Первое, что бросается в глаза, когда машина подъезжает к Сполето — это большой мост-акведук, раскинутый над глубоким зелёным ущельем, соединяющий мощный древний замок и центр города. Где-то далеко внизу река лениво распустила свои лазурные от солнца ленты воды, пропуская их между большими валунами, а пушистые поросли вереска и черники огибали её с краёв.

      Последние числа мая в городе выдавались жаркими и душными. Чем ближе к югу, тем невыносимее лето, и Чес шутил, что если он правильно угадал контуры Вифлеемской звезды на карте, то глубже пустить их к экзотическому югу Италии она не должна. Конечно, все пальто и куртки пришлось компактнее упаковать и сложить в чемоданы, а вместо них достать лёгкие хлопчатобумажные футболки и льняные брюки. Если в других странах сейчас только-только теплело и распускались первые сонные цветы, то в Италии люди давно уже успевали несколько раз искупаться в море и обгореть на солнце.

      Джон ещё не мог сформулировать, почему полюбил эту страну, и очень надеялся, что выбеленный палящим солнцем и солёным воздухом городок подскажет ему.

      Несмотря на удалённость от морского берега (более 130 километров), в Сполето всегда остро чувствуется близость моря. Кажется, оно начнётся сразу же за следующим поворотом… Джон щурился от лучезарного белого цвета, в который были окрашены дома в центре, и не понимал, почему этот вроде бы типичный городок так уникален. Выцветшие, покрытые серым мхом черепичные крыши; увитые сухими лозами винограда стены домов, выкрашенные в кремово-белый и слепящие глаза на солнце; уютные часовни тихих церквей, где самые тёплые пастельные тона разбавляли строгую формальную атмосферу религии, где белые мраморные колонны уходили ввысь, к лимонному свету и к ангелам с шелковистой кожей, где роспись куполов изумляла мягкостью и насыщенностью красок, навевая мысли вовсе не о Страшном суде, а о волшебных поучительных сказках, рассказанных в детстве. Уединённые склоны, поросшие земляникой и одинокими кустиками лаванды; акварельные контуры синих гор на горизонте, большое прозрачное небо над головой, разъедаемое белыми трещинами следов от пролетающих самолётов; созданные для редких, тайных поцелуев прохладные дворики, где пахло апельсинами и бугенвиллиями, где мозаичные узоры на полу складывались в секретные смешные послания, где сумрак галерей начинал смешиваться с мистикой, когда переступаешь границу витиеватой каменной арки.

      Джон удивлялся, как порой в Италии всё было просто: обыкновенные, окрашенные в блёклый охряный или кремовый цвета низкие дома, невзрачные колокольни, тихие, почти сонные улицы, укутанные зарослями хмеля и вьющихся цветов, разнеженные на солнце и неспешно уходящие в тенёк зданий. Вся жизнь простая и обыденная, лишь с едва видимым лоском роскоши в виде барочных церквей и административных зданий. И тем не менее, здесь всегда хотелось остаться жить — и это желание было ребяческим и смешным, но отдающим тоской, необъяснимой и глубокой, по этому городу.

      Джону показалось, Чес испытывал похожие эмоции. Когда они первый раз гуляли по городу, его настроение было чуть меланхоличным и задумчивым, а глаза жадно ловили каждый виток барельефов, каждый скол в укладке старых зданий, каждый оттенок на священных фресках в соборах. Джон не знал, какой будет история на сей раз — драматичной или жизнеутверждающей, но знал точно, что там будет место сказке и даже вере в какое-то наивное чудо.

      Вечером Джон звал Чеса к себе на веранду — просторную, отделанную камнем и барельефами, с массивными горшками орхидей и гераней. С неё можно было увидеть отполированные луной крыши, утопающую в лёгком паре остроносую колокольню, что загадочно поблёскивала золотым шпилем, и далёкую полоску разбрызганного по горам неона и света. Джон так удивился, когда узнал, что Сполето по сути на одну четверть состоял из городской части, где ютились старые и новые дома, исторический центр, фонтаны с ленивыми статуями вокруг, а вся другая часть была сплошь зелёной: парки, рассечённые реками, прохладные сады, наполненные ароматами винограда и роз, хвойные леса, копившие у себя внутри лиловые очертания теней и редкие золотые лучи.

