого такого?

— Ну, такого.

— Не понимаю вас. Какого?

Кажется, и правда не врёт. Фух, значит, провалов нет.

— Да я подумал, что мог ляпнуть, например, обидное спьяну.

— А, нет-нет! — улыбается Матвей. — Ничего подобного! Как вошли, поздоровались и сразу к себе в комнату.

— И всё? — Я даже разочарован малёха.

— Всё. А, нет, ещё сказали, что сон вещий будете заказывать. Это я разо…

Кусок котлеты скатился на пол, а ложка упала в остатки супа, забрызгав салфетку и мою рубашку. Блять! Точно! Я ж сон хотел вещий! Я <i>вспомнил!</i> Я вспомнил, что мне снилось. Стоило Матвею только упомянуть, как меня озарило. Только, сука, лучше бы я не вспоминал. Зачем я спросил? Не-ет, не зачем — нахуя?..

— Что с вами? Вам плохо? — чувствую руку у себя на плече. Видимо, в тот момент я выгляжу как помешанный, потому что Матвей испуганно руку одёрнул. А мне совестно стало. Вот я говно. Не виноват ведь он, чего я зыркаю маньячно.

— Всё нормально, извините… Извините, Матвей Степанович. Всё вкусно, мне просто… мне надо прилечь…

Запинаясь, ухожу из столовки и топаю в комнату. Мне и правда надо обдумать… понять… Что… Блять, какого лешего мне приснился этот сон недогея?.. Вчера бабка Нина рассказала, как однажды, уже будучи взрослой женщиной, ночевала в гостинице Матвея именно затем, чтоб сон себе загадать. Как раз исполнилось два года после смерти первого мужа, жизнь не ладилась. И приснилось ей, словно на берегу реки стоит и листья собирает на воде, а они прибывают и прибывают. И все жёлтые, яркие. Вдруг один лист попадается красного цвета. Она его берёт в руки, а на нём одна буква «Д». И ничего больше. Удивлялась бабка Нина, но через месяц набирала сухих листьев в лесу для удобрения, а там приезжий незнакомый мужчина ей встретился — сосновых веток ломал. Разговорились они, он помог листья донести до дома, а потом и на обед остался. К его волосам прицепился красный листик, бабка ахнула…

Звали мужчину Демьяном. Вскоре поженились.

Ещё не одну историю рассказала мне бабка Нина, не только о себе, но! Это вообще не идёт ни в какое сравнение с моим сном! Лучше бы я его забыл! Но в то же время хочется подробно вспомнить. Вдруг я важное упустил?..

Закрываю глаза.

Это был сон, разлетевшийся на порох, развеявшийся в воздухе с пробуждением. Воспоминания сумбурны, но едва прикрываю веки и выдыхаю пару раз, чтоб успокоиться, как перед внутренним взором всплывает картинка и это — очаг. Ярко горящий камин в доме, от огня тепло и уютно.

Чем дольше я созерцаю огонь, тем больше во мне растёт уверенность, что я в нужном месте. Я поступаю верно, будучи там. Странно, наверное, звучит, но это именно так, я совершенно отчётливо помню. Я не знаю, где нахожусь, не вижу всей обстановки. Перед глазами только горящие поленья в пасти камина, кочерга с изогнутой рукоятью и толстое одеяло, кажется, на полу. Я сижу у камина, но в доме есть и другой человек. Хозяин. И тут появляется уверенность, что я должен пойти к нему. Зачем-то должен, не знаю.

Иду. Вроде. Или парю по воздуху, хрен знает, как я передвигаюсь во сне. Только вот были ощущения кожей тепла от камина, мягкости от одеяла, и тут — уже не пойму, как очутился в полутёмном углу… Блять, я знаю, чем заканчивается, и как раз об этом не хочу думать!

Вскакиваю с кровати. Напрасно я так подлетел: в голове будто мозги подпрыгнули и шлёпнулись на место. Ну за что мне это? Почему мне не приснилась Даша или личный самолёт, например?.. Ага, хуй! Лучше пусть Кире приснится, как он гладит торс голого (или просто голый торс, но уже НЕВАЖНО) мужика! И так кайфовал при этом, будто тот из чистого золота был и достался в наследство, три господа бога Христофора Колумба душу мать! Ну с чего ты его лапал, Кира? Нахуя тебе те мускулы дались, у тебя и свои есть, дубина!..

