Живот неприятно терся о рулевое колесо, и он с раздражением отодвинул кресло до максимума. Это все сраный фастфуд и сидячий образ жизни! Мужики с нормальными семьями играют с детишками в футбол по воскресеньям, после работы ходят в паб с друзьями, а дома их ждут жены с ужином. От этой же стервы ужина не дождешься, даже если бы умела готовить. И дочки такие же будут, уже от родного отца нос воротят — не угодил им чем-то, соплячкам. Да пошли они все… Надо было свою девочку тогда найти, заставить извиниться и дальше жить, как в сказке: чистая квартира, вкусная жрачка, охренительный секс. 

Он свернул самокрутку — специальная смесь, как раз для вечера пятницы после дебильной недели в разъездах по этим сраным городишкам. Да, секс был улетный, такого больше ни с кем и никогда. Жена и так-то была в постели бревно-бревном, а после родов еще и раскоровилась, начала претензии предъявлять: так ей больно, так неудобно, туда порядочные женщины не дают. А раньше как было просто: вобьешь тонкое тело в кровать, укусишь в плечо посильнее, до стона, ну шепнешь пару раз, что любишь, — и делай, что хочешь, почти никаких запретов. И не врал ведь, любил, раз до сих пор помнит. Надо, надо было найти, ударом в живот на колени поставить — ничего, не сломается, — за волосы взять и смотреть, как испуганные глаза наполняются слезами, а дрожащие губы шепчут его имя. И напомнить: я вот тебя люблю, а ты меня нет, нехорошо, детка, давай-ка, докажи свои чувства. И тут сразу тебе и минет пятизвездочный, и завтрак в постель… 

Твою мать, сам виноват, нехрен было так наряжаться! Эта дизайнерша как придумает прикид — можно сразу в рекламу по телеку. А тут в сраный паб вплывает такая красотка с обложки, что настоящие девки нервно курят. Он специально иногда наказывал так: в мини и на каблуках по улицам с ним ходить. Идешь, длинные пальцы в тебя намертво вцепились, мужики оглядываются с завистью, бабы — с ненавистью, а ты свою девочку то в губы поцелуешь, то по заду шлепнешь. А то и зажмешь где-нибудь в переулке, если приспичит. 

Самокрутка догорела до фильтра, и он привычным щелчком выбросил окурок из окна фургона, краем глаза проследив за искорками в февральской сырой темноте. Надо было построже, конечно, а то тоже начались заявочки: можно понежнее, веревки мне не нравятся. Пару раз даже ушел, обиделся, ссыкуха. Пришлось обещать встречу с семьей, а то не доверял уже, как раньше. Это все друзья подговаривали, завидовали. Особенно гопник. Если бы не этот козел, все было б нормально, родители бы поверили и ничего не узнали. Но нет, надо было припереться со своими байкерами поздно вечером и орать на весь дом. Рожа с размалеванными глазами перекошена, за спиной качки в черной коже с шипами — мамаша с папашей чуть от одного вида не обделались, а уж когда он им рассказал, с кем и чем сынок их занимается…

На светофоре пришлось делать еще один косяк — первый не вставил. До сих пор трясет от злости, как вспомнишь, что эти говнюки устроили на следующий день у подъезда, и как металлюга методично крушил все в квартире, даже комп не пожалел, сволочь. Ну и все: родаки психанули, что он в дерьмо вляпался, и увезли обратно в Болтон, болото сраное. А то бы денег не дали на бизнес.

Жениться пришлось чуть ли не на первой попавшейся — доказывать, что мужик. Бизнес тухлый, жена — фригидная стерва, жизнь — дерьмо. А кто виноват? Все эта паскуда в красном платье с ногами от ушей…

Он едва успел нажать на педаль тормоза: на узкую дорогу прямо перед ним выскочила тонкая фигура, закрывая лицо от яркого света фар. Вот тоже еще дебилы, зожевцы хреновы. Нельзя, что ли, днем побегать? Понаставили в своей сраной деревне знаков на десять миль в час, уроды. Фонари бы лучше повесили, чем водителей задерживать после трудовой недели. Еще и палец показал? Шевели задницей, а то не поленюсь, догоню и врежу. Как раз настроение подходящее. 

