Мистер Голд устало вытянулся на кровати. Он не провел в этих стенах и нескольких часов, но они успели опостылеть ему еще с прошлого раза. Ему было слишком пусто и неуютно в этом стерильно-светлом помещении. Усталость накатывала волнами, но сон почему-то не шел – возможно, потому, что в отличие от разбитого тела разум Голда кипел от возмущения.

Когда ему помогли – силы небесные, помогли! – добраться до палаты, он осознал, что не желает застрять здесь по второму кругу без привычных вещей. Стоило ему облачиться в выдаваемые больницей пижаму и халат, как кожа начала мучительно зудеть, а от воспоминаний о ширпотребовском гигиеническом наборе закружилась голова. Поэтому, в очередной раз за минувшие сутки наступив на горло собственной гордости, мистер Голд позвонил своему исполнителю и потребовал, чтобы тот привез ему необходимые вещи. Изо всех сил он старался не представлять себе, как чьи-то чужие руки будут лазить по его шкафам и комодам, трогать пижаму и нижнее белье – ибо это действительно было надо. Да и кадиллак стоило вернуть в родной гараж, нечего ему торчать перед больницей и оповещать всех, проходящих мимо, о его проблемах.

Мистер Дав прибыл спустя час после звонка. Он тщательно выполнил указания своего босса, методично выискав все, что ему заказали. Единственное поручение, которое он оказался не в силах выполнить, это распоряжение отогнать к особняку машину – той просто не оказалось на стоянке.

Голд в первую минуту отказался в это верить. Несмотря на свое состояние, в котором перед ним все плыло будто в дымке, он твердо помнил, что в больницу они приехали на кадиллаке. Ни за какие сокровища мира он не согласился бы второй раз влезть в это миниатюрное недоразумение шерифа – его нога до сих пор пульсировала болью, стоило вспомнить о поездке в столь тесной машине. Возможно, сухо указал Голд своему исполнителю, тот просто плохо смотрел. Или, возможно, машина оказалась припаркованной не на самой стоянке – если честно, ростовщик сам уже не помнил, где они тогда остановились.

Однако мистер Дав был непреклонен. Весьма старательный исполнитель, он осмотрел всю территорию, примыкавшую к больнице, и твердо убедился в отсутствии автомобиля прежде, чем расстраивать босса подобным докладом.

Кадиллак был весьма дорогой машиной, но Голда задели отнюдь не финансовые потери. В этом городе каждая собака знала, кому принадлежит этот автомобиль: его обходили стороной и объезжали по широкой дуге. Лишь бы не задеть, лишь бы не навлечь на себя недовольство его владельца.

И вот теперь кто-то его просто… угнал? Можно ли было представить себе ситуацию глупее? Сперва ломбард, потом кадиллак… Неужели мыши решили, что старый кот уже сдох, и на его костях можно вволю поплясать?

Нечто маленькое, но очень колючее и зубастое впилось в сердце мистера Голда. Старое, почти позабытое с годами чувство: страх. Не просто краткий житейский испуг, естественный для любого нормального человека, ибо в мире предостаточно вещей, которых действительно следовало опасаться – нет. Это было то поистине ужасающее липкое ощущение, которое наваливалось на грудь чугунным прессом, забивало рот пыльной пуховой подушкой, сковывало подкашивающиеся ноги стальными кандалами.

Голд попытался прогнать это наваждение – и не смог. Он не осознавал этого, но температура вновь поползла вверх, добавляя и без того разыгравшемуся воображению горячечных красок. Вот грязная улица родной деревеньки – и в него летят камни, просто потому, что он один, никто не помешает, никто не вступится. Вот доки в Глазго: над ним насмехаются, и якобы дружеский тычок заставляет потом мучительно ныть ребра – потому что он чужак, и нет у него в этом городе ни родных, ни друзей. Вот казарма – тут все суше и строже, но и здесь он пария – он меньше, слабее всех остальных, он по-прежнему не умеет заводить приятелей, да и думает вечно не о том. Он снова дома, если ту съемную конуру можно назвать домом – и опять одиночество, опять беззащитность.

Но ведь он вырвался из этого проклятого круга! Смог, сумел вырваться! Выгрыз зубами, выцарапал сорванными ногтями свой кусочек хорошей жизни. Он слишком дорого за него заплатил – слишком дорого. Он не может потерять все просто так, лишь из-за того, что… Впрочем, он и сам не знал, из-за чего.