Боюсь, как бы я не стенал и не выговаривал себе, факт остаётся фактом: я гладил мужика во сне и, похоже, был не против пойти дальше. Насколько мне не изменяет память. И всё бы ничего — приснилось и растёр, но сон-то я загадал в этом вещем доме! И что делать? Что это значит? Я ведь натурал, если на то пошло!! Мне что, бросить Дашку, отрастить чёлку и сменить имидж на томного педика?.. Хм, с чёлкой идея… Блять, ты о чём думаешь? Так, надо срочно к бабке Нине! Никакой сегодня работы у меня не выйдет: речь идёт о чести моей задницы. Побегу, спрошу совета какого, больше не к кому.

Наспех одеваюсь, забрасываю в рот мятных жвачек, а на спину рюкзак, и со всех ног несусь к бабке Нине. Несмотря на пустившийся снег, прибегаю так быстро, будто марафон за награду. Тарабаню в дверь, пока та не открывается.

— Кирюша?.. Ты что… случилось чего? Я уж думала, кто…

— Да! — выпаливаю в озадаченное лицо Нины Никифоровны.

— Ох, ну проходи, не стой… Видишь, уже снег какой пошёл, на днях метель будет…

Иду следом на кухню. Знаю, что сейчас меня будут чаем поить, и от этого теплеет на душе, а все невзгоды в виде гейско-вещего сна немного отступают и даже чуток меркнут.

— Садись, — уже возится с чайником бабка Нина. — Деда дома нет, у Семёна — помогает лавки сбить. Я сериал свой смотрела, как слышу, стучит кто-то. А это ты.

— Простите, может, мне не стоило врываться. Я не подумал…

— Ай, да перестань! Тоже мне — сравнил живого человека и сериал! Ты очень славный мальчик, Кирюша, я всегда тебе рада, да и дед тоже. Вчерась так и сказал мне: умный и порядочный. А дед у меня хорошо в людях разбирается, это уж проверено. Как кто гнилой внутри, то на обёртку красивую Демьян и не посмотрит — сразу отрежет! Так вот, Кирюшенька…

Нина Никифоровна тихо приговаривала, а я помалу успокаивался. Вот ведь чудеса. А скоро и чай подоспел в высоких кружках, и бублики сдобные, и повидло. Бубликов-то я не особо хотел, а вот до чая прям прилип. Пока хлебал, обжигаясь, бабка на меня ласково смотрела. Кажется, она что-то понимает обо мне.

— Я вчера сон себе загадал. Как вы когда-то. Мне сказали, надо вслух загадывать, вот я и… — не выдерживаю пристального взгляда и опускаю глаза.

— Не всегда те сны приятные, многим страшное снилось, но сбывалось. Я поэтому тебе и не говорила, чтоб сам не пробовал, — у бабки Нины появляется грусть в голосе. — Так оно и вышло?

— Ну… Да. Не совсем… Мне какая-то хер… ерунда приснилось. Даже не знаю. Может, я загадал неправильно? Такое возможно?

Сейчас мне прям очень охота, чтоб бабка в ответ махнула рукой, беспечно рассмеялась и сказала, развеяв мои опасения, мол, да, Кира, надо было спать в каморке, обязательно вытянув руки по швам. И только тогда сон будет вещий. А твой так, обычный пьяный бред.

Но она молчит, а я снова утыкаюсь в чашку: на этот раз от накатившей похмельной волны.

— Пил вчера? — спрашивает. Поднимаю глаза — тепло усмехается. Встаёт и насыпает в стакан из деревянной баночки. Снова ставит чайник на плиту. — Сейчас травки выпьешь, будешь, как новенький, — присаживается. — Мой Демьян тоже бывало на оказиях перебирал меру, так только нашим сбором и «лечился». Особенно, если лето. Тут нет времени отлёживаться или охать — то работа по дереву, то в огороде…

— Да я вроде не очень много, но как-то… Просто знакомого встретил…

Рассказываю про неандертальца. А чего бы нет? Бабка уже как родная. Вот летом точно приеду. Захвачу Дашку, спрей от комаров, мяса — и в гости.

