Санта-Маргерита-Лигуре — приморский городок рядом с Генуей. Ещё на подъездном шоссе ощущается привкус соли и спелых фруктов, которыми пропитаны все улицы и площади. Да и сам город чем-то напоминал яркий натюрморт, написанный масляными красками: оранжевые, красные, зелёные фрукты — как пёстрые дома, вальяжно раскатившиеся по изумрудному бархату садов и аллей; морские раковины — как начищенные солью и веками старинные крепости на побережье; вазоны с витиеватым рисунком — как местные храмы, подёрнутые патиной и барельефами; шёлковая лазурная ткань — как полоска ласкового моря на горизонте, к которому идёшь неосознанно, забыв про неразобранный чемодан; беспорядочные нити жемчужных бус — как хаотически разбросанные улочки, кремовые от солнца и отшлифованные ногами тысяч туристов.

      Джон ощутил временное спокойствие и даже безмятежность — эмоции для него сейчас слишком дорогие и невозможные. Будь они где-то не в Италии, наверное, волнение бы разъело его изнутри, но мягкий климат нечаянно проникал в его разум и нежно фильтровал все негативные чувства. У Чеса даже получилось уговорить его, и они, бросив чемоданы нераскрытыми, пошли на пляж, хотя в пять вечера из-за жары на каменных улицах почти нечем было дышать. Итальянские пляжи, вечно шумные и переполненные людьми, тянулись длинной полосой до самой Генуи, изредка прерываясь пристанями.

      Тёплое море расслабило Джона — как жаль, что всего лишь до вечера, когда уже думалось, что на сегодня новостей достаточно.

      Джон раскладывал пиццу, купленную на обратном пути в маленьком ресторане, где остаться посидеть в солёной одежде и с растрёпанными волосами показалось неприличным. Поужинать на открытой террасе, увитой тяжёлыми розами и виноградом, при этом разглядывать утопающий в нежном алом свете город прямо перед собой и лиловую прослойку моря вдалеке — лучше всяких ресторанов, и в этом Джон согласился с Чесом. Сейчас они раскладывали пиццу по тарелкам, тащили стаканы под лимонад и мыли купленные на рынке фрукты.

      На планшете Джона брякнуло уведомление, и ему пришлось отвлечься, чтобы прочитать его. Новая запись в блоге автора, пишущего про двух персонажей. Это показалось странным, ведь публикация рассказа была вчера, и если это новый рассказ, то им уже сегодня придётся собирать вещи. Джон нахмурился и открыл блог. Автор сделал две отдельные вкладки, хотя раньше у него точно была одна, и Джон изумлённо ткнул туда, где теперь виднелся один опубликованный рассказ. «Про демона с именем N — цикл рассказов» — значилось в заголовке. Джон удивился и пролистал текст, но не успел его прочесть, потому что сзади его обнял Чес и задорно прошептал на ухо:

      — Уже читаешь без меня?

      Конечно, он знал, что Джон этого не делает, и просто хотел привлечь его внимание прямо сейчас. Константин выключил планшет, мягко положил свои ладони на его и поцеловал в локоть, затем ниже, спускаясь губами к кисти — докуда доставал, пока Чес, задержав дыхание, наблюдал за ним.

      — Вовсе нет… — прошептал он и развернулся, позволив парню скрестить руки за его шеей. — Ты же знаешь, что самое главное в этих историях… — Джон прикоснулся большим пальцем к его губам, ощутил на коже податливый, нежный поцелуй и усмехнулся. — Это ты.

      Чес дразняще поцеловал его в уголок губ. Джон прикрыл глаза, пробуя его сладковатые от ликёра губы. Поздний вечер мягко тлел гипюровой темнотой, стройной мелодией на звонкой флейте и лоскутно-солёным морским ветром, ласкавшим тело приятными и скромными движениями. Чес опустил голову, прижавшись лбом к его груди, и Джон затаил дыхание — парнишка вслушивался в его гулкое, отчаянное сердцебиение, и это было интимно, интимнее секса. Чес держал ладонь на уровне его груди и медленно целовал шею, прерывисто проводя губами по коже, задевая пульсирующие венки и ощутимо улыбаясь.

      «Господи, Чес, ты не только причина, по которой мне интересны эти истории, не те десятки причин, которые я тебе ещё скажу и о которых умолчу, — думал Джон, когда вдыхал густой солоноватый запах волос Чеса. — Ты больше этого, ты жизненно необходимая часть меня, и ты сам это знаешь. Даже в мыслях я звучу нелепо и как будто фальшиво, но я не знаю, как мне сказать тебе об этом по-другому».

      Джон ощущал себя странным, фантасмагоричным созвучием, оторвавшимся от какой-то единой мелодии и потерявшимся среди густой итальянской ночи. Он запутался в себе и в мире вокруг, который отражался разными картинками, как те старинные трёхмерные открытки, под разным углом которых появляются разные сюжеты. Мрачные тона сюжета с чёрными лилиями перемежались с мягким перламутром историй, связанных с Чесом. Джон уже устал и искал определённости.

      После ужина он достал планшет и всё-таки открыл историю, опубликованную автором в другой вкладке. Так странно, что Чес даже не обмолвился об этом. Теперь его не спросишь об этом — он ушёл к себе и уже наверняка заснул. Сегодня он не спешил поделиться рассказом о Санта-Маргерите — сочное, покрытое сливочными барашками море утомило их одинаково, а витиеватый, усыпанный пахучими зарослями можжевельника подъём заставил ноги налиться свинцом.