      Чес улыбался лукаво и загадочно, свет фонаря не долетал до него, скрывая в сумраке и делая его таким чувственным и нежным. Они сидели на плетёных стульях и пили сладкий вишнёвый ликёр. Джон думал о том, насколько сладкими были сейчас губы его удивительного Чеса, но предпочёл сидеть на другом конце столика — влажный южный вечер и охлаждающий ликёр могли истончить их души до невозможного, превратив в призраки и слив в едином страстном порыве.

      Поэтому Чес решил порадовать его новым рассказом; он как будто знал, что Джон слегка напряжён и что каждое его движение отдаётся сладостным гулом внутри грудной клетки, поэтому сидел вальяжно и расслабленно, закинув одну ногу на другую, позволяя нескольким влажным каплям закатиться ему за ворот лёгкой рубашки и делая вид, что он совершенно не замечает внимательный взгляд Джона, запоминающий все детали: привлекательный сумрак на внутренней стороне бедра, матовую кожу за расстёгнутыми пуговицами рубашки, изумительный изгиб шеи и линию позвоночника, видневшуюся сквозь ткань. До Чеса Джон и не думал, что можно так изучить и полюбить другого человека, так тесно переплести его страхи, комплексы, недостатки и мысли со своими, что потом уже трудно отделить одно от другого. Это было так упоительно и так отчаянно. Рассказанная история как будто вторила его мыслям.

      Персонаж Б был сыном богатых вельмож в начале восемнадцатого века и проживал в одном из тех великолепных дворцов, в тени которых сегодня Джон и Чес нежно целовались, скрытые каменными двориками и лимонными деревьями. Б исполнялось двадцать, и он не верил в чудеса и сказки, которые ему приходилось рассказывать своей младшей сестре перед сном. О волшебных лесах, где жили невиданные существа, оборотни и призраки; о мерцающих в ночи глубоких озёрах, где ютились сладострастные русалки и страшные водяные; о шёлке ночного неба, который старательно расшивали бриллианты звёзд, складывающихся в чудесные узоры и картинки только в какой-то особенный день. Не верил он также в россказни своей бабушки, уверявшей, что здешние бабочки — бабочки Аполлон, как их называли за мраморную белизну крылышек с алыми и чёрными пятнами — умеют превращаться в людей и живут так же долго, как люди, если самостоятельно не укоротят себе жизнь. Б никогда не верил, но однажды поверил, когда на его балконе оказался милый и бледный, как смерть, парень, весь мокрый от ливня, нагрянувшего неожиданно среди бела дня. Б не знал, как тот оказался на его высоком балконе, в порванном цветастом плаще, но помог ему подняться и отвёл в комнату.

      Парень — персонаж А — был младше его на три года и отвечал на вопросы смутно, говорил, что не помнит, как оказался здесь. Б согрел его, напоил чаем, накормил и даже оставил ночевать, потому что страшный ураган ломал деревья снаружи. Б долго не мог заснуть, спрашивая себя, кто этот прекрасный незнакомец, почему его плащ так нелеп и ярок и почему он оказался на его балконе. Утром эти вопросы не нашли ответа, потому что в комнате парнишка не обнаружился. На столике виднелась записка с благодарностями от него, но Б было необходимо увидеть А ещё раз. Он опросил всю прислугу во дворце — никто не видел А, уходящего отсюда прочь. В городе о парне с таким именем тоже ничего не знали.