— А-а-а, так это Всеволод тебя вывел из лесу-то? Он хороший человек, жаль только, переехал. Одному легче, видать, — рассуждает Нина Никифоровна, а сама стакан, в котором лепесточки кружатся, подсовывает: — Пей потихоньку, как остынет, как раз заварится. Так что тебе снилось-то?

— Да, это… — мнусь и понятно чего. Как бы это и рыбку съесть, и на… Тьфу, блять! Чё за хрень в голову лезет! Короче, на ходу придумываю, потому как при всём уважении и симпатии я не могу признаться, что снился голый мужик. — Снилось мне… м-м-м… я в гостях у… матери моего лучшего друга. Сидим мы возле камина, потом я начинаю её гладить и… всякое в голову лезет. И, типа, мы вместе остаёмся, а я… я рад, что с ней…

— А что же тебя взволновало-то? — удивляется бабка Нина.

— Ну, так это… Это же мать моего лучшего друга, она и мне как мать, с детства знаю её. И тут я и она… Батя там тоже имеется, они счастливо живут. Так что же, выходит, я их семью разрушу?

— Необязательно ты, — чуть подумав, отвечает. — Может, не всё так гладко у них, как кажется…

— Но я ведь не люблю её!

— Значит, полюбишь. Просто время ещё не пришло. Сны из Матвеева дома всегда сбываются. Неизвестно, чего он там наколдовал со своими шаманами… Его мать ведь начала видеть страшное после того, как тоже попросила сна вещего, — не на пустом месте… Так что не переживай. Если во сне ты был счастлив, то так оно и будет.

— Ага, — бормочу и раздуваю фиолетовые лепестки. Настой не менее вкусный, чем чай, пахнет травами, цветами и, кажется, земляникой, хотя я не вижу ни одной ягодки в стакане.

Если вы думаете, что я смирился со своей участью после беседы с Ниной Никифоровной, то вы меня плохо знаете. Посмотрим, кто кого. Я не собираюсь становиться на голубую сторону, на моей тоже неплохо кормят. Даже отлично. Даже если меня такой ужас ждёт в будущем, даже пускай не скоро, я не согласен. Я люблю девушек. Мне нравится их тело, их губы и особенно грудь. Я властный, я доминант и самец. Я люблю, чёрт подери, женский пол! И никакой сон, даже вещий, не способен превратить меня в гея. Пускай сон идёт нахер!

У бабки Нины сижу ещё с час, попиваю настой, потом жую за все щёки и вспоминаю про библиотеку. На часах около двух, можно сходить. Завтра уже собранное добро начну разгребать, думаю, на библиотеке и остановлюсь. Прощаюсь с бабкой, обещаю ещё зайти.

<center>***</center>

Как же хорош сбор Нины Никифоровны от похмелья! Куда и подевались головная боль и тошнота, ну чистая магия. Удачно я всё-таки зашёл, а то провалялся бы до вечера с отходняком — что в таком состоянии можно толком написать или оформить? Как расскажу о вчерашнем Даш…

Ах…уехал мой автобус и с ним мои мозги! Разъеби меня берёза, я в жопе. Я ж со вчера Дашке не звонил и даже на телефон не смотрел! Нет, смотрел, конечно, — сколько времени, но на остальные строчки как-то не обратил внимания. Ахуеть, я супер-парень. Не удивлюсь, если она меня вообще пошлёт после этого, а обещал же хоть писать…

— Да-аш? — мой щеняче-угодничий голос звучит в тишину. — Дашок?.. Ну прости мудочёса, виноват. Напился вчера, как последняя скотина, с таранькой целовался, а потом меня неандерталец в гостиницу провёл… Я отрубился сразу, как в комнату попал. Дашок… Ну прости, реально правда, не до звонков было.

Молчит. Слышу, как сопит в трубку, перебивая фоновый шум универа. Видно, злая, как стая бешеных собак.

— А сегодня? — раздаётся холодный голос в трубке. — Трезвел полдня? От меня куча сообщений! Ты же знаешь, как я переживаю, Кира! Обещали метель, а ты не пишешь!

— Прости засранца. К одной бабке ходил… это… настой попил от похмелья. Ну Дашок, ты же знаешь, мне работать надо, а я не в форме. Вот я и поскакал, как умылся… Ну, не сердись…

Вру, блять, безбожно, а что делать? Не могу же я сказать, что всё утро думаю про голого мужика, и по этой причине просто забыл про свою девушку.

