В какой-то момент Эмма поняла, что еще долго может вот так сидеть в своей машине, сжимать побелевшими пальцами руль и бездумно смотреть в пустоту перед собой. Усилием воли она заставила себя покинуть салон и, будто в отместку за этот подвиг, с шумом захлопнула дверцу.

Не успела Эмма толком прорыдаться на плече у Мэри Маргарет, как позвонил Голд и попросил ее о встрече. Эмма едва не выпалила сгоряча отказ, однако ее мать за короткие мгновения умудрилась разыграть такую пантомиму, что слова согласия сами слетели с губ. И вот в результате пришлось все-таки ехать, и стоять теперь перед проклятой антикварной лавкой, и гипнотизировать входную дверь…

Зачем Голд нарушил месячное молчание? Иногда Эмма ловила себя на мысли, что хочет, чтобы он это сделал: позвал, проявил настойчивость, клялся, что она нужна ему… Однако Голд послушно ждал – послушно, ибо она сама просила дать ей время. Правда, это было давно и по другому поводу, но Голд, похоже, не собирался на нее давить вовсе.

И вот – позвонил. У него был совершенно спокойный голос – возможно, слишком спокойный, или Эмме так казалось потому, что сама она пребывала в состоянии весьма напряженном.

Эмма со вздохом перевела дыхание. Пока она не войдет, ни за что не узнает, что Голд хотел ей сказать. В конце концов, надо было либо отказываться сразу, либо уже заходить – но не стоять на пороге, как нерешительная девочка-подросток. Положительно, в ее возрасте это просто нелепо и стыдно!

Дверной колокольчик возвестил о ее приходе, и Эмма перешагнула порог. Она пыталась смотреть куда угодно, лишь бы не на Голда, но все равно их глаза встретились. Возникла неловкая пауза, которую Голд все-таки нарушил банальным:

- Эмма, нам нужно поговорить.

Она позволила проводить себя в заднюю комнату и усадить, приняла чашку с чаем и даже покорно взяла сдобное печенье, к которому, правда, не притронулась.

Голд смотрел на нее, не зная, с чего начать. Его решимость почти сошла на нет, пока Эмма добиралась до него, и он не знал, где взять новую. На самый худой конец, разумеется, можно просто напоить девушку чаем и сделать вид, что очень соскучился и хотел поболтать – но нельзя не осознавать, что это станет их самой последней встречей. Потому что только для слепого могло оставаться непонятным, что Эмма находится на эмоциональном пике, и довести ее срыва очень просто, а вот вновь добиться расположения станет практически нереальным.

- Эмма, выходи за меня замуж.

Наверное, это следовало сделать как-то по-другому. Дело, разумеется, не в том, что нужно встать на колени – этого Эмма от него наверняка не ждала. Но можно же было как-то подвести, начать издалека, привлечь ее внимание…

Потому что сейчас она смотрит на него так, как будто он заговорил с нею по-китайски.

- Зачем?

А, нет, все-таки поняла. Хотя парировала достойно: много есть вариантов ответов на подобные предложения, но все-таки вопрос «зачем» вряд ли занимал лидирующую позицию.

- Ты ждешь ребенка…

- Вэйл проговорился?

Неудачный предлог – и плохая реакция. Голд опять начал не с того, а Эмма ощетинилась, едва коснулись ее больной темы.

Голд тяжело вздохнул. Информаторов закладывать нехорошо, но он все еще верил, что можно обойтись малой кровью.

- Знаешь, - произнес он устало, - у меня такое впечатление, что уже полгорода в курсе событий. А если ты промедлишь еще немного, то скоро будет оповещена и другая половина.

Эмма насупилась. И вовсе не обязательно напоминать ей, что скоро бесполезно будет скрывать что-либо – сам ее внешний вид станет предательским.

- Ты все равно не ответил на мой вопрос, - мрачно заявила она, не замечая, как сквозь ее пальцы на чистый стол сыплются остатки раскрошенного печенья.

Нил подходил к задней двери антикварной лавки торопливо, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на бег. Вовсе не надо было снова становиться темой для обсуждения всего Сторибрука, однако разобраться во всем происходящем следовало. Идти с вопросами к Эмме Нилу казалось неуместным – он действительно не вправе требовать хоть какого-то отчета с ее стороны. Но вот с отцом – с Голдом – увидеться следовало. Старик может играть в свои дурацкие игры, сколько ему угодно, Нилу больше не было до него никакого дела – но втравливать в неприятности Эмму он ему не позволит!