Перед глазами Голда мелькали картинки из прошлого, пересохшие, потрескавшиеся губы шептали чьи-то имена и слова, почти неразличимые из-за резко усилившегося акцента. Вошедшая медсестра, бросив на него быстрый взгляд, лишь покачала головой. Заносчивый пациент так и не успел переодеться в доставленную ему шелковую пижаму («Ты только представь себе! - поделится она потом с напарницей, - Я и не думала, что мужчина в наше время может носить такое!») и лежал на кровати в забытьи. Вздохнув, она установила принесенную капельницу и, ловко воткнув иглу, закрепила ее на левой руке. Не то чтобы она так уж сильно сочувствовала мистеру Голду – в конце концов, он немало попил у нее крови, выясняя вопросы аренды – но никаких особых, выдающихся претензий она к нему не питала. В Зачарованном Лесу ей доводилось только слышать отголосок историй о Румпельштильцхене, но ни самой, ни кому-либо из ее близких не доводилось с ним встречаться. Старательно выполнив все, что от нее требовалось, медсестра вышла, прикрыв за собой дверь.

Скучно Нилу стало сразу, еще до того, как он переступил порог больницы. Его надеждам хоть немного продлить общение с Эммой положил конец телефонный звонок от пресловутой Белоснежки. Судя по тому, как изменилось лицо ее мужа, в Сторибруке опять что-то случилось. Нил даже с тоской вспомнил такой большой и такой, как ему теперь казалось, мирный и спокойный Нью-Йорк. А еще порадовался, что доехать до больницы они все-таки успели: решительно выставленная челюсть Дэвида неприкрыто указывала на то, что он готов был, не высаживая пассажиров, нестись на вызов супруги.

К счастью, Нила Дэвид с Эммой все-таки выпустили. И шериф даже поинтересовалась, точно ли он сможет дойти до приемного покоя сам. Нил почти поддался соблазну заявить, что нет, не сможет, но быстрый взгляд в сторону Дэвида подсказал, что лучше не испытывать его терпения. Заверяя Эмму, что отлично справится, Нил очень скоро обнаружил, что остался в одиночестве.

Перевязку ему выполнили быстро и аккуратно, обрадовав при этом, что пуля прошла почти по касательной и ничего жизненно важного не задела. Однако палату ему все-таки выделили, и Нил, рассудив, что его не тянет сейчас вновь оказываться в водовороте бурной сторибрукской жизни, остался. К тому же ему не хотелось пока думать о том, как будет возвращаться в комнату, которую делил с Тамарой. Там остались все ее вещи: одежда, обувь, сумки, какие-то безделушки… Даже подушка хранила ее запах – и Нил не желал вновь оказаться среди всего этого. Как, впрочем, и думать о том, кому теперь следует отослать эти вещи, и есть ли вообще у Тамары хоть кто-то из родных. Только сейчас Нил осознал, что за радостью от отсутствия расспросов не заметил, что и «невеста» так ничего и не рассказала ему о себе.

День прошел без новостей, но к ночи он начал опасаться, что Тамара придет к нему во сне: будет укорять неизвестно в чем или просто удивленно падать в зеленый водоворот… Однако Нил то ли недооценил своей усталости, то ли переоценил свою чувствительность: ночь он провел без сновидений и проснулся чрезвычайно отдохнувшим.

Поняв к полудню, что вот-вот полезет на стенку со скуки, он отправился на поиски того, кто сможет его выпустить из этого заведения.

- Нил Кэссиди? – доктор Вэйл задумчиво потер подбородок. – В первый раз слышу. Вы у нас раньше не были.

Он не спрашивал, он утверждал, со скрытым подозрением рассматривая незнакомого пациента. Нил раздраженно поморщился.

- Вы правы. Я приехал всего несколько недель назад.

- А! – Вэйл щелкнул пальцами. – Вы то самое «пропавшее звено»! Отец маленького Генри и сын самого Румпельштильцхена? Как занимательно все сложилось…

И он посмотрел на молодого человека уже с большим интересом. Руби рассказывала ему про новых постояльцев, однако когда Вэйл проводил время с Руби, информация как-то умудрялась просачиваться мимо его мозга, поэтому запомнил он немногое – разве что только то, что и так знал весь город.