      Б почти отчаялся, когда вечером его ожидало… самое настоящее чудо. На его балконе вновь появился парнишка в том же самом ярком плаще, только на этот раз не порванном и блестящем от чистоты. Они поговорили немного. Б расспрашивал о его самочувствии, извинялся, что был недостаточно гостеприимным хозяином, раз он убежал от него так быстро, и просил рассказать, как тот появлялся у него на балконе незаметно от стражи и прислуги. Конечно, А не хотел открывать своей тайны, но доверился Б: он сказал ему смотреть вверх, на луну, и сам подпрыгнул — невероятно высоко для человека. Его силуэт на фоне лунного света колыхнулся и развеялся, как пар, оставив только крохотную тень бабочки. Бабочка подлетела к изумлённому Б и осторожно села на перила; затем она снова взмыла вверх, к луне, где её очертания увеличились и собрались в тень человека, мягко спрыгнувшего обратно. Б ошеломлённо схватился за перила, но даже не смел говорить, что это фокус или обман зрения. А заставил его поверить в то, что волшебство существует.

      Б пришлось узнать многое: о других мирах, об удивительных существах, о новом друге А, с которым его связали пресловутые ночные разговоры и мечты, устремлённые вверх, туда, где лунный свет ласкал волшебное существо парнишки и позволял ему порхать свободным мотыльком. Они вместе проводили время, встречаясь в тенистом саду или на балконе; иногда гуляли по городу, скрываясь под тёмными плащами и ощущая себя беглецами. А был искренним и лёгким, каждое его движение, подобное мягкому касанию крыльев бабочки, было плавным и красивым, его слова отличались иронией и рассудительностью, и Б, выросший среди выхолощенной любви и искусственной доброжелательности, восхищался им. Окунувшись в свободомыслие, азарт и увлечённость друг другом, они и не думали, что смогут устоять перед искушением. Искушением лишний раз коснуться друг друга, подольше задержать взгляд, как бы случайно приобнять, ссылаясь на прохладу и уединённость вечера. Но всё это имело свои последствия.

      Конечно, они стали любовниками — Джон уже чувствовал, что в любой жизни, в любых обстоятельствах они находили друг друга непросто, но непременно. Как заложенный алгоритм, как чёртово заклятие, как терпкое желание, прошивающее алой нитью их жизни сквозь века и года. Персонаж А отдавался любви безропотно и откровенно, хотя и знал — каждое прикосновение и каждый поцелуй Б губительны для него. Всё же его вторая сущность — сущность мотылька — не могла никуда испариться и исчезнуть. А ощущал, как силы покидают его, как его крылья и плащ, отождествлявший их, тускнеют — точно так же частые касания к бабочке стирают пыльцу с крыльев и в конце концов могут привести к её гибели. Он потихоньку умирал, сгорая в ласках Б, но ничего не говорил — это лето было последним, он не хотел ничего портить, он хотел если и потускнеть, то после ночи с Б, а не с первыми дождями, из-за которых не стал бы улетать вместе с остальными на тёплый Юг.

      «Это первая история с плохим концом, — иронично улыбнулся Чес, упираясь локтями в перила и меланхолично вглядываясь в тонкую жемчужную полоску кремового света вдалеке. — Прямо по твоему заказу».

      Одним ласковым, но уже по-осеннему прохладным вечером Б вместо своего возлюбленного увидел на перилах бледного, бездвижного мотылька с потрёпанными осыпавшимися крылышками. Он не успел подбежать, чтобы взять его — порыв ветра унёс жалкое подобие бабочки. Б не сразу всё понял, не сразу сумел соединить все логические цепочки в своей голове, но когда понимание пришло, оно было слишком горьким и безнадёжным. Он заставил прислугу обыскать весь дом, все аллеи рядом и особенно сад под его балконом, чтобы отыскать мотылька. Родители, вскоре узнавшие о странной, безумной просьбе сына, отругали его за неподобающее для знатного рода их семьи поведение и наказали его, закрыв в собственной комнате и обязав подумать над своими действиями.

      Б не выдержал горя и решил бежать. Несколько горничных видели, как юный герцог забрался на перила своего балкона и спрыгнул вниз. Его комната была на третьем этаже, он бы навряд ли разбился насмерть, но ударился наверняка сильно. Думая так, прислуга сразу же бросилась туда, отправив кого-то на поиски врача. Им не было видно из-за кустов, что случилось с сыном их господ. Когда они осмотрели сад, то не нашли ни парня, ни чего-то, что бы напоминало о его прыжке — поломанных веток или истоптанных цветов. Больше никто персонажа Б не видел, и родители объявили его погибшим, чтобы в городе не возникло слухов о том, что он сбежал и предал свои семейные обязанности и титул.

