— Может, ты хочешь мне что-нибудь сказать?

— Что? Нахуя? Ты хочешь внимания, или что?

— Ты серьезно не понимаешь?

— Да?

Я, ничего не понимая, обернулась, оторвавшись от разглядывания чьих-то кружевных труселей. Что он, блять, имеет ввиду?

Так этот чертила вёл себя всё время, начиная с того момента, как мы выбрались из рыжего тумана. Он просто молчал, смотря куда угодно, но не на меня, и периодически задавая один и тот же вопрос. Честно, я пыталась извиняться, угрожать а также расспрашивать, однако он, блять, партизански молчал.

— Чё, сука, я должна тебе сказать? — снова буркнула я. — Что? Скажи за меня, я тупая. Дай, ебаный в рот, подсказку. Я охуеть как плоха в угадайках.

Ответа не последовало. Конечно.

С тяжелым вздохом я вернулась к разбору шкафа в очередной квартире местных ученых. Она была пятая по счету, однако надежда сдохла еще на третьей: ничего полезного, кроме туалетной бумаги и презервативов, не было найдено. И то, водяные бомбочки из окна побросать не получится, так что только туалетка. 

Трусы, штаны, толстовки, халаты, заначка с бухлом. Я выкидывала шмотье, раздраженно матерясь, и надеялась увидеть немного мятных леденцов. Но, кажется, хуй мне, а не освежающий ментол.

Шкаф кончился, и я разочарованно вернулась к комнате в целом. Носильщик рылся в стеллажах, периодически поглядывая на меня, и откладывал найденные записи. Не ебу, зачем он собирает эти черновики с личными заметками, однако он это делает. Очередной вопрос остался без ответа, но как же хорошо, что мне насрать. 

Господи, как я заебалась. Я так больше не могу.

Вся моя жизнь прошла под лозунгом: «Можешь-не можешь, поднимай свою жопу и делай. Потому что ты взрослая. Потому что больше никто не сделает это. Потому что проснешься ли ты завтра, или нет, зависит от тебя.» Но где я теперь? Больше не получится говорить себе, что однажды будет лучше, потому что никакого «однажды» не существует, есть только ближайший месяц или два. И вот ради чего я делаю всё это? Чтобы сдохнуть, но не сегодня, а чуть позже?

Блять, да в пизду.

Я обессилено подошла к кровати и свалилась, упав лицом на подушку. Она была насквозь пропахшей сальными волосами и сплошь в белых разводах от слез, но я не обратила на это внимание. Сразу после очередного избиения я пошла дальше искать оружие, но ничего не нашла. Я больше не хочу. Я больше не могу.

Судя по звукам, носильщик подошел к кровати и сел на нее, зашелестев бумагами. Так он обиделся или нет?

— «Я решила, что с меня хватит. Я передала длани змея данные о местоположении зоны девятнадцать. Они хотели сказать мне, когда будет нападение, чтобы я успела уйти, но я отказалась. Не хочу, чтобы меня пытали, когда я буду подозрительно себя вести накануне облавы. Не хочу бежать. Хочу остаться с Мартой, хотя она явно была бы против. Но она уже мне ничего не скажет.»

…мама в детстве читала мне сказки. У них такой похожий тон: размеренный, спокойный, выразительный, с мягкими переливами и осторожными переменами. Я так хочу не вникать, но, кажется, эта информация может быть полезна. 

Я хотела отдохнуть. Не судьба.

— Там есть что-нибудь интересное? Посмотри, над чем она работала.

— «Семнадцатое апреля. Нас с Мартой приняли в фонд, не могу в это поверить. Первое время мы будем просто ассистентами, но потом мы обязательно станем самостоятельными исследованиями. Хочу посмотреть на лицо Марты, когда она узнает, что меня назначили на очень важный и опасный объект. Конечно, это сделали из-за критической нехватки персонала, но всё же.»

«Двадцатое апреля. Я наконец выпросила полный доступ к материалам: довела доктора Вейн до белого каления, и она сдалась. Наконец я смогу сделать что-то полезное, а не таскать кофе и строить догадки. Марта сказала, что она тоже не отстает и работает на важном объекте, но, думаю, она врушка.»

«Двадцать первое апреля. Принялась просматривать записи. Название, конечно, так себе: «маска одержимости»? Что за бред? Почему нельзя было как-то по-другому назвать? Ну да ладно. Судя по всему, он псих. Ну, так говорит доктор Вейн. Мне кажется, всё просто, и я скоро пойму, что им движет. Не то, чтобы я лучше местных ученых, но… Ой, да ладно, конечно же лучшая.»

«Двадцать второе апреля. В его словах нет несостыковок, но… Некоторые вещи кажутся странными. Он говорит, что находится в близких отношениях с «чумным доктором», но почему-то в разных моментах его речь о докторе чувствуется по-разному. Он использует от раза к разу разную лексику и интонации. Ладно, надо еще подумать. Для первого дня вышло неплохо.»