      Джон углубился в историю. Она была поделена на подпункты и больше походила на психоделические советы и статьи, которые в Интернете пишет каждый второй. Здесь говорилось о демоне с неизвестным именем. Первое правило гласило, что демон не может убить себя сам, даже если очень захочет. В подтверждение предлагалось посетить церковь святого Джакомо и, зайдя в правую галерею, свернуть к уединённой часовне, куда не пускают туристов, а затем поднять голову и найти самую верхнюю фреску на левой стене. Джон уже не поражался тому, что автор указал на их город, но в его мысли закралась бледная тень сомнения — оно отдавало паранойей и болезненным подозрением.

      «Не может ли быть этот анонимный автор причастен к тому, что происходит? К чёрным лилиям и тому, кто их присылает?»

      Напоминало плохую детективную историю, которыми зачитываешься в детстве. В этой идее было полно недостатков, но также и тяжеловесных плюсов, один из которых — только этот автор знал, куда направляется Чес. Но, пожалуй, это и впрямь бредово — профиль Чеса на тех блогах действительно пустой и ничем себя не выдающий, а о его желании путешествовать таким образом знал только Джон, даже родители оказались в неведении.

      Джон считал, что всё запуталось настолько плотно и невероятно, что круче быть не может, но понял, что загадкам нет предела, когда следующим утром спросил Чеса о новом рассказе. Тот недоуменно покачал головой и сказал, что никакого уведомления не получал. Даже показал со своего планшета колонку автора с единственным циклом рассказов, и Джон только недовольно хмыкнул: видимо, автор удалил рассказ, и это было определённо к лучшему.

      Перед выходом Джон на всякий случай проверил сайт, чтобы выдохнуть и осознать, что с этим точно покончено. Но у него авторский блог по-прежнему отображал две колонки и две серии рассказов. Списать это на настройки приватности и сайта не вышло — Джон нервно выходил из своего профиля и входил в него, но рассказы оставались в прежнем состоянии. Его сердце болезненно и чувствительно съёжилось под корочкой льда, которым, казалось, подёрнулось всё его существо, когда он в действительности осознал, что это не выдумки и не шутки. Это ужасная борьба с неизвестным, и единственно возможная подсказка едва теплела в его руках, прикрываясь чьими-то рассказами. Возможно, его ожидала битва с самим дьяволом, и теперь эта мысль уже не смешила, а только пугала, до дрожи в коленях и кончиках пальцев.

      Джон определённо не был готов к этой битве, но его мнение значило ровно ничего — он сомневался, что скоро и сам будет что-либо значить.

      Поздним вечером, когда прохлада пахнет звёздами и розами, а ветер приносит с собой терпкие морские воспоминания, Джон и Чес отправились к церкви святого Джакомо — кроме многочисленных каменных развалин замков, поросших мхом и солёными кристаллами, здесь было не на что смотреть. Путь к ярко-жёлтой, только отреставрированной церкви лежал через лабиринты средневековых улочек, сложенных из горячих пыльных булыжников, алых бугенвиллий и узких песчаных лестниц. Топкая, душная влага повисла над городом бледно-сиреневым туманом, и Джон держал Чеса за руку, когда вёл его по бесхозным садам, поросшим диким виноградом и мягким клевером. Они дурачились, целуясь под влажными листьями акаций. Капли холодно падали на макушку, и сквозь поцелуй они смеялись, и Джон не знал, будет ли когда-нибудь также сжимать в пальцах мокрую рубашку Чеса, целовать его в макушку под волнующий перезвон колоколов и подгонять к мессе, на которую они умудрились опоздать, хотя вышли на час раньше. Эти мгновения слишком прозрачны и всё сильнее ускользали от Джона, подобно сладкому дыму, сквозь который проводишь рукой и постепенно рассеиваешь его. Чем дальше они углублялись в своё путешествие, тем сильнее становилось чувство потери и невозврата.

      В храме чарующая барочная позолота уживалась под одним куполом со смуглыми тенями мраморных колонн и светло-голубых галерей. Каждая частичка воздуха переливалась в тусклых лучах золотом и перламутром. Белые камелии и азалии серебрились в маленьких вазочках у алтаря, а органная музыка шёлковым полотном обволакивала здание. Скамьи заняли прихожане, сплошь загорелые и сложившие ладони в молитве, и туристы с большими фотоаппаратами наперевес.

      Джон увлёк Чеса в боковую галерею, подальше от богослужения и хористов в белых одеждах. Здесь мелодичные, святые и чистые звуки мессы слышались глуше и раскатистее, переплетались с вековой тишиной маленьких часовен и уединённых исповедален. Пол был расчерчен шахматными плитами, и Джон насмешливо приметил, как Чес старался ступать только по чёрным квадратам. Они спрятались в прохладной полукруглой часовне. В нише стояла, склонив голову, мраморная статуя Девы Марии, её лёгкая туника как будто ниспадала мягкими складками, а вокруг головы блестел нимб из двенадцати ярких звёзд. Несколько дубовых тёмных скамеек, древние загадочные фрески, украшенный золотом и синим бархатом алтарь с букетами цветов, стопка потрёпанных Библий в углу. Джон и Чес уселись сбоку, ближе к правой стене часовни, и легко прижались друг к другу, одинаково рассматривая расписной потолок и фрески.

      Даже когда мистика рвала жизнь Джона на части, он не обращался к религии, чтобы выпросить для себя немного помощи. Всё это казалось слишком простым и надуманным для его отравленного психологией разума. Хотя он бы с радостью позабыл всё, что так усердно вталкивал себе в голову долгие годы…

      Его Чесси же был слишком молодым и безрассудным для таких серьёзных постулатов. Он повзрослел слишком рано и слишком рано понял, что не существовало в мире такого Бога, который бы волшебным образом помог ему с его проблемой. Но Чесу явно понравилась здешняя музыка и атмосфера, насквозь пропитанная чистотой и уютом. Здесь и сам становишься чуточку святым, но только на ту часть, которая не связана с эмоциями.

