- Антон говорит, надо ждать весны, - грубоватый голос Лероя этой фразой моментально обратил на себя внимание. – Озимыми волшебные бобы не взойдут.

По залу кафе, как обычно в таких случаях превращенному в зал заседаний, прокатился недовольный гул. В этом шуме совершенно потонул единственный негромкий вздох облегчения: Эмма тихонько возблагодарила высшие силы за то, что нелегкий выбор снова откладывается.

У Мэнделла им удалось изъять несколько волшебных бобов – всего несколько со всей загубленной плантации. Так как порталы держались весьма недолго, а в разоренный старый мир планировалось перенести как можно больше вещей и инструментов для восстановления, то этой жалкой кучки было совершенно недостаточно. Поэтому на общем собрании решили сохраненные бобы предназначить для новой посадки. Которая, как теперь выяснилось, откладывалась до весны.

- У меня тоже есть плохие новости, - поднялась со своего места Голубая Фея. – Связанная непосредственно с первой.

Когда все внимание устремилось на нее, она продолжила:

- Ни для кого не секрет, что этот мир – земля без магии. Да, Румпельштильцхен умудрился пронести сюда волшебство, но это всего лишь капля в море. Власть магии ограничивается городской чертой – в плоскости. Она растворяется в воздухе где-то над нашими головами, и на большой высоте ее уже почти нет. Но что всего важнее для нас сейчас – это то, что и в землю она просачивается недостаточно глубоко. В нашем мире магия проникала в каждую точку, исходила из самых недр, из потаенных глубин… Здесь же земля в плане волшебства бесплодна.

Собравшиеся пытались осмыслить сказанное Голубой Феей, и в кафе царила тишина. К чему велась эта затянувшаяся лекция, еще никто не понимал. Голубая Фея вздохнула и продолжила:

- Те бобы, что принес Антон, хоть и засохшие, но прибыли из мира, пропитанного волшебством. Они обладали почти полной своей силой, и потому, даже высаженные в здешнюю скудную магией почву, дали неплохой урожай. Новые бобы вышли послабее, и все же их хватило бы для корректного перемещения между мирами. Однако если их снова посадить, то их плоды окажутся гораздо хуже. Я даже не хочу думать о том, куда, как и… в каком виде может перебросить недостаточно могущественный боб.

В зале поднялся гвалт. Кто-то предлагал перемещаться немедленно, бросив все вещи – мол, и без них можно обойтись. Кто-то твердил, что никогда не верил в эту затею, что им давно следовало разъехаться из Сторибрука и зажить новой жизнью. Кто-то требовал, чтобы феи, Регина, Румпельштильцхен, наконец, приложили всю свою магию для спасения ситуации.

С огромным трудом Белоснежке и Прекрасному Принцу удалось восстановить хоть какое-то подобие порядка. Слово снова взяла Голубая Фея, и Эмма, все это время настороженно молчавшая, полностью сосредоточила свое внимание на ней. Меньше всего спасительнице хотелось, чтобы та поддержала план по усилению магии – ведь тогда точно перед всем городом раскроется, что Голд ныне лишен прежнего могущества.

С первых же слов Голубой Феи сердце Эммы пропустило удар.

- Разумеется, мы приложим все силы для того, чтобы бобы получили как можно больше магии, - заявила старшая из фей. – У нас, к сожалению, не так велики запасы алмазной пыли, но каждая из нас сделает все, от нее зависящее, чтобы направить как можно больше волшебства на новые посадки.

После этой фразы ей пришлось переждать новую волну гула – на сей раз одобрительную. Лишь Эмма непроизвольно под столом стиснула кулаки.

- Однако, - продолжала Голубая Фея, - мы не можем привлекать к данному делу ни Регину, ни, тем более, Темного.

Эмма с недоверчивым облегчением впилась в нее взглядом, не обращая внимания на разочарованные выкрики. Голубой Фее пришлось слегка повысить голос:

- Темная магия не предназначена для созидания. Любые ее проявления направлены лишь на разрушение – неважно, явное оно будет или скрытое. Позвав на помощь Злую Королеву или Темного мага – вернее, заставив их помогать – мы рискуем только навредить бобам. Да и, в любом случае, магия фей плохо сочетается с магией людей.

- И сколько времени это все займет? – первой рискнула уточнить Бабушка.