      — Почему же А рискнул собой ради одного только лета? Он же знал, всё знал, что его ожидает, но тем не менее… — Джон и не знал, почему озвучивал этот вопрос. Слишком просто и банально для него. Но ему было важно услышать Чеса, чуть глубже окунуться в его противоречивую и загадочную натуру.

      — Я его понимаю, Джон, — Чес говорил с хрипотцой и серьёзно, а в его глазах плескалось слишком мудрое и отчаянное выражение для его возраста. — Он знал, что сможет прожить дольше, но бесцветно, или кратко, но ярко. Самая банальная философия в мире, ей-богу. И каждое горячее сердце выберет второй вариант. Ему хотелось подарить себе и Б красочные деньки сказочного лета. Правда, он не учёл, что, покинув Б, оставит его опустошённым… наверное, у них не было выбора. Просто не было, хотя лучшим вариантом было, конечно, просто-напросто не влюбляться, но… — Чес улыбнулся сладко и нежно, его улыбка походила на тягучий горный мёд — Джон всё-таки ещё учился понимать его, слышать его, чувствовать его эмоции. — Но, Джонни… Персонаж А был просто одинок. Хронически одинок. Я ведь как он… До тебя всё теперь кажется таким мраком, — его ресницы дрогнули, когда он прикрыл глаза, а тёплый прогорклый ветер отбросил его непослушные локоны назад. — Знакомые и друзья — теперь уже бывшие, обожаю это слово — только делали вид, что оставались со мной. В их глазах была жалость, такая… неискренняя и низкая. Словно я подбитое автомобилем животное, которое ещё лежит и дёргается и только просит взглядом: прикончи, чтобы я не мучился. Они все как один обещали остаться, но никто не хотел такой… — Чес подбирал слово тщательно, потому что именно это взял на себя Джон, и именно поэтому они сейчас могли откровенничать друг с другом и ничего не опасаться, — такой ответственности. И это… пока ещё так в новинку для меня. Я стараюсь, Джонни, ты говори, если что-то пойдёт не так, потому что тебе нелегко, я чувствую… — его речь стала обрывистой и лихорадочной, слова цеплялись за сомнения и вырывались из сердца клочьями, неровно и больно. Они повернулись друг к другу лицом, и Чес смотрел на него печально и открыто. Его руки коснулись щеки Джона и провели аккуратно, ласково.

      — Всё в порядке… — Джон ощущал, как его спокойствие передаётся Чесу — через слова, взгляды, и положил свою ладонь поверх его. — Я знаю, что ты чувствуешь, о чём сожалеешь и чего боишься. Если бы я был из тех твоих бывших друзей, я бы давно сбежал. Пусть и условно, — Джон слегка отстранил его ладонь от своей щеки, но только чтобы поцеловать её и вызвать лёгкую дрожь у Чеса. — Ты же знаешь, что я уже давно рядом с тобой не из-за работы. Да, это только слова, но я тоже стараюсь, — он поцеловал россыпь маленьких шрамов на запястье, где злосчастную чёрную лилию исчёркали чуть подсохшие ранки. Это было так интимно и так необычно, что румянец разлился по бледной коже Чеса, и Джон только усмехнулся. Он сомневался в однозначности того, что хотел сказать этим: о своей верности, о своём выборе или о том, что готов принять его со всеми изъянами, которые выели душу Чеса до трухлявого остова. Но всё равно обнял его, с наслаждением ощутив, как под его пальцами мышцы расслабились, и Чес выдохнул облегчённо и задумчиво.

      Так странно — у парнишки так мало опыта в отношениях, но он уже как будто весь истощился морально и теперь не готов распродавать свою любовь направо и налево. Впрочем, Джон смог бы это объяснить: его депрессии, его лечение, одиночество, его боязни, настороженность. Смог бы, но так не хотел; хотел другого — показать иную сторону жизни. Если даже Чес не окажется готов принять пресловутую любовь, если даже его сердце окажется слишком чёрствым и изъеденным болью, если их в итоге разъединят другие люди — вроде бы правильные, а вроде… Даже тогда Джон не хотел бы его оставлять.