Уже схватившись за дверную ручку и почти дернув ее на себя, Нил мельком в окно увидел расположившуюся за столом парочку. Голд и Эмма сидели рядом и, похоже, мирно пили чай. От этого зрелища слегка засосало под ложечкой: картина была одновременно и трогательной, и какой-то тревожной. Последняя мысль немного смущала, но с нею Нил быстро разобрался: оба лица – и мужское, и женское – счастливыми не выглядели. Усталыми, напряженными, взволнованным у него и едва заметно злым у нее. Нил снова чуть не рванул дверь, но в возникшей паузе до него сквозь приоткрытое окно донеслись слова:

- Эмма, ну подумай сама, взвесь все хорошенько. Ты живешь у чужих людей… Хорошо, ты живешь у друзей – но у них своя семья. Они скоро поженятся, и у них будут свои дети. А вы с Генри? А малыш? Тебе придется также выбирать между работой и семьей – а кто будет содержать двоих детей? Понадобится множество вещей, чтобы обеспечить их. Генри подрастет, и настанет пора идти в колледж. Регина, разумеется, к этому подготовилась – но согласишься ли ты принять ее помощь? Если, конечно, она все еще готова будет ее оказывать. Пока она еще борется за Генри, но, возможно, к тому времени уже сдастся? Или все-таки сумеет его переманить, пока ты будешь занята малышом?

Голд говорил это не сразу, он делал паузы, позволяя Эмме вставить ответные реплики – но та лишь молчала. Она даже не качала и не кивала головой, уставившись в свою чашку и продолжая методично крошить печенье.

Нил тоже замер на пороге. После скандала, который он, несмотря ни на что, собирался учинить отцу, он хотел все же повидаться с Эммой. Сообщить ей, что он все знает, и предложить свою помощь. И сказал бы он, пожалуй, примерно все то же самое – с той разве что разницей, что возможностей для помощи у него самого гораздо меньше. В конце концов, не стоит забывать, что нынче он безработный, и даже постоянного места жительства у него своего нет. Чем именно он сумеет помочь Эмме, кроме того, чтобы быть гипотетическим «сильным плечом»?

Пауза слишком уж затянулась. То ли у Голда закончились аргументы, то ли в какой-то момент он твердо решил дождаться отклика прежде, чем продолжать. И наконец Эмма заговорила:

- Я уже однажды отдала ребенка в золотую клетку. Я посчитала, что ничего не смогу для него сделать, что у него должен быть другой, лучший шанс. Я ошиблась – и не собираюсь повторять ошибки. Если у вас все, мистер Голд, то я пойду.

Она отставила нетронутую чашку и машинально стряхнула с пальцев крошки. Поднялась. Сделала шаг к двери.

- Эмма!.. – наверное, это прозвучало совсем тихо, ибо Нил ничего не услышал, лишь уловил движение губ.

Она замерла, будто марионетка, которую дернули за ниточки.

Голд тоже поднялся. Он так сильно сжимал рукоять свой трости, что пальцы чуть дрожали. Он подошел к Эмме вплотную и очень осторожно развернул к себе.

- Почему ты говоришь мне «нет»? – Голд спросил это медленно, произнося слова с такими паузами, будто каждое из них давалось ему с трудом.

- Я не могла сказать «нет», - вздохнула Эмма, пытаясь не смотреть на него. – Потому что мне ты ничего не предложил. А продавать тебе своего ребенка я не хочу.

Голд прикрыл глаза. Если бы Нил знал своего отца хуже, он бы решил, что тот собирается с духом. Впрочем… действительно собирался! Если вспомнить не мистера Голда и не того темного мага, от которого Бей бежал когда-то, а именно отца, то именно так тот и поступал, когда требовалось принять какое-либо ответственное решение.

- Эмма, я все понимаю, - наконец прозвучало с той стороны. – Я предложил тебе все, что могу дать: свой дом, свое состояние, свою защиту. Я понимаю, что это не нужно тебе самой – но надеялся, что это нужно твоим детям. Я не мог предлагать тебе себя, ибо ты дала мне понять, что взаимная симпатия и… гхм… взаимное притяжение еще не считаются тобой предлогом для более глубоких отношений. Но я, Эмма, я люблю тебя. Ты та женщина, с которой я хотел бы прожить свою жизнь, сколько бы мне ни было отведено. Это самое меньшее, что мне осталось тебе предложить, и я никогда не сделал бы ставку на такой ничтожный шанс, но… Но, может, если в довесок ко всему остальному…

Эмма качала головой. Она отказывалась? Нил не мог понять. Одна его часть ликовала, радуясь этому отказу, но другая отчего-то отчаянно ныла. «Нельзя отвечать отказом на такие слова, - отчего-то думалось ему. – Потому что после такого отказа останется разве что застрелиться…»

- Голд, - произнесла тем временем Эмма, переставая изображать китайского болванчика, - тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что ты идиот?