      Джон приобнял Чеса одной рукой, медленно гладил его по открытому горячему плечу, изредка целовал в макушку или в висок. Чес же всегда играл на грани и нечестно и под переливчатый хор голосов щекотливо касался губами его шеи, иногда легко проводил пальцами под тканью рубашки по позвоночнику вслед за толпой мурашек. Джон кусал губы и давил в себе неприличные желания, потому что цель у Чеса была одна — возбудить его прямо здесь, под церковный гомон, под святыми сводами, и показать тем самым, что ни один закон, ни одна правда или религия не властны над ними. Напоминало ребяческие импульсивные поступки, и Джон даже счёл это неплохим признаком выздоровления — конечно, условного, о безусловном в их случае даже не говорили.

      Его настроение продолжало блистать меланхолией и задором, пока взгляд не скользнул по старинным фрескам на обратной стороне купола. Нервозно Джон стал припоминать цитату из текста автора, видного только ему. Сопоставив слова и то, где сейчас они с Чесом сидели, он с неприятным холодком по всему телу осознал, что смотрел на ту самую фреску, которая должна была доказать, что «демон не может убить себя сам». Среди прочих фресок, потемневших от влаги и времени, изображающих жизни святых и эпизоды из Писания, один сюжет выделялся своими тёмно-рубиновыми красками и изображал скрюченное красноватое существо с рогами и изогнутым хвостом, но человеческим лицом, которое пронзало себя в грудь кинжалом, а второй лапой тянулось к людям и ангелам чуть выше него. Кинжал чем-то напомнил Джону тот, что подкинула ему Габриэль, и это болезненным, густым потоком отозвалось в его теле.

      Пытаясь хоть чем-то объяснить своё резко переменившееся настроение, Джон шепнул Чесу на ухо, что немного устал за день, и пора им вернуться домой. Чес, подняв на него пронзительный, пристальный взгляд, всё же согласно кивнул и даже улыбнулся, мягко коснувшись его щеки. Но Джона не оставляло чувство, что он уже начал что-то подозревать — возможно, давно, но сомнения прилипали к его сознанию с каждым разом всё больше и больше, и вот уже совсем невозможно отделаться от мысли, что их там вообще нет. Джон видел в его глазах тревогу и вопросы, но пока не мог ни разрешить их, ни ответить на них. Пока он сам не поймёт, что к чему, втягивать в это Чеса — сплошное безумие. Впрочем, ему ли говорить о безумии? Вся их история — одно большое безумие, эфемерное и громоздкое вместе с тем, а ещё вроде бы забавное, но и невыносимое.

      Джон понимал, что когда-нибудь ему понадобится помощь, много помощи, и сваливать это всё на Чеса будет так безответственно…

      Уже около выхода из церкви, под массивной главной аркой, Джон, почувствовав необъяснимое желание увидеть часовню ещё раз, обернулся и только благодаря своей выдержке и долгой практике в психологии сумел удержать на лице безразличное выражение. Тут же повернувшись к Чесу, Джон схватил его за руку и быстрее потащил за дверь, как будто боясь, что парнишка успеет повернуться и увидеть то, что увидел он, за те жалкие секунды.

      В часовне, где они только что сидели и обнимали друг друга, в прозрачных вазочках у алтаря стояли мерзкие чёрные лилии с фиолетовым оттенком. Уже один их вид вызывал в Джоне тошноту и отвращение. Но вновь не столько цветы повергли его в панику, сколько то, что их преследователь был так близко, как никогда. Буквально в нескольких шагах. Возможно, он всё ещё в церкви: стоит в боковой галерее и с ухмылкой слушает хор, или наоборот, сидит где-нибудь прямо в центре. А может, он вообще один из священников?

      Джон едва держался, чтобы не сорваться на бег. Уже на полпути домой он с запозданием подумал, что следовало остаться и осмотреть церковь, хотя бы пробежаться взглядом по лицам и попытаться выделить среди них какое-нибудь особенное. Теперь они с Чесом вновь далеки от разгадки, тем не менее, их преследователь всё ближе и ближе к ним, всегда на шаг впереди и всегда изворотливее, чем они.

      Когда Джон остался в одиночестве, то непременно поискал сигареты и закурил, чувствуя, как дрожала рука с сигаретой и как зажигалка отказывалась слушаться его. Он курил, приоткрыв окно, выпуская перламутровую струйку дыма прямиком в густое и сладкое итальянское небо.

      Город не торопился спать. Как небрежно наброшенная на стену с картинками гирлянда, фонари и зажжённые окна высвечивали отдельные лоскуты этого разномастного города. Одинокая статуя, старая лестница, жёлтая колокольня, мшистая крыша, вывеска паба, пустой причал, далёкий лайнер, фрагмент старой крепости, спускавшейся к морю.

      Джон скользил взглядом по всему, но ничего толком не замечал. Он всё думал о том, кто так издевался над Чесом, а теперь уже и над ним самим. С каждым разом выходки незнакомца становились всё опаснее и страшнее. Джон ощутил, как леденеет кожа при одной только мысли, что же будет дальше. Он перестал чувствовать себя в безопасности.

      Поэтому, когда в дверь неожиданно громко постучали, он вздрогнул, быстро затушил и выкинул сигарету и с опаской вышел в коридор. Но за дверью раздался его любимый, самый приятный и узнаваемый из тысячи голос Чеса.

      — Проходи… — за пару секунд Джон попытался придать своему лицу устало-доброжелательный вид. Чес задержал на нём взгляд пару секунд и только потом зашёл. Оглядев комнату, он тут же выдал:

      — Ты курил.