      Он прижимал парня к себе, мягко проводя ладонями по его спине, и выдыхал в его волосы прерывисто и сдержанно, потому что внутри кипели эмоции и мысли, потому что все годы практики в психологии пошли к чёрту, потому что всё стало так нелогично и странно, потому что сам Джон превратился в импульс, кричащий о том, что он тоже болел хроническим одиночеством и тоже хотел вылечиться — прямо сейчас и прямо с Чесом.

      Возможно, их терапия только начиналась.

***

      В этот раз Джон даже не считал, сколько дней прошло, пока они наслаждались городом. Поздний май в Сполето похож на большую горячую кружку сладкого какао — пьёшь, обжигаешься равно сладостью и жаром, но всё равно пьёшь, потому что уж больно вкусно. Воздух здесь сладкий от ароматов цветов и чуть кислый — от соков трескавшихся цитрусов, ещё не дозревших, но уже гибнущих из-за жары. Брюки сменились бриджами, кофты теперь в плотно свёрнутом виде занимали несколько пакетов, а несколько пар лёгких футболок и льняных рубашек наконец увидели свет.

      Чес разнообразил их ленивые планы поездкой к морю, к ближайшему приморскому городку на карте. Пару часов стремительной езды по накалившимся равнинам и полям, среди высоких злаков и пыльных виноградников, и вот перед ними открывается золотистая полоска песка и рябая лазурь моря. Вода ещё холодная, а пляжи — замусорены и не облагорожены, но когда это останавливало, если в последний раз море каждый из них видел целый год назад?

      Пляж хаотично рассечён вычурными полотенцами, людей слишком много, но Джон нашёл решение в виде уединённого скалистого спуска. Их спины затекли на камне, а ступни потом ещё долго болели от крупной гальки, но сколько было удовольствия… Спрятанные под накренившимися деревьями, они легко, небрежно целовались, как будто не сдерживая внутри грудных клеток больших огненных шаров. Соль щекотливо оседала на коже, и Джон проводил губами по шероховатой шее Чеса, не дышавшего в такие мгновения. Всё это случалось на грани, они оба понимали. Липкая жара, заменившая кровь в их солнечных телах, лёгкое возбуждение, которым они дышали вместо кислорода, и плеск морских вод вместо мыслей — Джон думал, что разучился сходить с ума. Им ещё предстояло принять свою сексуальность и позволить своим действиям стать чуточку смелее.

      Естественно, не обошлось без грамма горечи. Джон ни на секунду не забывал о своей тайной миссии вычислить анонимного дарителя цветов, потому что спокойствие Чеса стало его спокойствием, как и все многочисленные раны внутри хрупкой души стали трещинами внутри его беспокойного сердца. Поэтому он не оставлял попыток перехитрить анонима и вновь по приезду обзвонил все ближайшие цветочные магазины. Их оказалось всего три, собственно, во всех трёх можно было заказать чёрные лилии, желательно заранее.

      Джон неожиданно для себя столкнулся с вроде бы простой, но загадкой: в какой из трёх магазинов приехать самому, чтобы попытаться увидеть анонима? Логично, что выбирать стоило тот магазин, где заказать проще и быстрее, куда ехать будет не так далеко и где лилии будут стоить не так дорого. Джон не был уверен, что аноним особо печётся насчёт последнего факта, но даже так его мозг просто взрывался от всех возможных вариантов. Он не знал об анониме ничего, и среди трёх магазинов тот мог выбрать любой. К тому же он мог наверняка заказать опять с курьером, которого Джон в прошлый раз стремительно упустил. Впрочем, его сомнения насчёт этого показались ему просто глупыми, когда до него дошли вести из уже далёкой и сонной Брешиа.

