Прошло ещё около двух месяцев. Фролло, бывало, пытался завести тот же разговор, но Эсмеральда или не отвечала, или же вовсе сбегала от него во Двор Чудес. Но благоразумия и гордости не бросаться за ней следом у него пока хватало. Правда, однажды Клод подкараулил её на улице, когда она после особо напряжённого разговора уже две недели избегала посещения собора. Он увлёк её в переулок, прижав к стене дома. Но он не учёл, что, превосходя цыганку силой и размерами, сильно проигрывал ей в юркости: улучив момент, Эсмеральда выскользнула и скрылась в лабиринтах улиц Правого берега.

      И вот теперь, когда Париж уже изрядно пожелтел и начались первые затяжные дожди, она вновь появилась на службе. Но на этот раз, пожалуй, в самом цветастом наряде из всех возможных, и с монетками в косах. Эсмеральда ощутила на себе тяжёлый взгляд архидьякона и посмотрела ему прямо в глаза. Он нахмурился и через пару мгновений опустил голову, возвращаясь к мессе.

      — Как это понимать? — Клод остервенело захлопнул дверь кельи.

      — Это мой обычный внешний вид, святой отец, — с нарочитым смирением проговорила Эсмеральда, лишь раз взглянув на него из-под опущенных ресниц. — Разве что-то не так?

      — Да. Зачем ты так вырядилась? Где твои пристойные платья?

      — В них невозможно танцевать. Людям больше нравится, когда я выгляжу так. Вы не представляете, как хорошо было сегодня плясать и петь!

      — Ты… ты снова танцевала? И пела? Как?..

      — Да, — она равнодушно пожала плечами, — и вчера, и позавчера. И в остальные дни тоже. Мне ведь нужно на что-то жить.

      — Ты снова позволила им похотливо глазеть на тебя.

      — Что поделать? Мне ведь нужно на что-то жить, — настойчиво повторила она. — А это всё, что я умею. Я уже говорила вам это.

      — А я уже говорил тебе, что могу тебя избавить от этого унижения.

      — Я не приму подачки! Я не буду зависеть от вас! Чтобы вы мной помыкали? Этого не будет никогда! Вы можете научить меня своей вере, можете даже крестить меня, но я останусь цыганкой. А для цыганки нет ничего дороже свободы, святой отец!

      — Неразумное дитя, — Клод, вздохнув, покачал головой, опустил её на руки и замолчал. Прошло совсем немного времени, но ему оно показалось вечностью. Медленно, растягивая слова, он сказал: — Эсмеральда, я люблю тебя. Боже, я снова говорю это… Не то, снова не то. Это тебе уже известно.

      Она продолжала хранить молчание, с каким-то усталым выражением выслушивая священника.

      — Почему ты боишься меня? Объясни мне! Что есть такого в этом презренном капитане, что он очаровал тебя даже с кольцом на левой руке? Что такого в этом… Шатопере, чего нет во мне? — он ударил кулаками по столу; упоминание о капитане словно пробудило Эсмеральду — она встрепенулась, обернувшись на Фролло. — Что он сказал тебе такого, что такого он сделал, что ты?..

      Дрожащим голосом она прервала его:

      — О чём вы, святой отец? Я не понимаю: зачем вы упомянули этого ужасного человека?

      — Чем он так очаровал тебя? Мундиром? Может, молодостью? Или сладкими лживыми речами? Что есть в нём такого, чего нет во мне? — под конец он перешёл на крик.

      Эсмеральда приоткрыла рот, но, не найдя слов, замолчала и постаралась вспомнить свои встречи с капитаном. Чем он так очаровал её? Это был хороший, но ужасно сложный вопрос. Она припомнила разговор, когда он рассказывал ей про свою несчастную жизнь с нелюбимой женой, когда подарил украшение, прилетевшее ему в лицо через несколько часов. Подзабытые события разбередили старые раны. Она закрыла лицо руками и часто дышала, стараясь не заплакать из-за капитана. Вновь.

      Наконец, она смогла обуздать нахлынувшие чувства и взглянула на архидьякона. Его глаза пугающе пылали. Она смутилась, но всё же заговорила:

      — Я не знаю ответа на ваш вопрос. Но вы… вы пугаете меня. Ваши признания, ваши речи… И вы ведь священник. Этого ведь не может быть...

      Священник застыл на месте. От статуи его отличала разве что вздымающаяся грудь. Наконец он вздохнул и вопросил голосом, пронизанным отчаянием:

      — Неужели всё, что ты чувствуешь ко мне, — это страх?

      Цыганка покраснела и отвернулась в попытке это скрыть.

      — Эсмеральда, ответь, глядя мне в глаза.

      Она повиновалась:

      — Может быть, вы мне и… нравились… Но… боюсь я вас сильнее.

      Архидьякон медленно вернулся за стол и сел в кресло.

      — А теперь?.. — глухо вопросил он.

      Она сидела уставившись в пол и не поднимала на него глаз.

      — Так значит, я был прав. Сладкие лживые речи, мундир и побрякушки ценой в пару оболов¹ — вот всё, что нужно.