      Джон и не хотел с ним спорить, поэтому только шире открыл окно, чтобы сигаретный дым поскорее выветрился. Чес внимательно, уже без улыбки, смотрел на него и сделал несколько неуверенных шагов в его сторону. Поднял руку и осторожно провёл ладонью по щеке, слегка шершавой и прохладной.

      — Джон, ты знаешь, что можешь мне доверять и рассказать что угодно… — мягко прошептал Чес, разглядывая его лицо. — Ты о чём-то думаешь постоянно, и это тебя тревожит. Скажи, это я?.. — Отчасти это правда, но Джон не знал, что отвечать, и промолчал. — Ты переживаешь из-за меня? Знаю, я доставил тебе немало проблем, но я исправно выполняю все твои указания, пью необходимые лекарства и делюсь с тобой своим настроением и мыслями… — Чес коротко выдохнул, шагнул к нему ближе, чтобы их тела соприкоснулись, и обнял его, скрестив руки за шеей. — Пожалуйста, не переживай за меня. Если я вдруг почувствую себя не так, странно или просто как-то по-другому, ты узнаешь об этом первым.

      Тревога Чеса была такой милой, а слова звучали так наивно, что Джон почувствовал угрызения совести. Он прижал парнишку к себе, уткнулся носом в его волосы, вдохнул его уютный сладковатый запах — запах, что принадлежал самому Чесу, Джон бы узнал его среди многих.

      «О, Чес, мой любимый Чес, ты опять винишь себя и никого более, — думал про себя, целуя его щёки и не обращая внимания на лёгкое смущение и замешательство в его глазах. — Я уже знаю, что ничем не заслужил тебя, и всё равно ты рядом со мной».

Поцелуи опустились ниже, касаясь разгорячённой, пульсирующей шеи, и Чес уже и не желал сопротивляться, а расстёгивал на себе рубашку, путаясь в пуговицах и краснея.

      «Мне так невероятно жаль, что сейчас приходится не договаривать тебе важных вещей».

      Они встретились взглядами: у Чеса — возбуждённый, лихорадочный, ищущий одобрения, у Джона — наверняка такой же или ещё хуже.

      «Но обещаю, я спасу тебя, я узнаю, что за всем этим скрывается, и накажу тех, кто уже давно достоин этого наказания, какой бы ценой это мне ни обошлось».

      Джон нежно целовал его плечи, слушая тяжёлые выдохи, водил ладонями по вздрагивавшему телу — по линии от живота до пояса — и наслаждался тем, как Чес крепко вцепился пальцами в него самого, а горячий шёпот на ухо просил о продолжении. Джон толкнул его к кровати. Тёплое, нежное, юное тело Чеса расслабилось под ним, когда он стягивал с него штаны и щекотливо целовал чувствительную кожу на внутренней части бедра. В блёклом шелковистом отблеске светильника Чес казался ещё более загадочным, нетронутым, податливым — его влажные розоватые губы, сложенные в расслабленную полуулыбку, то, как он пытался всё равно прикрыть свою наготу, скрестив ноги, хотя Джон видел его таким несколько раз, и, наконец, его тело, послушно выгнувшееся вслед за ладонью, которой Джон провёл по его торсу и животу книзу.

      Какая же дикость, что серьёзный разговор перешёл в секс, думал про себя Константин, опускаясь и целуя его живот. Он опять обосновывал это для себя сотнями причин из психологии, но какое, к чёрту, это имело значение, если прямо сейчас Чес, желанный и расслабленный, тянул его к себе за поцелуем и запускал пальцы в жёсткие растрёпанные волосы.

      — Сделай это приятно и… небыстро, — попросил Чес, когда на мгновение они оторвались друг от друга. Его щёки покрылись румянцем, тело отдавало приятным жаром, а в глазах плескался целый океан ласки. Джон усмехнулся и кивнул, дотронулся пальцами до его губ, очертил их лёгким касанием и медленно раскрыл. Также медленно провёл ладонью по его боку, дошёл до изгиба бледного бедра и поцеловал туда.

      Джон и не думал раньше, что в одном человеке может быть сокрыто столько нежности, удовольствия и сексуальности одновременно. С первым движением Чес весь напрягся, выгнулся, сжал простыни в руках. Джон ласкал всё его тело, докуда доставал, чтобы расслабить его, и вот вскоре он уже подавался его движениям, стыдливо прятал глаза ладонями, улыбался, гладил его по влажной от пота спине и просил ещё. В минуту особого наслаждения, когда мир взорвался фейерверком вместе с собственными эмоциями, фонтанирующими из грудной клетки, Чес откинул голову назад, тонко простонал, а затем сомкнул влажные губы, покусывая их. Его ресницы быстро подрагивали в неярком свете, а грудная клетка вздымалась и опускалась.

      Комната наполнилась жаром и влагой, и Джон понял, что никогда ещё не кончал с такой возбуждающей концентрацией на одном человеке. Они слились в долгом поцелуе, позволив своим телам сплестись между собой. Чес удобно залез на него сверху и долго, ещё с оттенком возбуждения после случившегося, целовал Джона — в скулы, в щёки, в губы и шею, покрывая любой участок кожи, до которого дотягивался.

      Джон улыбался, когда видел его реакцию, ещё не отпустившее его наслаждение, игравшее на нервной системе, как на струнах, но извлекавшее приятную мелодию и доставлявшее лишь пользу. Когда эмоции поутихли, они обнялись и молча легли рядом, слушая ночной гомон итальянского городка через открытое окно. Страстный говор итальянцев, звонкий смех, одна непрекращающаяся мелодия, сотканная из отрывков всех песен, раздававшихся то тише, то громче, шорох велосипедов, проезжавших по гравию, редкий свист проносившегося мимо автомобиля. Именно тогда Чес, откинув волосы с влажного лба, начал свой рассказ про Санта-Маргерита-Лигуре.