«Двадцать третье. Вопросов всё больше. Я отложила несостыковки с отношением с доктору, списав всё на биполярное расстройство. Но он использует разные техники манипулирования, наслаивая их одну на другую, я сбилась со счета, выписывая их. Кажется, он не врет, наоборот, очень охотно обо всём рассказывает, но от этого еще хуже. Почему он хорошо относится к комедиям, но считает, что их не должно быть? Причем он не хочет лишить человечество чего-то хорошего, считает людей и этот мир забавными. Почему не знает, что такое кошка, но знает значение слова «бинокулярный» и способы его научного употребления? Откуда знает, что Чед ел на завтрак? Я… Я не знаю. Пытаюсь всё систематизировать.»

«Двадцать четвертое. Что за хрень.»

«Двадцать седьмое. Нихуя не понимаю.»

«Тридцатое. В записях постоянно повторяются одни и те же слова. «Ты», «уже», «расшифровала», «впрочем», «найди», «последний», «шифр». Кажется, я ебнулась и ищу закономерности там, где их нет.»

«Тридцать первое. Он видел, как я смотрела на него во время последнего интервью. Расшифровывая его, я проверяла текст всеми возможными способами. Двадцать часов спустя я перешла к азбуке морзе, взяв гласные как тире, а согласные как точки. Он сказал: «Неплохо. Приходи, лично поболтаем.» Блять, как? Как, сука?»

«Тридцать третье. Я подсыпала Вейн снотворное и пришла поговорить с ним. Я ничего не отвечала, но он сказал мне, что такие умные люди, как я, нужны в Аллагаде, откуда он пришел. Он сказал, что мне предстоит последнее испытание. Не хочу с этим связываться, уволюсь нахер, и Марте скажу, как эта пизда из кабинета вылезет.»

«Сороковое. Шифров всё больше, и для нас это теперь игра: я редактирую наброски Вейн и азбукой Морзе говорю с ним, а он отвечает и говорит со мной. Я сплю по часу в день, но оно того стоит. Мы говорим ни о чем, но это прикольно. Тем не менее, надо валить. Марта, блять, заебала работать, возьми трубку, сука.»

«Сорок пятое. Директор сказал, что Марту убили во время эксперимента. Прорыдала полдня, а потом на почту пришло странное письмо. Они хотят напасть на фонд. Я сказала, что подумаю.»

Мда, блять. Значит, вот из-за этой пизды я не умерла на тестах, а страдаю тут?

Я только тяжело вздохнула. Кровать такая мягкая, что сдохнуть хочется. Боже, да когда ж это всё закончится.

— И? Будем искать эту херню? Пытаться заслужить доверие масочника?

И тишина в ответ. Как обычно. 

— Ладно, как хочешь. Молчи, сука, — вздохнула я, вставая. — Пошли тогда, пидрила, будем искать хотя бы информацию. Компьютер должен быть…

— Тебя не интересует, почему я тогда так себя вёл?

— Чё, блять? — удивилась я. Он заговорил?

— Я навёл на тебя копьё и угрожал. Это не вписывается в мой привычный паттерн поведения. Тебе не кажется это странным?

— Да мне похуй…

— Серьезно? Ты просто хочешь умереть, да? Иначе я не понимаю.

Я тяжело вздохнула. Да, хочу. Но нельзя так сказать.

— Ну вот скажи. Ты меня кинешь, когда нас накроет медным тазом и ты будешь способен убежать?

Он задумался на пару секунд.

— Я… не знаю.

— Того, что ты не тупой, достаточно. 

— Что?

— Если б ты ответил «да», то пытался бы меня наебать, что было бы тупо. Ответил бы «нет», сошел бы за честного, но хладнокровного. Так что ты выбрал самый удобный вариант.

— Не пойму я тебя.

Он помотал головой и запустил руку в карман, вытащив из него розовую резинку для волос с бантиком.

— Возьми.

— Серьезно? — хмыкнула я, забирая подарок и наконец собирая волосы в тугой хвост.

— Это резинка моей младшей сестры. Она умерла от рака много лет назад.

— Стоп…

— Всё. Мертвые мертвы, а ты вполне живая. Пойдем, нам еще много что сделать надо.

Он встал с кровати и улыбнулся.

— Готова?

— Блять, я ёбнусь.

Нет, я определенно ёбнусь.

Нихера не понимая, я поднялась следом и, периодически косясь на этого психа, зашагала к выходу. Ладно, похуй, пляшем.

— А вот я бы тебя… Ахуеть.

Открыв дверь, я увидела растерзанное тело перед собой. Раны свежие, кровь еще течет, но он определенно мертв. Еще один выживший? Нет, это не важно. Важно то, что мясо сожрано полностью, оставлены только кожа и кости. И это, конечно, было сделано зараженным, однако странным было то, что из пустой глазницы вываливались зубы и ногти. Оно вырвало ему ногти и зубы, блять, а потом ссыпало в глазницу. Что за люди здесь, сука, работают?

— С этого момента ты ходишь в поле моего зрения. И не пиздишь. Вообще.

Носильщик просто кивнул.