Нил, напротив, насупился еще сильнее. Мало ему было детства, когда вся деревня знала его как сына местного труса – теперь его знает весь волшебный мир как сына Темного! Если бы Нилу предложили выбирать, он, пожалуй, предпочел бы все-таки первое.

- Вам-то какое дело? – не слишком-то вежливо процедил он. – Вы с кем-то из них близко знакомы?

- Ну, с Генри не то чтобы очень, - доктор Вэйл пожал плечами и усмехнулся, - хотя он пару раз бывал моим пациентом. А с Румпельштильцхеном я действительно когда-то имел весьма любопытные отношения.

- С вами он тоже заключил сделку? – Нил поглубже спрятал ладони в карманы халата. Ему не особо хотелось знать ответ, он спрашивал как будто из какого-то мазохистского интереса.

- Мда… - задумчиво кивнул Вэйл. – И не одну. Занятное было время.

- Занятное? – Нил уставился на него в удивлении. – Обычно люди говорят, что он сломал их жизни.

- Сломал? – настала очередь доктора переспрашивать изумленно. – Помилуйте! Когда мы только встретились, я был уверен, что он мой спаситель. Потом, правда, был момент, когда я проклинал его и винил во всех грехах – каюсь, было дело. Но по здравому размышлению я пришел к выводу, что все произошедшее в мой жизни имело только одного виновника – меня самого.

Он хотел на этом закончить, но поймав недоверчивый взгляд молодого человека, вздохнул и пояснил:

- Когда человек считает, что алкоголь может решить его проблемы, он становится пьяницей. Когда человек решает, что только накопление денег может подарить ему счастье, он становится стяжателем. Ни выпивка, ни деньги сами по себе злом не являются – и виноват лишь человек, который злоупотреблял ими, а не пользовался с умом. Румпельштильцхен… - здесь Вэйл сделал паузу, помолчал, а потом нарисовал в воздухе какую-то замысловатую фигуру. – Предлагал вариант. Со своей, разумеется, выгодой – думаю, любому, кто умом хоть немного выше табуретки, это понятно. Но выбор, который сделал я, принадлежал только мне, и глупо было бы спихивать его на кого-то другого.

- Он далеко не всем предлагал выбор, - мрачно заявил Нил, глядя на него исподлобья. Врач нравился ему все меньше и меньше.

Вэйл легкомысленно пожал плечами.

- Боюсь, это не мои проблемы, - заявил он. – Я, конечно, в курсе, что Румпельштильцхену не одна сотня лет, и, вполне возможно, его поступки на протяжении этой долгой жизни весьма разнились – но я встретился с тем, с кем встретился. За это время у меня не раз менялось отношение к нему, но не мнение о нем. Кстати!..

Его глаза вдруг как-то по-особенному вспыхнули, и он сделал шаг в сторону Нила. Тот инстинктивно попятился. Доктор чуть склонил голову набок, внимательно рассматривая человека перед собой.

- Кстати, раз уж вы здесь, - вкрадчиво начал Вэйл, - не ответите ли на пару вопросов?

- Не думаю, что это хорошая идея, - Нилу хотелось отвернуться, чтобы поискать дверь, но он почему-то не решался встать сейчас к доктору спиной.

- Да ладно, всего несколько очень простых вопросов, - Вэйл очень мягко улыбнулся. – Скажите, ведь Темный – это не изначальное состояние вашего отца?

- Нет, - на этот вопрос было просто ответить. – Когда-то он был обычным человеком.

- Я так и думал, - доктор кивнул своим мыслям. – Это многое объясняет. А вы… извините за нескромный вопрос… были зачаты до или после изменения его сущности?

- До, - отрезал Нил. – Раз вы видели его в облике Темного, то должны понимать: вряд ли нашлась бы девушка, готовая лечь с ним в постель. Впрочем… до этого тоже желающих не было.

Он припечатал это с такой внутренней злостью, что Вэйл удивленно вскинул брови, однако решил промолчать. Его интересовала сугубо физиологическая сторона дела, а никак не особенности личной жизни кого бы то ни было.

- Но тогда, - осторожно продолжил доктор, - вам тоже должно быть уже немало лет? Как вам удалось сохранить молодость? Сущность вашего отца как-то подействовала и на вас?

- Нет! – прошипел Нил. – Ни в коем случае! Я вообще больше не имею к нему никакого отношения!