Голубая Фея вздохнула.

- Боюсь, несколько лет. Нам придется обрезать некоторые побеги у прорастающих бобов, чтобы тем, что останутся, доставалось больше магии – а значит, урожай будет не слишком велик. И с каждой новой посадкой волшебства придется направлять все больше, а плодов – все меньше. Но я верю, - уже с силой в голосе закончила она, - что однажды придет день, когда бобов хватит на всех.

- Ага, если только еще не случится чего-нибудь этакого, - Лерой пробормотал это себе под нос, однако услышали его все, присутствовавшие в кафе.

- Мы понимаем, что вы положили много труда... – попыталась немного разрядить обстановку Белоснежка, - и то, что все вот так обрушилось – это…

- Да не в этом дело, сестренка! – перебил ее Лерой. – Я просто не понимаю, почему мы не можем в корне пресечь наши проблемы? Раз от Королевы и Темного нет никакого прока – то почему они расхаживают по городу, только и думая о том, какую бы новую пакость нам сделать?

- Кажется, от Голда неприятностей никаких не было, - не выдержав, встряла все-таки в обсуждение Эмма. – К нему-то какие претензии?

- Да кто его знает, чем он там у себя втихаря занимается, - гномы переглянулись. – То носу из дома не казал, то носился по городу со странными расспросами.

- Он помогал уберечь Генри от людей из Департамента по соцзащите, - холодно отрезала Эмма. О том, кем именно были недавние пришельцы, они с родными решили остальным не сообщать. – И отлично с этим справился.

- Ну так родная кровь, не так ли? – недовольно хмыкнул Лерой, однако потом чуть смущенно покосился на Белоснежку. – В смысле, мы, конечно, понимаем, что Генри в первую очередь ваш внук… Но и Темному, выходит, он не чужой?

- Так, стоп! Мы не Генри здесь обсуждаем, - снова попыталась призвать к порядку Белоснежка, бросая на Эмму укоризненный взгляд. – Давайте решим главное: мы ведь продолжаем работу с бобами, верно?

- А куда ж мы денемся, - Лерой пожал плечами. – Только уж пусть феи нам и правда помогают… А остальные пусть следят, чтобы нам еще кто не помешал!

На том и порешили.

Приближалось Рождество.

Собственно, приближалось оно уже довольно давно, однако Эмма, чьи мысли были полностью поглощены процессом о Генри, совсем о нем забыла. Да и история с Голдом – от его очередного ранения до их неожиданной совместной ночи – крепко выбивала из колеи.

И лишь покинув битком набитое кафе, поймав на нос робко кружащиеся в воздухе снежинки, Эмма осознала: до Рождества остаются считанные дни.

Это будет ее первое по-настоящему семейное Рождество. Никогда Эмма не верила всем этим радостно-слезливым фильмам про зимний праздник, ибо ни в одной приемной семье она не была счастлива. В детстве ее это расстраивало, в подростковом возрасте бесило. Став взрослой, она просто забила на Рождество и оценивала его с исключительно деловой точки зрения: это было время, когда ее услуги особо не требовались, зато в магазинах проводились глобальные распродажи.

Однако Сторибрук добавил Эмме сентиментальности – совсем немного, как убеждала она сама себя – и встретить Рождество в семейном кругу будет неплохо… Если, конечно, одернула она себя, оно не пройдет так же, как День Благодарения.

На этой мысли Эмма споткнулась. Второго Дня Благодарения им точно не надо: ни ей, ни родителям, ни даже Регине с Нилом… И уж тем более это не нужно самому Генри. Каким бы оптимистом ее сын ни был, постоянные препирательства между взрослыми однажды его доконают. Убить детскую веру очень просто – это Эмма, увы, отлично знала на собственном горьком опыте. А вот подбодрить и укрепить – весьма и весьма сложно.

Именно поэтому Эмма вернулась домой с твердым намереньем поговорить с сыном по душам – тем более, что Мэри Маргарет с Дэвидом еще не вернулись, и количество энтузиастов в квартире было ограничено до одного.

И все же начать разговор оказалось непросто. Стоило Эмме заикнуться о Рождестве, как Генри с горящими глазами начал строить планы. Перебивать его было неловко, но и молчать, слушая практически нереализуемые идеи, в какой-то момент стало нестерпимо.

