Три года спустя.

Грохот стоял такой, будто дом сносили, причем начали делать это откуда-то из середины. Эмма ворвалась в гостиную и обнаружила Голда, громящего сервант. Дозваться до мужа Эмме не удалось, и она перехватила его руку, сжимающую трость. Приложить пришлось все имеющиеся силы, ибо энергия Голда хлестала через край.

- Да что случилось-то?! – крикнула Эмма, стискивая руку мужа и разворачивая его к себе.

Тот пару минут смотрел сквозь нее, задыхаясь от ярости и – похоже, по той же причине – не в состоянии сказать ни слова. Наконец ему удалось сделать несколько глубоких глотков воздуха и сосредоточить свой взгляд на жене.

- Не знаю, - выпалил он хрипло.

- Чего не знаешь?.. – опешила Эмма.

- Не помню… - Голд оглянулся на произведенные им разрушения и свободной рукой потер висок.

Эмма вздохнула и, чувствуя, как расслабились мышцы, отпустила его.

Первые приступы неконтролируемой ярости стали настигать Голда пару лет назад. Они появлялись вследствие конфликтов с кем-либо из горожан и не выходили за рамки обычного – правда, скорее для Румпельштильцхена, а не для Голда – дурного настроения. Никто даже внимания особого не обращал: мало кто наивно верил, что счастливый брак и радость от рождения дочки сумеют надолго преобразить этого человека.

Однако со временем ситуация стала ухудшаться. Приступы гнева становились все тяжелее, в то время как причиной для агрессии теперь мог обернуться любой пустяк. В последнее время Эмме казалось, что этих самых причин уже не нужно и вовсе.

Сперва она не слишком волновалась. В конце концов, она никогда не считала, что на все неприятности следует мило улыбаться – в случае чего, Эмма и сама могла неслабо врезать раздражающему ее элементу. Но то, что творилось с Голдом сейчас, выходило даже за самые терпимые рамки. И это не говоря уже о том, что приступы ярости увеличивали ударную силу Голда многократно! Правда, по справедливости следовало признать, что пока весь гнев обращался только на неодушевленные предметы, однако это не мешало Эмме опасаться, что однажды ее мужу могут подвернуться под руку и вполне живые люди. И если ей самой вполне хватало физической подготовки, чтобы ему противостоять, то для Генри и, тем более, для Мэри-Энн встреча с разъяренным папочкой могла закончится очень плохо.

- С этим надо что-то делать, - Эмма обхватила себя за плечи руками.

Голд опустился на диван и устало прикрыл глаза: подобные всплески обычно вытягивали из него всю энергию.

- Что ты имеешь ввиду? – негромко поинтересовался он.

- Эти… приступы, - Эмма слегка запнулась. – Они… ну… не совсем нормальные.

- Ты хочешь сказать, что я схожу с ума? – Голд заставил себя открыть глаза и вскинуть взгляд на жену.

Эмма еще раз вздохнула и, сев рядом, приобняла за плечи. Под тонкой рубашкой – пиджак валялся где-то на полу – плечи мелко дрожали.

- Да нет, не думаю, - Эмма потерлась носом о пушистые пряди волос Голда. – Это, скорее, что-то нервное. Не знаю, если честно, я сама всегда избегала мозгоправов. Но Мэри-Энн и Генри…

Голд крепко зажмурился. Он и сам, когда находился в нормальном состоянии, не понимал, что его толкало на столь агрессивное поведение. Он же никогда не был особо эмоциональным человеком – вернее, был когда-то, очень давно, но, скорее, в смысле чувствительности, а не в смысле мгновенного выхода из себя. И тем более ему было непонятно, с чего эти приступы начались именно сейчас. Ведь все так хорошо, и у них с Эммой все прекрасно, и у них чудесная дочка, и с Генри наконец-то все наладилось, и Бей больше не ненавидит его… До всего прочего города Голду не было никакого дела, хотя, похоже, и там его теперь опасались, возможно, чуточку меньше, чем всегда…

Так отчего же?

Голд боялся признаться себе, что, быть может, именно сейчас, когда счастье стало реальностью, некие высшие силы, в которые он никогда не верил, теперь требуют с него платы за все прежние грехи. Этот страх был настолько велик, что Голд изо всех сил старался не думать об этом – и оттого желание Эммы во всем разобраться, заставило его напрячься.

Первым его порывом было отказаться. Это его мозги, и никто не имеет права в них копаться! Даже любимая жена, а уж тем более какой-нибудь психоаналитик, который будет брать деньги за то, чтобы Голд выворачивал перед ним душу!

И Голд с удовольствием бы отверг это нелепое предложение, если бы не Мэри-Энн и Генри. Конечно, он не мог всерьез допустить мысли, что однажды он причинит им вред – только не им, не своим детям! Но что, если они увидят его? Увидят растрепанным, с перекошенным лицом, носящимся, припадая на одну ногу, по всей комнате и разносящим все вокруг? Генри, почти взрослый парень, на притирку с которым ушло немало времени, сочтет своего деда законченным психом и отдалится, а реакцию трехлетней Мэри-Энн и вовсе страшно представить. Возможно, она сочтет, что ее папы больше нет, а есть только страшный монстр, от которого надо спрятаться, забиться в самый дальний угол…

Голд вздрогнул, ибо картина, изображающая заплаканную, насмерть перепуганную дочку, сжавшуюся в маленький комочек и не решающуюся даже всхлипнуть, как живая встала перед его глазами. Эмма ощутила это движение и стиснула свои руки крепче, возвращая к реальности.