      — Видишь тот далёкий полуразрушенный замок у моря? — Чес слегка приподнялся на локтях и указал пальцем в окно, где вдалеке топлёный свет фонарей очерчивал древние развалины каменных стен и башен, спускавшихся прямо к морю. Гуляя сегодня по городу, они с Чесом проходили мимо этого замка, но так и не успели зайти, пообещав себе, что придут завтра, когда вновь отправятся на пляж. — Вот там-то и происходили события рассказа, хотя сейчас от этого форта осталось слишком мало, и даже не верится, что когда-то там кто-нибудь мог жить.

      Чес удобно устроился на его плече и набросил на их тела лёгкую простыню — из окна задувал приятный, но уже изрядно охладевший ветерок, и постепенно жар улетучивался.

      Сегодня персонажу А не повезло быть ребёнком богатых купцов, или лучше сказать — монополистов торговли этого городка, пару-тройку веков назад. Семейство разбогатело на прибыльном торговом порту недалеко от Генуи и построило себе здесь шикарный замок прямо у моря, если не сказать — почти что в нём. В семье было много детей, и всех воспитывали в суровой строгости, чтобы, не дай Бог, детишки не промотали заработанное богатство, а умели управлять им с умом и осторожностью.

      Но А не повезло вдвойне: он оказался старшим сыном и, конечно же, наследником всего дела, так что к нему относились с особым вниманием. А уставал от этого пристального наблюдения и опеки и едва держался, чтобы терпеть всё это. Он был подростком, и ему хотелось свободы и игр, но всё его время было жёстко расписано по часам. Его обучали различным наукам, особенно счёту, письму и географии, а в оставшееся время он помогал по хозяйству, словно слуга — мыл полы в замке, протирал пыль, ловил рыбу в море, даже учился обжигать глиняную посуду.

      Но самым любимым у него были походы на рынок. Ему редко разрешали уходить куда-либо, кроме рынков, так что эту возможность он всегда использовал, чтобы изучить город и узнать мир вокруг. Правда, стоило ему задержаться чуть дольше положенного, и его сразу же наказывали, но тем слаще были эти вылазки.

      Однажды, когда ему только исполнилось шестнадцать, он отправился на рынок по очередному поручению родителей. Там стоял необычайный шум и гомон — оказывается, впервые за долгое время в их городок нагрянули новые торговцы из экзотических и далёких стран, с не менее удивительным и невиданным товаром, на который все спешили поглазеть. В основном, это были сладкие и странные по форме фрукты из Нового Света, настоящие шелка и другие тонкие приятные ткани с Востока, жемчужные украшения из далёких тайных провинций и хорошее вино долголетней выдержки из Франции. Но внимание А привлёк почему-то висевший над лавкой с украшениями амулет с прекрасным и дорогим аметистом. Его лиловый блеск так привлекал и завораживал, что А простоял недалеко от лавки, на углу, и любовался им дольше положенного времени. Поэтому чуть ли не подскочил с места, когда над его ухом раздался чей-то голос:

      — Этот кулон просто невероятен, правда? Говорят, ещё он приносит удачу и счастье.

      А обернулся и увидел рядом с собой парня, лишь на несколько лет старше него. У него была слегка смуглая кожа, тёмные глаза и необычный акцент. Он явно приехал издалека, решил А. Уже ясно, до боли в грудной клетке ясно, что это был персонаж Б, и всё, что последует дальше — череда безумной страсти и горя.

      Они разговорились, и Б рассказал, что и впрямь приехал издалека — из одной восточной малоизвестной страны. На вопрос, чем он занимается, Б честно и легко ответил:

      — Я вор.

      И подмигнул. Это изумило А, воспитанного в строгих правилах и даже не знавшего, что такое украсть, ведь за такой проступок его ожидала долгая порка. Но одновременно это и восхитило его — только так нас привлекает то, что чуждо нам и потому желанно вдвойне. Б рассказал, что жизнь обошлась с ним жестоко, и он в детстве остался сиротой на улице. Выжить, кроме как воровать, не представлялось возможным, поэтому он и ступил на эту опасную тропу.

      — Я никогда не беру слишком много, — говорил он. — Ни разу я не обворовал дом или человека подчистую. Я всегда забираю только то, что мне необходимо прямо сейчас. Из богатого дома я могу вынести только два подсвечника, если мне не в чем зажигать свечи по вечерам. Из широкого кармана богатого растяпы я вытащу только один золотой из целой горсти, если мне необходимо купить всего лишь хлеба, яиц и масла.

      Он придумал целую систему, по которой воровал, и ни один замок, ни один дом не был для него заперт. Его руки были такими же ловкими, как у фокусника, и, пока он говорил, остановил руку рядом с ухом А, и в его ладони возникла монета.

      — Никогда не носи мешочки с деньгами на боку, даже завязанными, — усмехнулся Б, возвращая монету смущённому и изумлённому А. — Их легко развязать и затем так же стянуть обратно. Лучше прячь их во внутренние карманы.

      Так они общались ещё очень долго, гуляя по рынку, и А полностью очаровался своим новым знакомым. Он не заметил, что прошло много времени, и если ему не поспешить, то дома его ожидало наказание. Он грустно сообщил об этом Б, и тот лишь понимающе похлопал его по плечу и предложил довести до конца рынка. В конце, когда пришла пора прощаться, Б неожиданно притянул его за плечо ближе к себе, потому что тот мешал потоку людей. Когда А отстранился, Б вдруг улыбнулся и сказал ему расстегнуть верхние пуговицы своего пальто. А сделал это и шокировано поглядел на амулет с аметистом, висевший у него на груди. Его переполняли самые противоречивые чувства: благодарность, восхищение, страх, стыд.