- Генри! – с трудом вклинившись в на мгновение возникшую паузу, заговорила Эмма. – Генри, ты понимаешь, насколько это все… трудно?

Она хотела сказать «невозможно», но в последний момент, поймав несчастный взгляд сына, все же сменила слово. Однако Генри все равно обижено насупился.

- Пожалуйста, пойми, - умоляюще попросила его Эмма. – Все… ну, все опять будет как на День Благодарения! Разве ж от этого стало хоть кому-нибудь хорошо?

- Но если вы не будете пытаться нормально общаться, то так никогда и не научитесь этому! – парировал Генри.

Эмма тяжело вздохнула.

- Малыш… - начала она, но Генри перебил ее:

- Я не маленький! Ну, точно не такой маленький, как думаете вы все! Почему все разговаривают со мной как с младенцем? Только мистер Голд…

Он осекся на полуслове, глядя исподлобья. В последнее время его чувства по отношению к Голду зашли в определенный тупик. Генри очень не понравился их последний приватный разговор. Не понравился в основном тем, что Голд не соврал и действительно говорил с ним, как со взрослым, заставляя ориентироваться не на «я хочу», а на сравнение меньших и больших жертв. С другой стороны, Генри отлично помнил и ту ужасную сцену на выезде из Сторибрука, и то, какой волной уверенности его окатило, когда он оказался за неширокой, но весьма надежной спиной Голда. И, разумеется, то, что дедушку едва не застрелили в тот момент, когда тот спасал его, Генри, из памяти выгнать было совершенно невозможно. Как и тот факт, что самого дедушку спасла уже Регина…

Все опять стало чересчур сложным. Генри однозначно хотел остаться с Эммой и ее родителями – именно их он последние пару лет представлял своей семьей. Но и с Региной, которая, как он был убежден, постепенно становилась все лучше, расставаться не желал. Да и к Нилу он привязался. Генри все еще сложно было воспринимать его как настоящего папу: возможно, потому, что папы он не имел никогда – никакого. Но Нил нравился ему, с ним здорово было проводить время… Да и в целом, разве плохо иметь полную семью?

И, конечно же, оставалась проблема с дедушкой Голдом. То, что он не помнил о том, что Генри – его внук, самого мальчика смущало мало. Однако это беспокоило Эмму, которая очень просила сына не навязывать Голду свое видение ситуации. Как при всех этих условиях соединить всех членов семьи вместе – даже сам Генри представлял плохо.

Все это время тянулась неловкая пауза. Эмма с сожалением подумала, что так и не узнала, о чем же Голд разговаривал с ее сыном… Но чем бы это ни было – разговор оказался продуктивным. Голд добился, чего хотел – и Генри не препятствовал ему. Возможно, из всех имеющихся в наличие взрослых, Голд был единственным, кто действительно умел вести диалог с ребенком. В конце концов, опыта у него точно больше, нежели у остальных.

«Печального опыта», - в конце одернула Эмма саму себя. У Голда с его сыном все закончилось плохо… Но, с другой стороны, продолжал нашептывать внутренний голос, ведь именно эта утрата заставила Голда много думать о своем прошлом и анализировать его. Сама Эмма тоже не раз мучительно размышляла, как же им с сыном теперь быть, как свести на нет все прошлое и как строить будущее. Наверняка Голд тоже постоянно прокручивал в голове все возможные – и даже невозможные – варианты. Кто, как не он, знал, как же легко потерять то, что достигалось неимоверным трудом.

Эмма решительно тряхнула головой. Пожалуй, ей стоило уже прекращать думать о Голде по поводу и без – даже если он и оказывался камнем преткновения везде, куда бы она ни направилась. Сейчас куда важнее было решить вопрос с неумолимо приближавшимся Рождеством.

- Генри, - смущенно начала Эмма. – Давай все-таки разберемся…

- Ты не хочешь, чтобы Регина и Нил приходили на Рождество! – поспешно перебил ее мальчик, упрямо выставляя вперед подбородок.

Эмма вздохнула. Честно, напомнила она себе, только честно.

- Не хочу, - признала она неохотно. – Потому что никому это радости не принесет. А Рождество – оно все-таки должно располагать к радости… и счастью.

