Клод торопливо зажёг свечу и стал рыскать по полкам, собирая в первый попавшийся под руку мешок всё, что могло понадобиться. Тот значительно потяжелел, но Фролло, не обратив на это внимания, пробежался глазами по келье, обдумывая, что ещё может пригодиться. Может, было бы лучше перенести Эсмеральду сюда? Но она так слаба…

      Свеча еле освещала маленькую комнату и неестественно-бледное лицо цыганки. Клод вновь дотронулся до её горячего лба. Эсмеральда металась в жару. Он налил в миску воды и принялся обтирать её лицо, стараясь делать это как можно аккуратнее, и осмелился коснуться грубой мокрой тряпкой её шеи. Понемногу жар стал спадать, позволив ему отойти от неё, чтобы изучить остатки зелий из Двора Чудес. Он открывал одно за другим, как вдруг его лицо исказила гримаса ужаса — Клод отскочил от стола и бросился к цыганке, принявшись трясти её за плечи:

      — Эсмеральда! Эсмеральда, очнись! Ты слышишь меня? Эсмеральда!

      Наконец она приоткрыла глаза и направила на него затуманенный взор.

      — Где я?

      — Неважно. Я дам тебе воды, тебе нужно много выпить.

      — Я уже умерла? — с надеждой в голосе проговорила она.

      — Нет, конечно нет. Пей, — он поднёс к её губам стакан с водой и приподнял другой рукой голову: — Пей, тебе нужно много пить.

      Она сделала всего пару глотков и упала обратно на подушку.

      — Нет, нужно ещё. Пей ещё, — он вновь приподнял её голову — Эсмеральда повиновалась, но выпила всего с треть стакана.

      Вскоре ей понадобился и ночной горшок. После того, как яды покинули её тело, она стала понемногу приходить в себя. Спустя несколько часов, когда жар совсем спал и она спокойно заснула, Клод покинул дом.

      Встретившийся по пути в собор дьякон поинтересовался, здоров ли архидьякон. Уставший, он всё же зацепился за этот вопрос и, не моргнув, ответил, что болен, и приказал распорядиться, чтобы ему принесли жидкого супа с хлебом и бутылку вина. Тот заверил, что всё будет исполнено, и быстро ушёл.

      Клод обессиленно отшатнулся к холодной каменной стене. Утро пришло слишком быстро, невыносимо хотелось спать. Ещё и Эсмеральда решила, что умерла. Проклятый мерзавец! Что он сказал ей, что сотворил с нею, раз она пошла на такое? Да, она язычница, но ведь и для них самоубийство — страшный грех.

      Нет, нужно идти спать. Он сделал всё, что мог, сейчас она уже вне опасности. Даже лихорадка почти прошла. Она так молода, она справится с этим.

      И тут Клод подумал о том, что совсем позабыл о её душе в этой сумасшедшей схватке с болезнью. И кто — он, слуга Бога, пастырь человеческих душ!

      Клод добрёл обратно до дома, поднялся на третий этаж и, рухнув на кресло у постели Эсмеральды, провалился в сон.

      Эсмеральда проснулась, когда за окнами сгущались первые сумерки. Она оглядывала комнату, не в силах даже поднять раскалывающуюся от боли голову от подушки. Серые каменные стены с Распятием сбивали с толку: она помнила, что вернулась вчера во Двор Чудес, но всё вокруг выглядело настолько странным, что она не могла даже предположить, где находится. С трудом повернув голову, она увидела в кресле рядом спящего мужчину. Плащ мешал разобрать, во что он одет, — разглядеть удалось лишь то, что его поредевших волос уже коснулась седина.

      Эсмеральда прикрыла глаза, глубоко вздохнув. Болел живот. И ещё ужасно хотелось пить. Сил едва хватило, чтобы приподняться на постели, — перед глазами всё поплыло. Опираясь на своё ложе, она медленно опустилась на пол, но, не удержав равновесие, схватилась за мужчину.

      Тот мгновенно очнулся и обернулся на неё; бледная, с растрёпанными волосами, Эсмеральда опиралась на дрожащие руки и тяжело дышала. Незнакомец вскочил — плащ упал на пол. И тогда она увидела, что то был священник.

      Кусочки мозаики мигом сложились воедино: значит, это или монастырь, или что-то вроде того. Но если до этого она смотрела на него с интересом, то теперь к этому примешался страх. Священник первым нарушил молчание:

      — Ты в соборе. Ничего не бойся, теперь всё хорошо, — он подхватил её на руки и перенёс на кровать. — Ты помнишь что-нибудь?