      — Но зачем? — только и смог он выдавить из себя, надеясь, что его взгляд благодарнее слов. Б только потрепал его по голове и усмехнулся.

      — Все мы должны иногда получать немного удовольствия — просто так, ни за что. — Наклонившись к нему, он ещё прошептал: — Надеюсь, когда-нибудь ты станешь свободнее, чем есть сейчас, и мы отправимся с тобой исследовать другие страны.

      Они разошлись, и А так и не узнал, где же сможет найти нового знакомого теперь. Перед замком он снял амулет и, вспоминая слова Б о свободе, с сожалением положил его во внутренний карман. В своей комнате ему пришлось спрятать его глубоко в тайник, куда родители не имели доступа, иначе бы возникло много вопросов.

      Поздними вечерами он доставал его оттуда и держал в руках, разглядывая и проводя пальцами по драгоценному камню. Его сердце по-юношески горячо и чувственно трепетало, прокручивая события того дня. Ему хотелось встретить Б ещё, но на рынок его должны были отправить не раньше, чем к выходным. Он ещё так мало знал Б, но скучал по нему, и это обескураживало его.

      С нетерпением А дождался выходных и встретился с Б. Они вновь разговаривали, смеялись и гуляли уже по городу — А специально быстро закупил всё на рынке, чтобы побольше времени выделить на прогулку. Уже не боясь быть замеченным торговцем лавки с его амулетом, А надел его на себя, и солнце радужно отражалось своими лучами в аметисте. Он рассказал Б, где живёт и как ему хочется скорее повзрослеть, чтобы прекратить весь тот скучный распорядок, в который превратилась его жизнь. На что Б ему ответил:

      — Если ты не изменишь ничего сейчас, возраст не поможет.

      А задумался над его словами, но так и не понял, что именно должен сделать, если почти всё время находится под опекой родителей и в заботах о доме. Такие их прогулки продолжались ещё долгие недели, и Б всё не говорил, планировал ли он тут остаться или должен был ехать дальше, в другие страны и города, ведь его мечтой было изъездить весь мир.

      Однажды он совсем удивил его. Вернувшись домой, А сначала выполнил все указания и требования родителей. Поздним вечером у него осталось немного времени на себя, и он поднялся по лестнице наверх, на небольшую площадку на открытом воздухе. Отсюда прекрасно виднелся город и далёкий густо-синий горизонт, изрезанный странствующими кораблями.

      А нравилось тут сидеть, вдыхать солёный ветер и думать в тишине о чём-нибудь своём. Однажды его позвал шёпот, и он сначала испугался, стал искать глазами, откуда тот слышался, а затем, наконец, нашёл фигуру в дальнем конце площадки. Это оказался Б, неизвестно как сюда попавший. Они обнялись, рассмеялись, спрятались за башенкой от ветра и стали негромко переговариваться. Б рассказал ему, как пробрался сюда и какие замки на дверях им стоило поменять, а где усилить охрану. А лишь доверчиво прижимался к нему и внимал каждому его слову, ловил каждый его взгляд и эмоцию, сам не осознавая, что влюблён, и это слишком заметно со стороны.

      Такие встречи продолжались долго, пока однажды, вернувшись с рынка весь счастливый и окрылённый, А не оказался втоптан в грязь своими же родителями. Им донесли зоркие знакомые, что их сын шатается с каким-то подозрительным типом и чуть ли не подворовывает у каких-то торговцев. Не разбираясь, правда то или нет, отец жестоко избил мальчика и в качестве наказания посадил в темницу, словно тюремного заключённого.

      А плакал от обиды и боли. Его кормили скудной едой, комнату выпотрошили до нитки, нашли тайник и кулон, разбили аметист вдребезги (так же, как и его сердце) и выбросили. Он остался в одиночестве в сырой комнате почти без света, только с тусклым зарешёченным окошком. Он слушал крики чаек и шум волн и поднимался на носочках, чтобы позволить ветру трепать свои волосы — только так он мог хоть чуточку почувствовать свободу.

      Однажды в окно постучали, и ему показалось, что он просто заснул от истощения и бредит. Но это было явью: за окном виднелся Б, его любимый и милый Б, по встречам с которым А особенно страдал. Б сказал, что кое-как забрался по стене сюда, благо, что окно темницы оказалось первым. За углом он спрятал лодку, на которой подплыл, а дальше передвигался сам, цепляясь за булыжники и стараясь не поскользнуться — иначе путь только один — в воду.

      Б стал приносить ему более вкусную еду и старался навещать его почаще, но днём не получалось — могли заметить приплывающие корабли. Ещё он старался научить его, насколько это было возможно, как он мог бы открыть дверь в темницу, и даже передал ему отмычку. Никто не охранял А, ведь он был абсолютно безопасен и никак не мог справиться с массивной дверью. Так что он иногда пытался ковыряться в замке, но ничего путного не выходило.

      Б уже не мог сам спуститься к нему, ведь замок стали гораздо тщательнее охранять, так как новость о том, что богатый отпрыск болтается с вором, всколыхнула город, и охрана повысила бдительность. Не только в замке, но и в городе, на рынке в том числе. Б признался, что с каждым днём ему приходилось становиться всё изобретательнее и осторожнее, большую же часть дня отсиживаться в здании и не светить своим лицом. А понимал, что тот бы давно уехал, если б не он. Это и грело его, и волновало.