— Ладно, будешь офигенно должен мне, — ворчит. Отлично, Снежная королева оттаяла, теперь мальчику Каю можно и приласкаться.

До библиотеки времени минут пятнадцать, как объяснила бабка Нина, но получилось все двадцать пять. Из-за густого снегопада продвигаться было крайне нелегко: лепило глаза, встревали ноги, от чего казалось, будто у меня путь с откровенными препятствиями. Пока добрался до заветного здания, рассказал Дашке про посиделки со Всеволодом, про новых знакомых — бабку с дедом. Как и думал, пришла в восторг от идеи приехать погостить чуток летом. Вообще, Дашка у меня баба отличная и лёгкая на подъём. Наверное, это первое, что меня в ней именно зацепило, а уже потом фигура её охренительная и попка ладная, ха-ха! Поверили, да? Ладно, шутка. Дашок и правда классная, но о её личностных качествах я узнал на втором свидании только, а поначалу повёлся на внешность, естессно. Мужик, чё с меня взять?

Кстати, о мужиках. Я уже в библиотеке. При чём мужики? Да при том, что за низеньким столиком сидит дед, волосы белые, длинные, нос крючковатый. На носу очки на резиночке, сам одет в жилетку поверх свитера, хотя ему впору был бы плащ Гендальфа. Я точно в библиотеку попал? Что за посёлок чудной. Кого ещё я встречу здесь? Сейчас зайду за стеллаж, а там феи порхают бабочками…

Но старик лишь с виду казался задремавшим волшебником: как только я шаркнул ногой, непроизвольно сделав шаг в сторону стеллажей, как он вмиг открыл глаза.

— Сначала надо предъявить паспорт и взять читательский билет! — удивительно молодым и совершенно не терпящим возражений тоном, воскликнул он. Я сразу почувствовал себя школьником. Вот это, я понимаю, дисциплина.

— Я не местный, я студент из Лютова… — Ищу паспорт и помалу представляюсь, про курсовую рассказываю, про записи в библиотеке. И по мере продвижения моего рассказа суровое лицо деда смягчается, а под конец и вовсе озаряется улыбкой.

— Так тебе о Плесках надо? Пойдём, это отдельно у нас, — топает вглубь библиотеки. Вообще, помещение довольно немалое, делится на два зала и пахнет сыростью и бумагой. Люблю этот запах, напоминает мне о детстве, когда мать водила меня мелкого за руку с собой в местную библиотеку. Там царила тишина, на стеллажи падали длинные тени, а в залах всегда стоял полумрак, разбавляемый лампами над читательскими столами. Ностальгия легко касается моего сердца, заставляя тепло откликнуться. А мы с библиотекарем тем временем уже в самом конце зала, у шкафа. Он дребезжит ключами, открывает и с гордостью показывает рукой на полки:

— Здесь всё, собранное за много лет. И газетные вырезки, и записи местных исследователей, и не местных. Так что можешь приступать, а если копия какая надо, так у нас и ксерокс имеется. Только он платный!

А я думал нахаляву, за мои голубые глаза.

— Понял! Спасибо!

Даже не ожидал, честно говоря, что это чудо техники здесь присутствует. Это же намного упрощает задачу, чёрт возьми! Едва не припеваючи, выгребаю из шкафа папки и тащу за стол. Работёнка предстоит на пару часов уж точно: папок шестнадцать штук. А что так много? Я, признаться, слегка в шоке, но куда уж мне сдаваться, раз я здесь именно за этим…

Разгребался я три часа и двадцать пять минут. Даже засёк. При этом постоянно ходил ксерокс снимать, потому как не откладывать же мне фото и вырезки — хер потом найду их точное место, а пользоваться добротой деда-библиотекаря, который великодушно дал свободу действий, не хотелось. Все листы были сложены по датам, имелись закладки, пометки — с цифрами, с буквами, с именами. Здорово оформили, колоссальная работа. Кстати, наксерил я такую кучу, что как сложил в рюкзак, то понял, что до гостиницы дойду мокрый. М-да, и кошелёк мой потерял похудел на несколько бумажек, но это для благого дела. Я такой курсач запилю, все обзавидуются, а ректор на жопу сядет прямо в аудитории.