Голд опешил, а Эмма продолжала, глядя на него с непередаваемым выражением:

- Я вообще не понимаю, как можно было стать таким дельцом, так плохо разбираясь в людях?

- Я хорошо разбираюсь в людях, - возразил Голд, настороженно всматриваясь в ее лицо и, похоже, размышляя о возможном помрачении разума вследствие пережитого расстройства. – Но я никак не могу разобраться в тебе…

Эмма обеими руками провела по лицу.

- Я целый месяц – целый месяц, Голд! – переживала, что ты не захочешь этого ребенка. Что он станет для тебя болезненным воспоминанием, что ты сочтешь, будто я хочу подсунуть тебе замену – не перебивай меня! Я тебя слушала, теперь ты послушай! Я больше всего боялась, что ты решишь, что я лгунья, которая пытается играть на твоих отцовских чувствах… И что я должна была подумать, когда ты заговорил про заботу о детях?

- Что ты должна была подумать?.. – эхом отозвался Голд, действительно запутавшись в мыслях Эммы.

Та закатила глаза.

- Да все то же! Что опять все дело в детях. Только ты вместо отречения решил взвалить на себя ответственность за других детей, додать им все, что не смог дать своему сыну, и тащить на себе этот крест, каждый день наказывая самого себя за преступление, которого не совершал!

- Эмма, Эмма!..

- Я не хочу делать тебе больно! – Эмму было уже не остановить. – Я не хочу, чтобы ты, глядя на детское лицо, вспоминал другое. Не хочу, чтобы каждый раз ты мучительно думал, что можно сказать ребенку – своему ребенку! – а о чем лучше промолчать, чтобы все не повторилось. Я хочу, в конце концов, чтобы меня любили за меня саму, а не потому, что я какой-то там инкубатор!

- То есть… - очень осторожно заговорил Голд, пользуясь тем, что Эмма слегка выдохлась после такой тирады, - что против собственно брака ты ничего не имеешь?

- Я не хочу жертвы с твоей стороны, - отрезала Эмма, теперь уже более привычной короткой фразой. – Я не хочу быть твоим «долгом».

- А быть любимой женой – хочешь? – Голд произнес это и, похоже, затаил дыхание.

Эмма глубоко вдохнула, будто собралась прыгать в бассейн с вышки – и поцеловала его.

Нил осознал, что все еще сжимает дверную ручку и медленно отпустил ее. Пожалуй, сейчас самое неподходящее время для выяснения отношений. Как там сказал Генри? «Пока ты занимался неизвестно чем, Эмма полюбила другого!»

Все верно. Если бы Эмма повелась на щедрые посулы, то вмешаться бы стоило. Понятно, что жизнь вообще тяжелая штука, а для матери-одиночки с двумя детьми – тем более, но все можно преодолеть, особенно если вместе. Но раз уж выходит, что для нее важнее всего было это с великим трудом выбитое из скрытного Голда признание в любви, то…

Нил отошел в сторону. Потом, подумав, убрался вообще из этого переулка. Мысль о том, что Эмма действительно любит его отца, в голове укладываться никак не желала. Что тот в нее влюбился – это понятно, в этом нет ничего удивительного. Эмма не только красива, она прекрасный человек редких душевных качеств. Она верная, смелая… она очень добрая, как бы ни старалась скрыть это за внешней грубоватостью. В ней нет свойственных большинству женщин жеманства или кокетства – вот уж поистине редкость при такой внешности! В нее наверняка влюблялись многие, так с чего бы отцу оказаться тут исключением?

Но она? Что она нашла в нем? Почему так решительно отвергала какие-то «жертвы» – опять же какие, о чем вообще шла речь? Отчего Эмма так искренне тянулась к нему, не желая ничего, кроме такой же искренности в ответ?

Всего этого Нил не понимал. Единственное, в чем у него не осталось сомнений, так это в том, что его неумелой да и, что там греха таить, не слишком-то усердной борьбе за Эмму пришел конец.