      Отец собирался держать его не меньше двух недель, чтобы преподать урок и научить.

— В тюрьме посадят на всю жизнь за воровство, может, это отучит тебя воровать! — рявкнул он однажды, спустившись к нему. — И это мы ещё даём тебе приличную еду, одежду и даже воду для мытья.

      А кое-как терпел это, и оставалось уже пару дней до его выхода, как Б перестал к нему приходить. А сразу заподозрил нехорошее, его сердце ёкнуло от отвратительного предчувствия. Вечером к нему спустился отец и с удовлетворением оповестил:

      — Твоего друга-вора, слава Богу, поймали за очередным дельцем. Хотел украсть деликатесы! Ещё чего удумал, ворюга! Завтра на рассвете его повесят. Чтобы он никуда не убежал, я решил оставить его у себя в замке, приставил к нему охрану. Никуда не денется!

      А побледнел и на какое-то время перестал чувствовать своё тело. Эта новость почти что убила его и, наверное, убила бы, будь это делом свершённым. Но он ещё мог помочь другу, пусть это казалось нереальным. Наступила ночь, и А принялся за дело с невиданным упорством. Вспоминая советы Б, он старался взломать замок, напряг все мышцы до судороги, стёр пальцы, но наконец замок щёлкнул, и А не ощущал большего счастья, чем тогда. Оказавшись на свободе, он стал судорожно соображать, что же ему делать.

      Для начала он воспользовался потайной лестницей и добрался до этажа, где находилась кладовая. На другом конце коридора виднелись охранники, но А, воспользовавшись сумраком, промелькнул мимо них и отыскал среди забытых и ненужных вещей туповатый, но незаменимый прямо сейчас меч. Затем он спустился до другой темницы, где, как предполагал, его отец мог запереть Б. Он боялся, что у двери будут стоять два человека, и тогда ему будет сложно справиться с ними. Но, к его счастью, там стоял всего лишь один, хотя крепко сложённый и вооружённый до зубов.

      А ни разу не дрался на мечах, да и в силе явно уступал сопернику, поэтому, выглядывая из-за угла, понимал, что выбегать прямо на него было бы глупо. Если зайти со спины или сбоку — тогда можно рассчитывать на внезапность… Но ход к темнице был только один. Тогда А отошёл в боковой коридор и негромко, но так, чтобы охранник услышал, постучал мечом по стене. Первый раз ничего не случилось, поэтому он сделал это во второй раз. Эхо было такое, что трудно понять, откуда звук.

      На пересечении коридоров показался охранник, и А, тихо ступая в тени, подобрался к нему. Тот повернул голову в противоположную сторону, разглядывая или думая, идти или нет в боковой коридор. А нанёс быстрый удар плашмя по голове. Охранник упал, но не отключился, А запаниковал и стал бить сильнее, не давая ему кричать и звать на помощь. Он остановился только тогда, когда понял, что из-за паники перестарался и, возможно, даже убил его: кровавя струйка текла по каменному полу. А стало страшно, но он собрался, нашёл ключ и открыл темницу.

      Б изумился, увидев его, и они снова были вместе, но времени оказалось мало — глухие удары всё же где-то услышали, и теперь наверху охранники переговаривались и топали, спускаясь вниз. Б и А переглянулись и быстро сообразили, что иного пути, как через потайную дверцу, нет. Оказавшись на улице, они сразу побежали к лодке Б, оставшейся здесь с вечера. Когда они отплывали, вслед им смотрели охранники замка с пирса, и отец А кричал ему:

      — Если ты уедешь — я отрекусь от тебя!

      Но А давно сделал свой выбор.

      Только когда они отплыли уже далеко от ненавистного города, А вдруг сказал:

      — Мне сказали, что тебя поймали, когда ты пытался украсть какие-то деликатесы. Это… ради меня?

      Но уже и так он знал, что это ради него — Б не привык есть так шикарно. Тут же А спохватился и залился краской от стыда:

      — Я ведь потерял твой кулон… Его выбросили, пока я был в темнице.

      Наверное, он выглядел так несчастно, что Б не выдержал и, поцеловав его, пообещал, что подарит ему целую охапку кулонов, как только они доберутся до другого города.

      — Ну и по традиции, жили они, наверное, долго и счастливо, потому что на этом история заканчивается, — устало зевнув, протянул Чес и прикрыл глаза. — Говорят, в экспозиции того замка можно увидеть тот самый кулон — уже не такой яркий и треснувший, но, тем не менее, как будто из истории. Завтра и увидим.

      Джон улыбнулся, потрепал парня по волосам и поцеловал в щёку. Чесу много и не нужно было: всего лишь крохотная доля нежности, и вот он уже счастлив, беззаботен и почти спит, преданно прижавшись к его телу. К Джону же сон не шёл — постепенно приятные эмоции разбавлялись холодком, который теперь уже неотступно следовал за ним после того, как он впервые осознал, насколько опасны чёрные лилии и всё, что за ними скрывается.

      Он лежал, стараясь не двигаться лишний раз и не беспокоить Чесу. Когда же это стало невыносимо, он аккуратно выбрался из-под него и, чтобы не мешать, ушёл к окну вместе с планшетом, надеясь отвлечь себя. Снова отчаянно захотелось курить, но Джон пересилил себя и выпил стакан лимонада. На планшете появилось новое уведомление. Джон надеялся, чтобы это был не новый рассказ, и в чём-то его мечты сбылись. Это автор вновь баловался своими умениями нести красивую чушь и публиковал очередную запись про демонов, которые видел лишь Джон. Понимая, что делать, в общем-то, нечего, он открыл блог и принялся читать — благо, там всего пара строчек.