— Всё нашёл, что искал? — усмехается дед, глядя, как я упаковываюсь.

— Да, вроде. Я ещё у Нины Никифоровны был, она о посёлке рассказала много…

— Так ты у Нинки был? Она вообще знает едва не больше всех, — причмокивает дед. — Я тоже могу парочку историй поведать, если хочешь, — добавляет загадочно.

Разве я устою? И вот, отмывший руки и лицо, уже сижу с кружкой чая и бутербродами и слушаю. Дед явно прибеднялся насчёт пары, и я зависаю ещё на часа полтора. А рассказчик он и сам ничего. У них в Плесках все такие красноречивые или это просто мне везёт?

Деда Макаром зовут, кстати. Макар Иваныч. По молодости тоже ходил в гостиницу сон смотреть, приснилась ему лошадь в амуниции, а вокруг только поле. Он, значит, вскочил в седло, пришпорил и погнал. Принесла его лошадь в деревню и прямо во двор чужой. Он слез, а лошадь раз — и исчезла. Только поводья остались в руках, но дивные какие-то, из волоса будто белого. Странный сон был, да только через год он коней покупал на рынке в другой деревне, и приглянулись ему двое гнедых у молодой девушки. Быстро сторговались за цену, девушка глазками лукаво стреляла, а как поводья передавала, так его аж потом прошибло: выбилась прядь волос из-за платка светлая. Глянул Макар в очи девушки и всё понял. До сих пор вместе.

Сижу и офигеваю. Да тут историй — хоть каждый вечер слушай, как сказку на ночь!

— Только у Нинки с Демьяном был или ещё кого знаешь? — спрашивает дед Макар, потягивая свой давно остывший чай.

— У них только. А, ещё я познакомился с неандер… с Всеволодом, который за посёлком живёт. Знаете его, наверное. В белой шкуре ходит.

Тут дед отчего-то грустнеет и вздыхает:

— Знаю… Только ты вот что… не сильно с ним общайся. Так, на людях где, то можно, но в гости не ходи, если позовёт.

Вот это уже интересно. Неужто мой новый знакомый имеет скелеты в шкафу? Так-так, Володя, какие у тебя грешки?

— А чего так? Вроде нормальный… — пожимаю плечами, чем только раззадориваю деда Макара.

— То-то и оно, что вроде! А отчего съехал за Плески, не рассказывал?

— Не-а. Нина Никифоровна сказала, что переехал после смерти родителей…

— Конечно! — подхватывает дед. — Станет ли приличная женщина о таком говорить! А он, конечно, переехал. И самое верное решение принял!

— Что вы имеете в виду? — уже недоумеваю, до того дед нагнал тайны.

— Да то самое! А ведь каким человеком был! Пока не занялся теми… пакостями!

Внутри резко холодеет, остужая и мой азарт. Мне не нравится, как дед сказал про Всеволода. Я ведь и правда его неплохим человеком считаю, и бабка Нина тоже. А уж она не станет абы кого хвалить… Ну вот зачем я ляпнул про него? Мало ли какие сейчас сплетни польются на мои уши.

Пока соображаю, как удрать, дед Макар начинает рассказывать. Поздно пить боржоми, Кира, хлебни-ка с лужицы, сам напросился.

— Севка с детства был хорошим парнем, — лицо деда вдруг добреет и словно светлеет. — Не обижал никого, за девок заступался, котов подбирал. Как подрос, учился прилежно, потом поехал на столяра-краснодеревщика заканчивать — золотые руки имел. Вернулся в Плески уже мастером с практикой и стажем. Родителям гордость и радость, девкам загляденье, вот только не смотрел Сева на девок. Учтив был, не более. Уже и возраст был подходящий, а с каждым годом наводящий, но Сева ходил в холостяках, даже на свиданиях не бывал. Думали, может, у него зазноба нездешняя какая, вот и воротит нос вежливо, как вдруг произошёл тот случай, который расставил точки над ё. Приключилось всё через года два после того, как Сева в гостинице Степана, отца нынешнего Матвея, сон захотел себе вещий. Не знаю, чего там ему снилось, никому не говорил, даже отцу с матерью. Наверное, приснилось, что одинок будет, так решили мы, и не стали вопросами донимать.