      Марко Бонуччи был найден мёртвым недалеко от окраины Брешиа. Джон был бы счастлив, если бы новость на этом заканчивалась. Его тело было прибито к задней стене ветхого заброшенного дома, на манер распятия. Тело случайно нашли игравшие неподалёку дети — в зазор между стеной и деревянным забором мог протиснуться только ребёнок. Естественно, забор уже разобран, а территория давно оцеплена. В сеть кто-то слил фотографии с места происшествия, на которых ничего не было затёрто или скрыто, как в полицейских отчётах, перефразированных журналистами.

      Джон не без отвращения взглянул на эти фотографии: кроме того, что бедного курьера прибили к стене дома за запястья, его тело буквально выпотрошили, сделав огромный разрез от грудной клетки до пояса, при этом внутренности, конечно, вылезли наружу… Джон был не из брезгливых — каждый студент медицинского вуза проходил через обязательную практику у патологоанатома, но его охватила не брезгливость… а страх. Самый настоящий, продирающий до грудной клетки страх.

      В полиции ещё не связывали жестокое убийство курьера с его исчезнувшим заказчиком, но это лишь из-за недостатка доказательств. Умом-то все понимали, что единственный здесь виновник — скрывшийся заказчик, взломавший к тому же квартиру без улик. Джон увидел комментарий под новостями: «Наверное, это сам Дьявол!» Что ж, у него были другие предположения, но написавший это был чуточку прав: у человека, совершавшего такие преступления, дьявольская аккуратность и везение, а ещё, возможно, целый букет психических отклонений. Как известно, маньяки очень осторожны и скрупулёзны…

      Джон терялся в своих мыслях о том, что следует делать ему. Нужно ли вновь стучаться в полицейские участки или попытаться самому углубиться в это дело? Насколько это опасно? Одно было известно точно: в планы анонима пока не входило убийство его или Чеса. Захотел бы — сделал уже давно и бесшумно. Возможно, это его конечная цель, но как понять, насколько близок конец?

      Джон припомнил, что Чес рассказывал о Вифлеемской звезде, в которую складывались линии, проведённые между городами, где они уже побывали. Он тут же открыл карту на ноутбуке и принялся вычерчивать контуры звезды. Логично предположить, что если эта задумка верна, в конце они окажутся в начале своего маршрута. Но, может быть, и не успеют?.. Джон примерно дорисовал звезду на карте и предположил их будущий маршрут, но какие именно города ожидают их, трудно сказать — слишком большой разброс, к тому же прошлая часть звезды была нарисована примерно, её верхушки не указывали ровно на города, только на районы, где они находятся. Всё это слишком запутанно и неоднозначно…

      Джон не заметил, как его руки задрожали и экранный курсор перестал попадать в нужное место с первого раза. Конечно, Джон испугался уже не на шутку, потому что в дело вмешивались убийства, кровавые и жестокие, и всё это слишком явно указывало на анонима, доставлявшего Чесу ненавистные цветы. Возможно, разумно было бы вновь жить вместе — безопасности ради. Джон не знал, как рассказать это Чесу и нужно ли: только-только его состояние стало удовлетворительным и позитивным, хотя парнишка знал, что чёрные лилии изредка появляются на его пороге, несмотря на все усилия Джона скрыть это.

      Вторя его мрачным, тяжёлым мыслям, ранним утром Джона разбудило уведомление о новом рассказе, а значит, наступало время действовать. Он не мог сидеть без дела, хотя до сих пор не решил, к какому магазину цветов поедет, чтобы попытать счастья и подкараулить анонима. Поэтому, захватив с собой сигареты, Джон вышел из номера в шестом часу утра и побродил по городу — якобы бесцельно и равнодушно, но его путь пролегал недалеко от цветочных магазинов.