      — Кто вы? Почему я здесь? Что… — Эсмеральда схватилась за голову и зажмурилась. — Что происходит?

      — Тише, тебе нужно беречь силы. Скажи, ты помнишь, что произошло вчера?

      Она нахмурилась и потёрла рукой лоб:

      — Я… Я помню, что у меня было свидание. Потом я вернулась во Двор Чудес. А потом я проснулась здесь…

      — Значит, не помнишь, — задумчиво проговорил священник. — Оно и к лучшему. Как ты себя чувствуешь?

      — Чего я не помню?

      — Расскажу, когда поправишься, обещаю. Ты не ответила: как ты себя чувствуешь?

      — Голова болит. И живот. И ещё очень хочется пить, во рту так сухо…

      — Хочешь что-нибудь поесть?

      — Нет… Только пить.

      — Хорошо, — он наполнил стакан водой и приставил его к губам Эсмеральды. Когда она допила, он подал ей новую порцию лекарства. — Оно невкусное, но ночью ты уже его пила, и тебе стало лучше. — Она, поморщившись, проглотила всё. — Теперь отдыхай, ты ещё очень слаба.

      Священник опустил её голову на подушку, и Эсмеральда прикрыла глаза, восстанавливая сбившееся дыхание.

      Наводя порядок, он не мог отвести от неё взгляда: на её бледном лице ещё ярче выделялись длинные ресницы, аккуратные, будто нарисованные, брови и такие же чёрные пряди волос. Он видел её перед собой, в своём доме, но это казалось чем-то нереальным: что, если всё это — только грёза, игра воображения, и он на самом деле по-прежнему один в этом огромном пустом доме? Но цыганка здесь. И она мирно спала, иногда чуть хмурясь от нового приступа боли.

      Урчащий живот прервал его любование и размышления. Клод вспомнил, что наказывал аколиту¹ принести еды. И точно: за входной дверью уже стояла корзина с горшком овощного супа, половиной буханки белого хлеба, куском колбасы и бутылкой вина. После обеда он как будто бы наконец почувствовал себя лучше.

      Клод вернулся в комнату на третьем этаже, захватив по пути какой-то фолиант и попробовал заняться чтением. Но из этой затеи почти ничего не вышло: он постоянно оглядывался на Эсмеральду, беспокойно спавшую рядом и стискивал книгу, распаляясь от представавших в воображении картин.

      О, сколько месяцев он жаждал увидеть её на своём ложе — и вот она в его доме. Воистину, бойтесь своих желаний! Не так он представлял себе их ночь, совсем не так. Не выхаживать он должен был её, а она — не травиться из-за этого солдафона!.. Разумеется, репутация вояк прекрасно известна всем, кто имеет глаза и уши. Но всё же архидьякон надеялся, что молодая жена будет интересовать капитана де Шатопера несколько дольше.

      И тут он вспомнил, что однажды уже стал невольным свидетелем подобного бегства цыганки. Кажется, это было весной. Да, это было весной. Эсмеральда бежала через площадь, а он наблюдал за ней с галереи… Проклятый солдафон!

      Клод сел на самый край узкой кровати и, едва касаясь Эсмеральды самыми кончиками пальцев, дотронулся до её виска, спускаясь по щеке к шее, ключицам. И одёрнул руку.

      Он упал на колени перед Распятием, принявшись сбивчиво твердить молитвы одну за другой так быстро, что язык не поспевал за мыслями. Он молил только об одном: дать сил справиться с искушением, не оставить его одного, спасти его, вернуть его на истинный путь, по которому он шёл, не спотыкаясь, столько лет. Но в глубине души чувствовал, что лукавит.

      — Что вы делаете?

      Клод вздрогнул.

      — Я молюсь. Как ты чувствуешь себя? Хочешь есть?

      — Мне немного лучше… Да, наверное… немного.

      — Хорошо.

      Он подал ей миску с прозрачным супом, помог сесть в постели, и Эсмеральда принялась за еду.

      — Вы здесь живёте? — спросила она.

      — Да, это мой дом.

      Вновь повисло свинцовое молчание.

      — Что было вчера вечером? Я помню только, что вернулась во Двор Чудес. А дальше… пустота.

      — Ты совершила большую глупость. Что произошло между тобой и Шатопером?

      — Откуда вы знаете? — вспыхнула Эсмеральда.

      — Это меньшее, что должно тебя волновать.

      — Вы следили за мной?

      — Можно и так сказать… — смутился Клод. — К сожалению, по долгу службы мне слишком хорошо знаком капитан де Шатопер. Я стал свидетелем вашей встречи на площади и решил проследить. Как видишь, это оказалось во благо.