      «Исходя из предыдущего факта (демон не может убить сам себя), логично предположить, что кто-нибудь сумеет его убить. Так и есть. Достаточно любого предмета, которым можно убить, и демонической силы, которая будет в нём заключена. Именно поэтому лучше украсть оружие у самого демона — тогда заключённой в нём силы будет достаточно».

      Джон раздражённо ухмыльнулся и выключил планшет. «Ну да, всего-то!» Решив, что это самые бесполезные факты на свете, он ещё некоторое время бездумно разглядывал город за окном, а затем, заметив светло-розовую каплю, окрасившую чувствительное полотно неба, понял, что пора бы и заснуть к утру, и вернулся в кровать к Чесу.

      Днём они сходили к тому старинному замку около моря — было интересно зайти в него и проверить историю автора, хотя Джон почему-то догадывался, что всё окажется правдой. Внутри уже давно всё обставлено и оборудовано по-другому, многие лестницы закрыты для осмотра, стены пропитаны сыростью и мхом, потрёпанные предметы расставлены явно не так, как было при бывшем хозяине, отце мальчика из рассказа, а часть наружных камней обвалилась и осыпалась в море. Но всё же главное — мощь и величие этого замка — здесь всё равно осталось.

      В подвале обустроили уютный музей драгоценных вещичек: красивой посуды, украшений, дорогих одежд. В ярком точечном освещении каждый предмет выглядел изумительно и красиво. Джон не удивился, когда они с Чесом наткнулись на то, что искали: автор их не обманул. Невзрачный среди остальных украшений, но выделявшийся ярким, пусть и потускневшим со временем аметистом, кулон лежал под стеклом, и взгляд задерживался на трещине по всему камню. Джон уже и сам готов поверить, что история — реальна, если все её доказательства можно увидеть прямо перед собой.

      Чеса это открытие воодушевило так, как никогда раньше: глаза засияли, губы накрыла лёгкая мечтательная улыбка. Он был ещё так молод, и его душа с наслаждением открывалась подобным милым, загадочным, но всё же явно подстроенным рассказам. Но Джон радовался не меньше его — уже без особой причины, почему то или иное событие повлияло на Чеса, а просто заражаясь его разрумянившимися щеками и восхищённым шёпотом.

      Остальное время они провели на пляже: вопреки рассказам о грязном море около Генуи, вода встретила их своей прозрачностью и томлёными, разнежившимися волнами. Джон резал сочное манго, купленное на рынке, а Чес быстро поедал виноград. Почти всё место на полотенцах, где должны были лежать они, занимала еда и напитки, и что-то в этом забавляло их обоих. А ещё Джон почти и не вспомнил бы, что между ними произошло вчера, если бы не тот факт, что проснулись они в одном номере.

      Он знал, что всегда, в большей или меньшей степени, после подобной близости отношения обычно застревают, замораживаются, требуют передышки или переосмысления — в общем, в любом случае наступает некая пауза, хоть в чём-нибудь выражавшаяся. Когда они с Джейком впервые занялись сексом, на следующее утро парнишка был задумчивым и мало разговаривал, не хотел объятий и поцелуев, даже попросил дать ему пару дней «отдыха».

      Как только Джон тогда себя ни проклинал: и обвинял в том, что сделал что-то неправильно и Джейку теперь противен секс, и думал, что они теперь расстанутся, и это клеймо будет висеть на его шее до конца жизни. Но потом, спустя несколько дней, Джейк сам пришёл к нему, был нежен и ласков, снова попросил его заняться с ним сексом, и всё вернулось к прежнему.

      Джон потом узнал, что это была своеобразная перезагрузка: парню всегда надо свыкнуться с непривычным для него. Но Чес… Чес всегда и во всём оказывался выше, исключительнее и лучше других. Он не только не выглядел отстранённым, но и, казалось, даже расцвёл ещё больше. Джон уже сравнивал его с бутоном, который слегка раскрылся после первых жарких прикосновений, но теперь Чес распустился ещё лучше, налился своим истинным, прекрасным цветом и грелся в лучах нежности и ласки. Никогда ещё Джон не видел его таким спокойным и счастливым — как будто ощутив всю свою сексуальность и значимость, он наконец-то оказался на своём месте. Джон даже смущался, видя в его глазах благодарность и любовь; а уж не в его характере смущаться, это точно.

      Он бы желал зациклить этот день, каждое его движение и оттенок. Остаться тут навсегда, вечно ходить по выщербленному булыжнику рынка, уставать от липкой жары днём, разглядывать янтарные полосы на стене от ставен на окнах, лёжа на кровати в обнимку с Чесом, раскачиваться на волнах, целоваться с Чесом, спрятавшись в жасминном саду, вечерами садиться на прогретый камень набережной и разглядывать пылающий, страстный закат. Джон хотел бы так, но это невозможно.

      К тому же поздним вечером Чес подошёл к нему с полупечальной, тоскливой улыбкой. И Джону стало понятно, что они уезжают в следующий город. Не уезжать уже казалось странным, да и сами поездки они теперь воспринимали не как развлечение, а как цель, которая их к чему-то должна привести. Чес, конечно, думал о чём-то возвышенном и менее осязаемом, например, что-нибудь осознать или стать мудрее. Но Джон понимал, что их путь ведёт к чему-то другому. К ответу, который может понравиться не всем, к решению, которое потребует каких-то жертв или усилий.

      Джон чувствовал, что получит разъяснение всем своим вопросам точно, но будет ли это своевременно? Возможно ли, что ему придётся ответить самому и гораздо раньше? Он не знал и, если честно, понимал, что это слишком лихорадочные мысли для одной только новости Чеса о том, что вышел новый рассказ.