На следующий день в келью Клода Фролло постучался крайне взволнованный Пьер Гренгуар.
— Войдите.
— Вы так спокойны, учитель? — сказал поэт возбуждённо. — Неужели вы не слышали новостей?! Весь город об этом судачит с самого утра!
Клод поднял на него глаза и устало спросил:
— И о чём же таком болтают кумушки, что вы так врываетесь ко мне?
— Учитель! О, не могу поверить! Мэтр! Да как же? Ведь сестра Гудула пропала!
— Сестра Гудула? Полоумная затворница с Гревской площади?! Не тяните, у меня много дел.
— Разное говаривают, — отвечал Пьер запыханно, — но я сам видел, как она уходила через ворота Сент-Оноре с какой-то девчонкой.
Фролло напрягся; внутри он сейчас натянут подобно тетиве лука.
— С какой ещё девчонкой? Бог с Вами, мэтр Пьер! Сначала вы говорите, что Гудула пропала…
— Да! Так и есть! — перебил его Гренгуар. — Прутья решётки перебиты и сломаны! Люди даже говорят, что это Дьявол затворницу призвал к себе.
— Люди постоянно твердят, что он кого-то к себе призывает, — проворчал архидьякон.
— Так вот, и она ушла с какой-то девчонкой через ворота Сент-Оноре. С ними ещё была коза.
— Коза?
— Да, беленькая козочка с позолоченными рожками, — удивлённо с неменьшим удивлением ответил Гренгуар. — Она довольно милая и забавная.
— Так что же это за девчонка, мэтр Пьер?
Гренгуар почесал затылок:
— Кажется, какая-то цыганка. И говорят, имя у неё такое чудно́е… Как же её звали?.. — Пьер бродил по келье в тщетных попытках вспомнить имя цыганки, но потерявший терпение Фролло сделал это за него:
— Эсмеральда.
Гренгуар шлёпнул себя рукой по лбу:
— Точно! Так её и звали. А откуда вам она известна, мэтр?
— Она… она смела приходить танцевать и показывать разные колдовские штуки с этой своей козой перед собором. Мне не единожды приходилось прогонять её, но всё было без толку. А теперь, Гренгуар, идите, у меня много дел.
Эсмеральда ушла с Гудулой... Но ведь та ненавидела цыганку? Да, совершенно точно ненавидела: проклинала, называла египетской саранчой, да по-всякому. А теперь они ушли вместе через ворота Сент-Оноре? Сент-Оноре… Дорога на…
Страшная догадка склеила все разрозненные частицы воедино: Реймс. Через ворота Сент-Оноре идёт дорога на Реймс. Вретишница ведь родом оттуда! А Эсмеральда… Эсмеральда её дочь! Какое же имя она повторяла? Анна? Адель? Аврора?
Агнес... Агнесса. Гудула назвала свою дочь Агнессой.
Что теперь делать? Бросить всё и, загоняя лошадей, мчаться в Реймс? Настигнуть их по дороге? Нет, так поступать нельзя... Разлучить её с матерью, встречи с которой она ждала всю свою жизнь? Вновь разлучить её с матерью из-за каких-то своих… низменных желаний? Так нельзя, нельзя!
Клод смахнул вещи со стола; устояла только чернильница, а фолианты, бумаги, тетради — всё полетело на пол.
Опять! Опять она исчезла! Господь, сколько ещё предначертано вынести?
Шатопер, ещё раз Шатопер, потом попытка отравиться, потом несколько месяцев выхаживания её, обучения, оберегания — а теперь она исчезла!
О, ну почему она не осталась в Париже? Почему же нужно было обязательно уйти в Реймс?
Что он сделал такого, что ни на одно признание она не ответила? Чем провинился, Господь? Ты ведь не караешь других Своих служителей так сильно даже за куда большие преступления, так почему Ты так жесток сейчас к этому Своему слуге?
Терзания Клода прервал до ужаса знакомый нахальный голос:
— Клод! Мой дорогой брат! — Жеан прямо светился изнутри. — Какие новости я узнаю через замочную скважину! Ваша красотка пропала! Покинула Париж!
— Вон, — голос Клода прозвучал тихо, но в нём слышалось то самое напряжение сжатой пружины, готовой лопнуть в любой момент, и любой другой на месте Жеана предпочёл бы превратиться в каменную статую или соляной столб, лишь бы не слышать сейчас этот голос и не ощущать на себе этот взгляд.
— Птичка упорхнула на зиму в Реймс. Славный город королей!
— Жеан, — чуть громче прорычал Клод.
— Брось, братец! Я так радовался за тебя, когда увидел тебя вчера с этой девчонкой. Сколько ей лет? Пятнадцать?
Клод молчал.
— Она вовсе недурна. Не пойму: чего ты стыдишься? Была бы она старой или страшной, или то и другое, — тогда всё понятно. Хотя… Нет, такого бы не случилось: я всегда знал, что у тебя хороший вкус во всём. Кроме, пожалуй, одежды. Никогда не пойму: как можно было по доброй воле решить рядиться в чёрный кокон всю жизнь? И как можно было в трезвом уме лишить себя всех её радостей?
Пружина лопнула, пусть и другая.
— По доброй воле, Жеан? — взревел Клод; его мощный голос взорвал пространство кельи. — Что ты вообще знаешь о моей жизни? Может, ты думаешь, это всегда было моё решение? Так вот, дорогой братец: это было решено задолго до твоего появления. Задолго до того, как я смог принимать решения сам. Наши родители решили это за меня, когда мне было всего шесть лет. В том возрасте, когда ты с детьми мельника бегал по полям, играя в мяч, — меня приучали говорить тихо, не отрывая взгляда от пола. Меня уже готовили к такой судьбе. И отдали в коллеж, решив, что я предназначен для духовного звания. В тот самый коллеж, в котором ты беспощадно позорил все эти годы своими выходками, развратом и пьянством доброе честное имя нашей семьи, добытое мною кровью и по́том. А потом они умерли, дорогой брат. И я нашёл тебя орущим от голода, а рядом, на полу, — лежали их трупы! — Клод упал в кресло и, сотрясаясь, закрыл лицо руками, но спустя несколько минут продолжил ровным голосом: — Так ты оказался на моём попечении. Знаешь ли ты, сколько мы стали получать после той чумы с аренды? В пять раз меньше, чем теперь! В пять! А мне нужно было кормить тебя, неблагодарный! Уйди прочь и не смей показываться мне на глаза!
— Клод… Я…
— Уйди. С моих. Глаз. Вон!
Жеан, что-то бормоча под нос, с видом искреннего раскаяния попятился к выходу, наткнулся на стену спиной и выбежал из кельи.
Воспоминания таких далёких лет... Хотелось бы забыть их, но этому не суждено случиться. О, Жеан! Ну почему, почему нужно было вновь натолкнуть на них!
Сожаление, последнее время всё чаще посещавшее душу Клода, вернулось. Но теперь терзало с новой силой с новой силой. Как сказал Жеан? «Рядиться в чёрный кокон»? Да, теперь он не священник, теперь он ряжёный.