      — Но что вам за дело до меня? — удивилась Эсмеральда, подняв на него глаза.

      — Об этом поговорим потом. Возможно. Так вот, вчера я шёл за тобой от самого притона и до Двора Чудес, пока из-за этих мошенников не потерял тебя из виду. Они привели меня прямиком к твоему покровителю.

      — К Клопену? О!..

      — Да. Я сказал ему, что у меня есть опасения на твой счёт, что ты могла наделать глупостей, — и оказался прав. Мы нашли тебя без чувств. Ты напилась каких-то зелий. Ты хотела покончить с собой? — он строго взирал на неё.

      Эсмеральда опустила глаза, и из-под ресниц скатилось несколько слезинок:

      — О, если бы кто-то знал, что я пережила в тот вечер!.. Это было ужасно! Я никому не могу рассказать. Я буду опозорена!

      Клод вырвал миску у неё из рук, отшвырнув её в сторону, и протянул ей полотенце, чтобы она вытерла слёзы.

      — Вы ведь священник? Я же могу вам довериться?

      — Говори, — глухо отозвался Фролло, вперившись в одну точку.

      — О, это… — она зарыдала и упала ему на руки. — Он так красиво говорил со мной! Я... я знаю, что у него есть жена, и… я говорила ему, что так нельзя, но он не слушал меня! Он… Он попытался… Нет! Я не могу!

      — Говори.

      — Он попытался… он… силой…

      — Он хотел взять тебя силой? — стальным голосом спросил Клод.

      — Да… О, я… я такая!.. такая глупая!.. — она заходилась рыданиями.

      Стой Феб сейчас перед Фролло — непременно превратился бы в пепел от одного лишь его взгляда. И это самое милосердное из того, что ему хотелось сделать с капитаном. Сейчас, когда у него на руках лежала Эсмеральда, плачущая из-за этого ничтожества, он своими руками с превеликим удовольствием низверг бы Шатопера в геенну огненную.

      — Тише, прошу, — Клод мерно гладил её по спине. — Он не стоит этого.

      — Да, я не хотела жить, — сказала Эсмеральда, отстраняясь, — Я взяла эти зелья у одной цыганки по соседству. Её самой не было дома, но мне открыли, меня ведь знают там… Как я теперь вернусь?.. О, только подумать, я могла лишиться надежды встретиться с матерью!.. — она ненадолго умолкла. — Когда вы молитесь… вам становится лучше?

      — Да. Если твоя душа открыта Богу и ты искренен в своей молитве, то тебе станет легче.

      — Научите меня.

      Клод удивлённо посмотрел на неё, но, быстро смирив эмоции, ответил:

      — Хорошо. Ты умеешь читать? — Эсмеральда помотала головой. — Что ж, тогда для начала нужно будет научить тебя читать. Французский и латынь, разумеется. А пока что отдыхай. Тебе нужно поправляться. Твой опекун волновался о тебе. Да, лекарство, — он налил ещё порцию и протянул ей бокал. — Всё, теперь отдыхай.

      Так прошло около трёх недель. Эсмеральда быстро шла на поправку: всё же молодой организм брал своё. Когда Эсмеральде стало лучше, Клод стал понемногу учить её читать и писать. Она схватывала быстро, хоть и не на лету: хорошую службу ей сослужила отличная память, прежде помогавшая запоминать слова множества песен на разных наречиях и языках.

      Епископ, узнавший, что его второй викарий приобщает цыганку к католической вере, даже немного обрадовался: как знать, быть может, Фролло распрощался с идеей гнать отовсюду язычников, раз обратился к другому методу.

      Но за то время, что Эсмеральда жила в клуатре и посещала собор, у Клода появились неприятные подозрения насчёт своего воспитанника: после визитов в собор у неё время от времени появлялись то скромные букеты полевых цветов, то печенье, то ещё какие-то знаки внимания… Фролло и до этого замечал Квазимодо застывшим на колокольне в те моменты, когда на она танцевала на площади. И всё же…

      Разумеется, он давно уже стал взрослым мужчиной. И, как бы Клод ни ограждал его от общества людей, которого горбун и сам уже давно сторонился, у того возникали обычные плотские желания. Но Фролло даже и вообразить не мог, что Квазимодо посмеет решиться на такое — ухаживать за Эсмеральдой!

      До этого существовал только один человек, пробуждавший в душе архидьякона похожие чувства, — Феб де Шатопер. Теперь их стало двое.