      Так рано в Сполето просыпались разве что продавцы на рынке и рыбаки, воздух ещё млел от ночных туманов, а стены домов блестели от влаги. Когда время приблизилось к открытию магазинов, Джон выбрал один из трёх просто наугад — и прогадал. Полчаса было достаточно для него, чтобы понять: он ошибся. Уже не заботясь о том, что о нём подумают странно, он расспросил продавцов в трёх магазинах о заказе с чёрными лилиями. Ответ продавца одного из них буквально шокировал его, и он помчался домой, потому что оказалось, что обратный отсчёт полыхал даже не минутами, а секундами. «Да, был такой неожиданный заказ с чёрными лилиями, но его доставили вчера вечером…» Джон даже не хотел знать, вернулся ли курьер — теперь он просто бежал до отеля, надеясь, что не случилось самого худшего…

      В десять утра Чес ещё спал, и Джон аккуратно прошёл мимо его комнаты, с изумлением не обнаружив цветов. Тогда он вышел на балкон — их комнаты были смежными, и на соседней террасе увидал горькое чёрное пятно пахучих цветов. Джон перелез через ограду и быстро унёс цветы к себе, затем посмотрел в щель между шторами — Чес перевернулся во сне на спину, и его лицо было спокойным и безмятежным. «Боже, как бы я хотел сохранить всё это…» — Джон тяжко выдохнул, потому что понимал — возможно, эта битва слишком сложная для него. Возможно, он будет недостаточно — каким-то — для Чеса, для того, чтобы уберечь его. В любом случае, это сделать стоило, хотя бы попробовать. Так что первым делом Джон не стал выбрасывать цветы, только занёс их к себе в номер и бросил на кровать.

      Мысли закопошились в голове быстро и стремительно. Самой первой оказалась такая: как, чёрт возьми, аноним проник на их балкон? Они жили на пятом этаже, с земли добраться практически нереально. Единственный вариант заставил Джона подскочить с постели и броситься на балкон, через него — к Чесу и дальше, хотя это и было чуть-чуть странно и невежливо по отношению к другим постояльцам. Первые три номера не вызвали подозрений: один пустой, балконная дверь закрыта, но внутри прибрано так, словно здесь ожидали гостя; второй занят семьёй, только-только просыпавшейся, поэтому Джону пришлось буквально проскочить мимо их окна, а в третьем номере тоже кто-то жил — вещи разбросаны неопрятно, но Джон почему-то и не подумал, что аноним мог скрываться здесь.

      Внутреннее чувство его не обмануло, когда он добрался до четвёртой комнаты — балконная дверь открыта настежь, но в самом номере пусто и аккуратно прибрано, словно никто здесь и не жил. Джон осмелился зайти внутрь, и тут же в нос ему ударил резкий запах лилий. Тихий, сковывающий страх охватил его, но, взяв себя в руки, Джон бегло осмотрел комнату — может быть, здесь было не так пусто, как казалось?.. На застеленной кровати он сразу заметил квадратик плотной бумаги. Осторожно схватив его пальцами, Джон прочёл печатную надпись на нём: «Если ты здесь, значит, ты близок к разгадке. Как и я — к своей цели».

      Мало сказать, что день был испорчен напрочь. Джон, пытаясь подавить панику, тут же побежал в полицейский участок и, стараясь говорить ровно и спокойно, рассказал историю — ту самую, кочующую из города в город. Единственное, что заставило участкового принять обеспокоенный вид, это упоминание о курьере, убитом в Брешиа, и возможная его связь с этой историей.

      Джон не думал, что даже эта деталь хоть сколько-нибудь ускорит расследование — если оно вообще будет, но так он чувствовал себя чуточку легче. Он не знал, как смотреть в глаза Чесу, но нашёл в себе силы немного притворяться. Спустя время, когда это расследование из безобидного анализа превратилось в битву, Джон уже начинал сомневаться, правильно ли делает, скрывая это от парнишки. Впрочем, Чес кое-как восстановился, и окунать его снова в пучину волнений очень не хотелось. Джон успокаивал себя так, хотя спокойствие это было временным и условным…

      Чесу не терпелось отправиться в очередное путешествие до — снова итальянского — городка Кремона. Джон мельком взглянул на карту и убедился, что Вифлеемская звезда продолжала вырисовывать свои контуры на европейских землях. К чему она их вела?

      Джон был настолько озабочен своими мыслями, что не сразу заметил великолепие нового городка, смущённо приоткрывавшего завесу слегка туманного горизонта.