Сердце вдруг радостно забилось: трава торкнула или реально повезло? Внимательно изучив в навигаторе телефона карту местности и убедившись, что другого выхода в деревню нет, он оставил фургон у дороги и пошел по мокрой тропе. Через две выкуренные сигареты послышалось тяжелое дыхание и топот бегущих ног, и он поймал фигуру в красной толстовке за капюшон, вспыхнув в глаза фонариком.

— Ну что, Кристи, девочка моя, скучала по своему медвежонку?

Хью посмеивался над собой: вместо того, чтобы в пятницу вечером пойти в паб и найти подружку на ночь, проверяет, как там Чейз. Или это у него хобби такое новое образовалось: вечером дать крюк и проехать через деревню? Типа шериф-доброволец. На обочине рядом с дорожкой, где обычно бегал Чейз, стоял грязный белый фургон с надписью «Проблемы с компьютером — мы уже едем», такого Хью раньше не видел. Водителя в кабине, заваленной обертками, не было, и Хью сфотографировал номерной знак — случаи всякие бывают. Ну что там у нас за темные делишки с «ИП М. Спенсером», господин учитель? Адюльтер? Наркота? Незаконная торговля ответами на контрольные? Подождав у фургона минут пять, Хью сплюнул, сердясь на свою навязчивую идею вывести Чейза на чистую воду, и пошел вперед, обходя лужи.

Зеленый огонек бегового фонарика мерцал тускло, едва видимый из-за массивной фигуры другого человека. Спенсер, догадался Хью. Неожиданно в лицо Чейза ударил яркий луч, и он попытался отвернуться, выдираясь из пальцев, туго скрутивших воротник толстовки. Как и ожидалось, боец из этого писателишки был никакой: вместо того, чтобы выдавливать противнику глаза или бить по кадыку, тот пытался разжать душащие его пальцы. Понятно, в общем, что продержится он недолго: мало того, что драться не умеет, еще и весовые категории разные, хорек против медведя.

— Эй, а ну отпусти его! — Хью двинулся вперед. Спенсер развернулся вполоборота, потащив за собой Чейза, и посветил фонарем.

— Кристи, это твой новый? — нет, не медведь. Жирный боров, брюхо на штаны свисает. — Ты же таких любишь, больших и сильных.

— Отпусти, Спенсер, — прохрипел Чейз, затравленно глядя на Хью, — давай поговорим в другом месте.

— Зачем в другом, — насмешливо отозвался боров, — тут все свои, я ему пару советов дам, как опытный пользователь. Ты, мужик, когда его трахаешь — пожестче с ним, он пищит прикольно…

Чейз пнул его в ногу и немедленно рухнул на колени в грязь от сильного удара кулаком в живот.

— Ты, детка, смотрю, забыла все, чему я тебя учил, — зарычал боров. — Вот из этой позиции и повторим, — он угрожающе замахнулся.

Чейз, вместо того чтобы вскочить и убежать, закрыл голову руками и съежился.

— Ну что, ты нас обоих обслужишь, Кристи? — Спенсер обернулся к Хью и осклабился. — Давай с меня начнем, по старой памяти. Я ведь тебя любил, а ты меня предал, подонок, — он схватил Чейза за волосы и задрал голову вверх, слепя фонариком. — Сейчас ответишь, паскуда, за то, что всю жизнь мне сломал!

Хью немного опоздал, и перед тем, как взвыть от боли в заломленной руке, Спенсер изловчился пнуть жалкую фигурку. Чейз охнул и оперся ладонями о чавкнувшую грязь. Хью поморщился, представляя, как ему сейчас хреново.

— Пошел вон отсюда, козел, — процедил Хью, отталкивая от себя тяжелое рыхлое тело, — еще раз здесь тебя увижу — до конца жизни жалеть будешь.

— Я вам обоим еще устрою, гомики сраные, — срывающимся голосом пообещал Спенсер, и Хью отказать себе в удовольствии не смог. С разворота пнул борова в жирный зад и презрительно смотрел, как он удирает по грязи на четвереньках в свете забытого фонарика. Потом подошел к Чейзу, чтобы помочь ему подняться, но тот испуганно шарахнулся от протянутой руки.

— Не надо меня бояться, я натурал, — зачем-то стал оправдываться Хью.

— Он тоже, — выдохнул из себя Чейз, с трудом вставая на ноги. Потом снова согнулся пополам, и его вырвало.

— Пойдем к машине, отвезу домой.

— Спасибо, я сам, — слабо ответил Чейз, вытирая грязной дрожащей рукой лицо.