      — Так вот, кем вы видите меня? — вспылила Эсмеральда и вскочила со стула. — Так вот, за кого вы меня принимаете! За какую-то… постаскушку?

      Она уже едва не выбежала, но Клод, перехватив её, вжал в стену и закрыл ей рот рукой:

      — Нет. Я никогда не считал тебя потаскушкой, в отличие от блистательного капитана. Не смей больше так говорить, — последнюю фразу Клод процедил ледяным тоном, убирая руку от лица Эсмеральды. — Увы, я не пустомеля-офицер, чтобы понравиться тебе. Я не умею говорить так, как они. Не знаю, поймёшь ли ты меня сейчас правильно… Эсмеральда, никогда в жизни до твоего появления я не помышлял о женщинах. Вернее, если это и было, то слишком давно, чтобы я помнил это. Я был обвенчан с наукой тридцать лет назад. Что я могу знать о любви к женщине? Ничего!

      Эсмеральда едва дышала, боясь отступить от стены: казалось, если она сделает хоть полшага, то сразу упадёт. Она слушала его слова, пронзавшие её насквозь. Как он сказал? «Не думал о женщинах до тебя»?

      Она посмотрела на священника: он сидел, опустив голову, и воцарившуюся тишину нарушало только его рваное дыхание. Священник… И признаётся в любви ей! Цыганской девчонке! Зачем-то спасает её, выхаживает, поселяет в своём доме. Она медленно отошла от стены и, обогнув стол, горы толстых книг и свёртков, приблизилась к нему.

      Будто почувствовав её рядом, Клод вскинул голову и посмотрел на Эсмеральду. Она рассматривала его лицо, а он и не думал отворачиваться.

      — Ты могла бы полюбить меня? — его голос казался ровным.

      Цыганка нахмурилась.

      — Я не знаю… Я боюсь вас, — повторила она. — И, кажется, не поблагодарила за моё спасение тогда.

      — Это был мой долг. Ты можешь рассчитывать на меня, что бы ни случилось. Тебе нужно будет лишь прийти сюда.

      Он рухнул на колени; его руки сомкнулись на её талии. Эсмеральда лишь тихо ахнула и что-то неразборчиво прошептала.

      — Прошу, люби меня! Умоляю! Сжалься! Сжалься надо мной! Ты говорила, что я нравился тебе, — о, скажи, что я ещё могу надеяться!

      Эсмеральда стояла в ужасе и оцепенении, разрушенном, едва он умолк. Его горячий шёпот, его мольбы подействовали сильнее, чем то признание несколько недель назад. Она улучила момент, когда он чуть поослабил хватку, и отбежав к двери, прижалась к ней спиной.

      Клод встал с пола и с силой ударил по столу, но ни единый мускул на его лице не дрогнул. Он выдохнул.

      — Проклятье… Всё бесполезно. — Он отпер дверь: — Уходи! Я должен побыть один и подумать обо всём. Я жду тебя в следующее воскресенье.

      Эсмеральда бросила на него странный взгляд, сочетавший в себе и страх, и отчаяние, и благодарность, — и бросилась вниз по крутой лестнице.

      Путь до Двора Чудес она не заметила. Она шла, не видя ничего вокруг. Но едва она ступила на улицы квартала нищих, как остановилась в нерешительности: куда пойти? Домой, — заодно покормить Джали, или же?.. И направилась прямиком в кабак.

      Клопен недовольно спросил:

      — Что так рано? Святой отец выгнал тебя?

      — Я хочу покинуть Париж.

      — Покинуть Париж? Скоро зима!

      — Мне всё равно. Я хочу уйти.

      — Это из-за святого отца?

      — И из-за него тоже.

      В этот момент Клопена окликнул Матиас, жестом приглашая выйти на улицу.

      — Девчонку нельзя отпускать отсюда, — проговорил он вполголоса.

      — Матиас, если она его боится, то нам это не поможет.

      — Мы всегда можем продать её аббату. Например, из аббатства Клюни. Кажется, у него есть определённый вкус. Увы, епископ нас не выносит...

      — Ха-ха, епископ? Нет, клянусь брюхом Папы, ты безумец! Помышлять об епископе! — Клопен хохотал, держась за живот, и утирал проступившие слёзы.

      — Мы не можем разбрасываться такими девчонками. Ты подумай сам: ей уже семнадцать, а она всё ещё бережёт себя! Только представь, сколько турских ливров мы выручим за неё! А кроме того, — Матиас заговорщицки посмотрел на Клопена, — заполучим ещё одного святошу!

      Клопен хмыкнул и задумался: в самом деле, за то время, что Эсмеральда провела в соборе, пыл ненависти этого чернокнижника-архидьякона к цыганам и вообще бродягам вообще поутих. Чёрт возьми! Матиас прав: Эсмеральда слишком ценна. Он молча вернулся в кабак.

      — Даже и не думай. Архидьякону ты по вкусу; наших братьев и сестёр он теперь почти не гоняет. Нет, сестра, ты останешься в Париже.

      — Нет! Больше я не вернусь в этот собор и тем более — к этому архидьякону! Посылайте к нему кого угодно, хоть сами идите, — а я больше туда не пойду! — она озлобленно топнула ножкой и выбежала из кабака.