- Но какое же будет счастье у них, если они в Рождество останутся одни? – парировал Генри. – Одному на Рождество плохо!

«Это точно», - с тоской подумала Эмма. В общем и целом ее редко тяготило одиночество – она никогда не считала себя душой компании и не мечтала иметь мешок родственников и воз друзей. Но иногда, на день рождения, в рождество или еще какой-нибудь семейный праздник ей ужасно, почти до физической боли хотелось не быть одной.

- Генри, - как можно мягче, машинально пытаясь копировать проникновенную интонацию Голда, все же заставила себя произнести Эмма, - я все понимаю. Даже – слишком хорошо понимаю. Даже в тех случаях, когда у меня была семья на Рождество, это была… ну, не настоящая семья. И знаешь, это даже еще хуже: когда вокруг тебя люди, которые на самом деле… не любят тебя так, как должны были бы. Когда ты просто один – это хотя бы честно. Но когда рядом кто-то физически есть, а на самом деле его – как друга, как близкого человека – нет, это больнее. Появляется ощущение фальши… и обиды.

Генри сидел, насупившись, и в какой-то момент Эмме показалось, что в уголках мальчишеских глаз собираются слезы. «Он сам хотел от меня честности, - с трудом задавливая ноющую боль где-то в глубине души, попыталась успокоить себя Эмма. – Продолжая делать вид, что все хорошо, мы никогда ни к чему не придем…».

- Но я люблю и их тоже, - чуть дрогнувшим голосом заявил Генри. – Я хочу, чтобы им тоже было хорошо…

- Я понимаю, малыш… - Эмма инстинктивно обняла его за плечи, привлекая поближе к себе, и Генри завозился, прижимаясь к ней. – И мы… я обещаю тебе, правда! Мы сделаем все, чтобы как-нибудь все наладить. Но не сразу, понимаешь? Не наскоком. Мы попробовали в День Благодарения – и увидели, что вот так сразу мы не можем все вместе ужиться. Слишком много… не очень хорошего в прошлом у Мэри Маргарет и Дэвида с Региной… да и у меня с Нилом тоже. Нам нужно время, чтобы всем притереться друг к другу.

- А вы сможете? – не поднимая головы, посапывая где-то в районе ее груди, спросил Генри.

- Мы будем стараться, - максимально честно ответила Эмма. – Я не обещаю, что это произойдет скоро – но мы будем стараться. Мы все любим тебя, и через это, я надеюсь, однажды сможем найти общий язык.

- Но как же быть с Рождеством? – этот вопрос, более насущный, занимал Генри сильнее всего.

Эмма в который раз тяжело вздохнула.

- Давай сделаем так, - предложила в конце концов она. – Рождество мы отметим здесь: ты, я, Мэри Маргарет и Дэвид. Все равно слишком долго мы сидеть не будем: так, небольшое вечернее застолье. А последующий день ты проведешь с Региной… или с Нилом – в общем, как сам захочешь. Как тебе такая идея?

Эта мысль пришла в голову Эмме вовсе не случайно. Пока Генри беспокоился за свою вторую мать и за отца, она вспомнила о еще одном человеке, который проведет Рождество в одиночестве – скорее всего, далеко не первое Рождество. Разумеется, Голд даже не заикнется, чтобы пригласить ее в этот день – он отлично знал, что этот праздник Эмма проведет с сыном и, как ему казалось, друзьями. Но хоть как-то возместить одинокую ночь дневным визитом – это было вполне в ее власти. Так что если Генри согласится на такой план, то все так или иначе получат свою долю праздника.

- Ну… - неуверенно протянул тем временем Генри. – Если это единственный способ…

- Боюсь, - поспешно подтвердила Эмма, - единственный – если мы хотим, чтобы никто никого не убил в рождественскую ночь… или не возненавидел еще больше, чем сейчас.

Настала очередь Генри мучительно вздыхать.

- Ну ладно, - согласился наконец он. – Я позвоню Регине и Нилу, хорошо?

- Я могла бы им сама позвонить… - неохотно предложила Эмма, вовсе не горя желанием сообщать такие вести ни Регине, ни, тем более, бывшему парню, но и не собираясь перекладывать тяжкую обязанность на плечи сына.

Однако Генри лишь покачал головой.

- Не надо. Лучше я сам.