— Я уже видел, как ты сам в луже валяешься, — резко ответил Хью. Сейчас-то зачем из себя добродетель корчить? — А если он еще не уехал?

Чейза опять вывернуло, и Хью недовольно покачал головой: совсем слабак. Главное, чтобы Чарли не узнал, а то расстроится. 

Высадив Чейза у двери дома, он достал телефон и нашел нужный номер.

— Бен, привет. Пробей-ка мне машинку, потом сочтемся.

Матильда даже наушники сняла, прислушиваясь. Уже, вообще-то, десять вечера, куда там Кристи убежал так далеко? Часы ему сказали, что он свою дневную норму шагов не выполнил, — и побежал. Он всем старается угодить, даже перед Siri один раз извинялся, что обматерил ее случайно. Матильда любовно погладила новый iPad. Повезло Чарли: заходишь с Вильямом в магазин и берешь, что хочешь, не глядя на цену. С Кристи так только в супермаркете можно, он деньги тратить не любит, хотя мог и Теслу новую купить, вообще-то.

Хлопнула входная дверь, и Матильда удовлетворенно вернула наушники на голову. Сам виноват, что долго не приходил, а она захотела принять ванну, — пусть теперь под холодной водой моется. Когда через двадцать минут дядя вышел из ванной и не пожелал ей спокойной ночи, Матильда подняла бровь: это он так ее наказал, что ли? Как регрессивный мизогин? А уж когда он закрыл дверь в спальню, она рассердилась: вообще-то, это она в доме ребенок, а он должен вести себя как взрослый. Потому что подросткам сложно, и они, как Алиса, знают только, кем они с утра проснулись, а потом уже все непонятно: то растут, то уменьшаются. Это Кристи так Вильяму по телефону объяснял.

В полночь она отложила планшет и пошла проверять, что делает дядя. А то вдруг мужика притащил, а с ней не посоветовался? Приложив ухо к двери, Матильда услышала, что он плачет. Ей сразу стало стыдно и страшно и захотелось его обнять и успокоить, как он это делал для нее в прошлом году. 

Перед выпускными экзаменами в средней школе Матильда перегорела. Она так хотела получить высшие баллы, что училась круглыми сутками, раздраженно отмахиваясь от встревоженного Кристи: он что, не понимает, что ей надо стать фармакологом и создать лекарство от рака? После двух ссор с дядей, трех бессонных ночей и бесчисленных чашек кофе у Матильды началась истерика. Кристи ворвался в туалет, где она пыталась проглотить сразу четыре таблетки парацетамола, наорал на нее и долго отпаивал чаем, посадив к себе на колени, как в детстве. Потом объяснял, что она нужна ему живой и здоровой, а на образование велел забить, но Матильда только упрямо мотала головой. В конце концов он уложил ее спать и долго держал за руку, стоя на коленях у кровати, а ночевать остался прямо на полу на коврике. Матильда уснула в слезах. Не из-за себя, а потому что вспомнила, как Кристи несколько месяцев спал на полу рядом с маминой кроватью, когда она уже плохо ориентировалась из-за лекарств.

Сейчас дядя плакал, как в тот вечер, когда умерла мама: горько и безнадежно. Матильде очень хотелось его утешить, но она не знала как: она так старалась отдалиться от Кристи и начать свою жизнь, чтобы он мог вернуться к своей, что совсем запуталась. Она даже не знала, хочет ли он жить как раньше. 

А вдруг это она виновата? Много лет назад дяде прислали диск с альбомом знакомого музыканта, и он швырнул его об стену так, что треснул пластик коробочки. «Нет, Джеки, — кричал Кристи в телефон, — мне не нужны доказательства, что он звезда, а я грязь под его ногами, я и сам это прекрасно знаю! Он со мной уже наигрался, и не надо больше притворяться, что я для него что-то значу! Так и скажи ему! Не жалею, не зову, пошел он на хрен!». Сортировка корреспонденции была обязанностью Матильды, поэтому все следующие присланные диски она прятала у себя в комнате, чтобы дядя не видел и не расстраивался. Выбросить их ей сначала не давал детский страх наказания, а потом и здравый смысл: на eBay первые релизы с автографом и переписанными от руки сонетами Шекспира на обложке стоили безумных денег.

Тяжело вздохнув, Матильда вернулась в свою спальню, оставив дверь открытой и дав себе слово выгулять с утра собаку.