- Я знаю, это очень неприятное предложение, - тихонько произнесла она. – И я хорошо понимаю, как тебе хочется от него отказаться. Но тебе же действительно плохо, эта странная ярость высасывает из тебя все силы. Может, ты бы все-таки попробовал?..

Мистеру Голду очень хотелось сказать «Нет». Он даже открыл рот, чтобы твердо произнести «Нет». Однако вместо этого он устало прошептал:

- Хорошо… Хорошо, я попробую.

- Эмма, я могу поговорить с тобой?

Эмма неохотно остановилась. С утра она довела мужа до доктора Хоппера – не то чтобы она опасалась, будто Голд сбежит по дороге, однако тот выглядел таким бледным и нервным, что ее компания явно была не лишней. И теперь Эмма направлялась в кафе, чтобы забрать у заботливой Руби свою дочку.

Разговор с матерью-настоятельницей совершенно не входил в ее планы.

- Извините, я сейчас иду… - начала было Эмма, оборачиваясь только из вежливости, однако Голубая Фея перебила ее:

- Я понимаю, но разговор действительно важный. Ты сегодня наконец-то сделала первый шаг, однако он, увы, окажется бесполезным.

- Что вы хотите этим сказать? – нахмурилась Эмма.

Голубая Фея покачала головой.

- Ты прекрасно меня понимаешь. Ты беспокоишься из-за того, что твой муж ведет себя как чудовище…

- Ой, слушайте, вот только не надо этого снова! – Эмма брезгливо поморщилась. – Бросайте уже эти дурацкие сказочные стереотипы!

Мать-настоятельница печально улыбнулась.

- Как бы тебе ни хотелось верить в обратное, в Сторибруке сейчас живет волшебство. Не такое насыщенное, как желают многие из нас – но, к несчастью для тебя, оно все-таки есть.

- Ну хорошо, здесь есть кусочек этой вашей сказки, - Эмма передернула плечами, сочтя, что спорить будет дольше, нежели согласиться. – И причем здесь мой муж?

- Мистер Голд, - Голубая Фея выделила интонацией это имя, - в данный момент, разумеется, не помнит своего… гхм… сказочного прошлого. Однако та сущность, что живет в нем, никуда не делась.

- Сущность? – Эмма нахмурилась. Разговор, и без того нежеланный, нравился ей все меньше и меньше.

- Я не знаю, в курсе ли ты, - мягко произнесла Голубая Фея, - но Темный – это отнюдь не сам Румпельштильцхен. В данный момент – да, но не в общем историческом пространстве.

- А если по-человечески? – поинтересовалась Эмма мрачно. – В смысле, по-нормальному, а не по-фейски.

Мать-настоятельница пропустила ее грубость мимо ушей.

- Я хочу сказать, что Темный существовал задолго до Румпельштильцхена. Это древнее создание, быть может, столь же древнее, как и сам наш мир. По крайней мере, даже в памяти фей нет сведений о том, когда он появился: даже для нас он был всегда. Темный всесилен, и у него, боюсь, есть только одна слабость: ему необходимо человеческое тело. Возможно, это древний маг, который когда-то имел собственное, но в ходе своих экспериментов потерял его. Возможно, это и вовсе кто-то из предначальных богов, сосланный на грешную землю и вынужденный искать себе воплощение.

- Это, конечно, очень интересно, но история никогда не была моим коньком, - отмахнулась Эмма и сделала попытку уйти.

Попытка успехом не увенчалась: Голубая Фея заступила ей дорогу.

- Мощь Темного велика, - с нажимом произнесла она. – Слишком велика даже для очень способного человеческого разума. Раз за разом она сводила своего носителя с ума: своими возможностями, своим всесилием. Румпельштильцхен продержался столь долго, ибо имел конкретные намерения, для которых возможности Темного были орудием, а не самоцелью…

- Да, он пытался найти сына, которого вы у него отняли, - отчеканила Эмма, глядя фее прямо в глаза.

Та снова покачала головой.

- Он сам лишился сына – сам вел к этому. Темному не нужен балласт за спиной – а балластом для него являются любые человеческие привязанности. Истинная любовь способна разрушить любое Проклятие, в том числе и Проклятие Темного, и потому эта сущность заставляет своего носителя избавляться от любого, кто может принести ему этот дар Истинной Любви. Возможно, однажды Румпельштильцхен погубил бы сына собственными руками…

- Это вряд ли, - Эммы всунула руки в карманы и выставила вперед плечи. – Вы просто пытаетесь оправдать то, что не очень-то хорошо подумали, вручая мальчишке средство для перемещения между мирами и не предупреждая его, что отца надо хоть как-то к этому перемещению подготовить.