Дед задумчиво гладит бороду, затем продолжает:

— По соседству с Севой жил мальчишка, Глеб. Младше был на годков, кажись, пять. В детстве игрались вместе, а потом, как Сева уже с учёбы вернулся, стал захаживать часто. То по дереву что помогал делать, то просто ходил. Потом Сева занялся выделкой шкур, стал ездить на охоту, Глеб за ним хвостиком. Родители запрещали, мол, малый, всего девятнадцать, куда ему. Но Глеб заупрямился, дескать, какой малый, уже вполне взрослый. Помню этот разговор, на улице спорили. Многие тогда слыхали, так и остался Глеб.

Как-то родители Севы уехали к родне, оставив хозяйство на сына. Не знаю, что там и как было точно, но… Но когда соседка Антонида зашла в обед, чтоб спросить, не сделает ли Сева ей стул маленький с резными ножками — для ребёнка, так вылетела оттуда пулей. Следом Сева выскочил, — растрёпанный, рубашка нараспашку, волосы тогда ещё острижены были и бороду не носил — пытался говорить что-то, но Антонида отмахивалась и про срам кричала. Так она рассказывала потом…

Родители Севы вернулись и узнали обо всём. Глеб осенью в институт уехал, а скандал не утихал с полгода. Сложно было семье Севы, многие настроились против них, против самого парня. Говорили, что он растлитель и содомит. Но всему приходит конец, слухи утихают, жизнь идёт своим чередом. Так и эта шумиха стихла. Но потом случилась трагедия: родители Севы погибли, сорвавшись на телеге в овраг за посёлком. Похоронил он их, дом продал и уехал. Только через года три стал захаживать к нам — не узнали сначала. Так и приходит: то в магазин, то за заказами по дереву и шкурам, уж больно мастеровитый. Да и не держит на него никто зла, просто… не хотели многие дел иметь, люди-то разные… Чтоб такой — да по мужикам!..

Слушаю я, а сам думаю. Вот, значит, как он родителей потерял… Перенёс столько — и горе, и презрение, и предательство… А выглядит несокрушимым. Хорошо, что я не особо про семью расспрашивал в тот вечер. Ещё и новость про его ориентацию… Да ну, это брехня, не может быть! Скорее всего, та соседка ошиблась или же не так всё было. Ну какой с него гей? Ведь как обычно они выглядят: ухоженные, одеваются в облегающее, серьги в ушах, брови подщипаны… А этот что? Борода, космы, шкура на плечах и сами плечи квадратные. Сомневаюсь, что он подмышки бреет, не говоря уже про грудь или пах. Зверь, одним словом. Не могу даже представить, чтоб он с мужиком… Да ну, фу, блять!

Дед Макар ещё посокрушался, поохал, а я как на часы глянул, так и сам охнул. Матерь-праматерь, восемь часов! Вот это я прошёлся! Радует только, что реально инфы набрал с головой.

Наконец выходим с дедом: хоть живёт рядом с библиотекой, но помогаю донести сумку, а то заметёт по дороге такого сухонького старичка. Прощаюсь возле калитки и начинаю обзор. Снег валит так, что просвета не видно. Уличные фонари, если бы были, то я бы возрадовался. Но их нихера нет. И я стою, отмахиваясь от хлопьев, оседающих на мне пушистым покрывалом, но понимаю, что стоя до гостиницы ближе не стану. Радует, хоть ветра нет.

Так-с, значит, я шёл к библиотеке по этой улице, а до неё свернул справа и ориентиром мне был дом с шпилями на железном заборе. Перед забором я шёл всё время прямо, как раз от дома бабки Нины. Ну, а от неё там рукой подать до гостиницы — уже выучил тот кусок пути, можно с закрытыми глазами ходить. Пора в путь.

Давно я не видел подобного снегопада. У нас в Лютове бывало, конечно, но чтоб стеной — никогда. Это ж сколько его насыпет до завтра, если не прекратится, страшно представить. А снегоуборочная машина когда доберётся сюда? Наверное, не в первый день уж точно, так что хорошо, что я в библиотеку сходил…

Фух, притомился. Что-то иду-иду, а дома со шпилями не заметил. Может, пропустил. В поворот свернул, но вот к бабке Нине тоже не дойду никак. Странно. Не мог же её дом исчезнуть. Ну-ка, ещё раз и с расстановкой. От бабки я шёл прямо, потом свернул направо, забор со шпилями и прямо. Что ж за хрень? Чего обратно дорога другая стала? Как тут перепутать? Не, я ж не даун, я всё помню, наверное, из-за снега дорога дольше кажется, потому что, блять, ощущение, что мы с ним соревнуемся, кто упорнее. Я, блять. Пойду дальше, так и дойду точно. Хрен тебе, выкуси.