- Жаль, - Вэйл немного поскучнел, однако все-таки уточнил: - Но, может, вы все-таки не против были бы пройти обследование?

- Против, - возмущала сама мысль о карьере подопытного кролика.

- Что ж… - развел руками доктор. – Не могу же я вас заставлять…

Его взгляд еще раз быстро скользнул по собеседнику, выдавая искреннее сожаление о тех временах, когда согласие пациента особо не требовалось. И только тут к нему в голову закрался еще один вопрос.

- А кстати, - поинтересовался Вэйл, - раз уж вы не желаете никаких отношений с вашим отцом, то что вы тут делаете?

Нилу потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, а за чем же он, собственно, зашел.

- Ах да! – наконец ему удалось вернуться к прежним мыслям. – Я хотел спросить, когда меня выпишут отсюда.

- А у вас что случилось? – Вэйл потянулся к своей картотеке. – К… Кэ… Кэссиди. Огнестрельное ранение? Вы что-то не поделили с нашим шерифом?

Он ухмыльнулся при этих словах, и Нил испытал огромное желание засветить ему в эту самую ухмылку кулаком.

- Вас это абсолютно не касается, - с трудом сдержав себя в руках, процедил он вместо этого сквозь зубы. – Просто скажите, могу я отсюда уйти?

Вэйл, все еще усмехаясь, просмотрел тоненькое дело, потом поманил к себе молодого человека. Попросив его снять халат и верхнюю часть пижамы, доктор снял повязку и осмотрел рану. Нил поежился под его пальцами – хотя те были теплыми и сухими – но все-таки не мог не отметить, насколько аккуратным и бережным было прикосновение.

Наложив новую повязку, Вэйл сделал какие-то пометки в деле и кивнул.

- Ничего серьезного. Заживает хорошо. Если хотите, то можете идти. Завтра повязку надо будет сменить – если среди ваших знакомых нет никого, кто смог бы сделать это хорошо, заходите, сделаем здесь.

Нил медленно кивнул. Его слегка сбило с толку, насколько поменялся голос врача, когда они с личного разговора перешли к профессиональному.

- Спасибо, - произнес он в конце концов. Уже почти сделав шаг к двери, Нил остановился и спросил: - А какая связь между моим отцом и больницей?

Доктор Вэйл помолчал немного, размышляя как отвечать на заданный ему вопрос. С одной стороны, декларированное отношение этого Кэссиди к отцу предполагало ограничить любые контакты, но с другой… Виктор с короткой болью вспомнил собственные семейные проблемы. Сколько раз он говорил себе, что ненавидит отца – и как раскаялся в тот миг, когда понял, что никогда уже больше ему этого не скажет. Ни этого, ни чего-либо другого. Не извинится. Не докажет. Не помирится.

- Ваш отец здесь, - сухо выдавил он из себя наконец. – В довольно тяжелом состоянии, так что я попросил бы вас его не беспокоить… Тем более, что он вас теперь вряд ли вообще помнит.

- Так это правда? – Нил недоверчиво покачал головой. – Я слышал, но… В такое трудно поверить.

- Ну, - Вэйл пожал плечами. – Я достаточно хорошо знал и Румпельштильцхена, и мистера Голда, так что могу вас уверить: от первого не осталось и следа. И я никогда не слышал, чтобы у мистера Голда был сын.

- Спорим, про меня вы тоже не знали, - себе под нос пробормотал Нил, в его взгляде все еще светилось подозрение.

- В любом случае, - Вэйл посмотрел на него с нажимом, - я как врач настаиваю, чтобы выяснением семейных вопросов вы занялись как-нибудь попозже.

Нил пожал плечами, откровенно демонстрируя «не очень-то и хотелось».

Он выскочил из кабинета главврача, и только почти дойдя до своей палаты, сообразил, что не поинтересовался, с кого ему стребовать свою одежду. Как назло, коридоры опустели – как и всегда, когда возникает потребность у кого-нибудь что-нибудь спросить. Нил негромко выругался и пошел вперед по коридору, заглядывая во все двери. Многие палаты были пусты – похоже, со здоровьем у граждан Сторибрука дела обстояли неплохо. К сожалению, те пациенты, что все же попадались Нилу на глаза, спали, и ему не хотелось будить их только ради своего вопроса.

Он почти уже дошел до мысли просто спуститься вниз и озадачить своей проблемой регистратуру, когда в очередной палате увидел знакомое лицо.