- Эмма, - в терпеливом голосе Голубой Феи впервые послышались настойчивые нотки. – Я не собираюсь с тобой спорить о прошлом. Возможно, взгляды фей действительно в чем-то расходятся с человеческими, и, быть может, я и правда не учла каких-либо психологических особенностей. Однако сейчас я хочу донести до тебя совершенно иное. Пожалуйста, выслушай меня очень внимательно.

Эмме совсем не хотелось ее слушать. Она не доверяла феям столь же безоговорочно, как ее родители, хотя и не имела к ним предубеждений Румпельштильцхена. Ей не понравилась история, рассказанная Нилом: лично она тоже никогда не простила бы существу, которое что-то там такое внушила ее ребенку без ее ведома. Правда, она не знала, как поступила бы, окажись сама у той воронки: ей казалось, что она держала бы до упора, и, если бы пришлось, нырнула бы туда, однако внутренний голосок неизменно напоминал, что от Генри – какими бы ни были причины! – она все-таки отреклась…

- Ладно, я слушаю… - наконец неохотно протянула Эмма. – Только учтите, что мне не тринадцать лет, и с кондачка я ничего решать не собираюсь.

- Я хотела отправить Темного в мир без магии потому, что магия – это основа его сущности. Не во всех магических мирах ему комфортно, не со всеми типами магии он удачно оперирует – однако, как паразит, он присасывается к любому источнику, дающему ему возможность воплощать себя. Темного нельзя уничтожить; носителя можно убить Кинжалом – но именно благодаря этому сущность Темного перейдет к убийце. Это замкнутый круг! Есть мнение, что Темному некуда будет деться, если носитель умрет естественным путем – но этого он никогда не позволит! Его силы вполне хватает на то, чтобы давать человеку вечную жизнь – вернее, жизнь до тех пор, пока ее не оборвет кто-то другой.

- То есть, если бы Румпельштильцхен еще тогда последовал бы за Нилом, то он просто прожил в этом мире свою жизнь до конца… - начала Эмма, и Голубая Фея закончила за нее:

- Да, прожил положенный ему срок – и умер бы, ибо здесь сущность Темного не имела бы возможности подпитывать его силы. А после смерти носителя Темному некуда было бы деваться: он растворился бы в этом мире, возможно, чуть загрязнив его – как загрязняют заводы и фабрики, машинные выхлопы и прочая мерзость, производимая людьми. Но растворился бы бесследно, не имея возможности для нового воплощения.

- Ну а с какой стати это так важно именно сейчас? – насупившись, поинтересовалась Эмма. Мысль о том, что Голд мог умереть задолго до ее рождения ей совсем не улыбалась. – Сейчас-то он все равно ничего не помнит, так что…

- Неужели ты не понимаешь? – Голубая Фея посмотрела на нее с жалостью. – Дело вовсе не в том, помнит Голд о Темном или нет! Дело в том, что в Сторибруке живет магия, и Темный питается ею. Но магии мало, а Темный любит страдания и разрушения. Ломать, крушить, причинять боль, губить судьбы – вот то, что доставляет ему удовольствие. Кто-то, будучи Темным, упивался собственной властью, кто-то, находясь под управлением жестоких властителей, исполнял их садистские приказы. Сам Румпельштильцхен развлекался сделками, каждая из которых становилась чьим-то разочарованием. Но сейчас Темный лишен прямого контакта со своим носителем. Разум, бывший когда-то единым, теперь разделен. На поверхности находится лишь фальшивая личность мистера Голда, а Темный заперт в глубинах его подсознания. Но ему тесно там, понимаешь, Эмма? Ему тесно – и он рвется наружу!

- Вы что, хотите сказать…

- Все эти приступы гнева, вся эта выплескиваемая ярость – это влияние Темного. Он пытается сломать клетку, в которой оказался. И однажды он добьется своего: Голд сойдет с ума, а безумцу все равно, какие у него были воспоминания. Темный вернет себе власть над этим телом, и уже никакие человеческие чувства не станут ему преградой.

- Это звучит так жутко, что очень мало похоже на правду, - скептически заявила Эмма, однако на душе у нее скреблись кошки. – Я надеюсь, вы не предлагаете мне отравить мужа, пока не поздно?

- Ты его не отравишь, - мать-настоятельница невесело усмехнулась. – Как бы ты ни волновалась за него, поверь: в Сторибруке твой муж умереть не может… Даже если ему будет очень плохо в отдельных случаях.

- Ну и тогда чего же вы хотите? – с подозрением спросила Эмма.

Голубая Фея посмотрела на нее долгим внимательным взглядом.

- Я хочу, чтобы случилось то, что должно было произойти еще триста лет назад. Через пару лет бобов будет достаточно, и мы сможем вернуться домой – но Румпельштильцхену туда возвращаться нельзя. Там гораздо больше магии, и сущность Темного окончательно сведет его с ума – если это не произойдет еще здесь. Эмма, Голду нужно уехать из Сторибрука. Уехать в любой другой город этой страны – или в любую другую страну этого мира. Он не должен даже рядом находиться в тот момент, когда откроются порталы в наш родной мир.