Через какое-то время останавливаюсь, потому что уже не могу идти: лицо мокрое, из носа капает, перчатки тоже мокрые, а я хуй знает где. Осматриваюсь в белой мгле и не узнаю местности. Дома в снегу все одинаковые, заборы тоже, я что снеговик, блять, подтаявший, а ещё — потерявшийся. Как в мультфильме. Только того Снеговика потом нашли, а вот меня никто не ищет, и что паршиво — снег, похоже, только усиливается. Делаю вперёд ещё шагов двадцать и охуеваю: прямо передо мной раскинулось поле и перемёты. За спиной остались дома, а впереди только белоснежная рябь. Ошарашено оглядываюсь и, как в трансе, делаю шаг вперёд.

Вдруг слышу детский смех и замираю. Вы скажете — двинулся. Я бы и сам так сказал, но смех снова. Прям неподалёку. У меня мелькает надежда: где есть дети, там и взрослые. Наплевать, сейчас пойду и попрошу, чтоб меня провели, ебал я тут бродить. Возвращаюсь. Снова слышу смех и даже вижу мерцание огонька, как от фонарика. Вот это удача!

— Эй! Эй, погодите!

Кричу, но в ответ тишина. Лишь огонёк фонарика. Может, меня не слышно? Подойду-ка поближе. Иду, быстрее, быстрее, срываюсь на бег, но фонарик словно отдаляется. Снова раздаётся смех. Блять, ну я же не чокнутый, это взаправду! Или кто-то шутит, или… Хуй знает, уже мандражно. Но делать нехуй, с поля уже вернулся на улицы, хуже точно не будет. Пиздую на фонарик с огоньком. Иду уже молча, потому что, блять, злой. И не догнать, и страшно, и воды хочу, и вообще!..

Резко торможу. Стою прямо напротив дома бабки Нины.

Стою так с минуту, наверное, в открытый рот снежинки залетают, а я стою и не могу унять сердце, что выскакивает из груди. На время даже не смотрю — просто захожу во двор, бужу своим приходом бабкиного пса, который не вылазит из будки, а только грозно гавкает, мол, ты не там ходи, ты сюда ходи — я тебе задам!

На мой скромный бессильный стук открывается дверь и выходит дед Демьян.

— Кирилл? Ты, что ли? Ты чего в снегу?.. Бог мой, входи!

Вскоре меня, замотанного в плед верблюжий, отогревают, отпаивают чаем с мёдом и сливочным маслом, а моя одежда и ботинки сохнут возле плиты. Бабка Нина гладит по ещё влажным волосам, слушая о моих скитаниях. Оказывается, на дворе уже десять, я два часа бродил.

— Кирюша, ты свернул от библиотеки не в ту сторону, поэтому в поле вышел, — говорит ласково.

— А детский смех и фонарик? Что это? Я ж не совсем ещё ку-ку.

— Это духи наши. Не всем они помогают, Кирюшенька. Раз тебе помогли, то это очень хороший знак: ждёт тебя что-то светлое и большое… И ещё. Ты ведь тогда к оврагу прям вышел, который в поле. А духи тебя отвели от него.

Давлюсь чаем, бабка Нина обеспокоенно стучит мне по спине. Кажется, я сегодня точно поседею. И даже утешительные речи, что меня оберегают, не спасают положение, и мне жутко хочется выпить. Но это уже не сегодня. В другой день. Может, снова Всеволода встречу, так с ним и нажрусь… Гей не гей — похер…

Бабка с дедом упрашивали остаться, но я отказался, хоть и неохота выходить, — нужно хорошо отоспаться. Завтра на свежую голову прям с утра начну разбирать материалы, работы очень много.

Снег не утих, но тут я уже не заплутаю, и через минут двадцать я в гостинице, а ещё через пять — в комнате. И не страшны мне уже никакие духи и снега. Пишу сообщение Дашке — нет сил разговаривать — и заваливаюсь спать.