Жить без лжи не значит не иметь секретов.

Гийом Мюссо, «Девушка из Бруклина»

      Наступила зима. Медленно тянулись дни: то светлые, когда от искрящегося снега начинали болеть глаза, то сумеречно-серые, когда казалось, будто время застыло на месте. Из-за наступивших холодов Пакетта почти не разрешала Агнессе петь, справедливо опасаясь, что если та застудит горло, то на лекарства они потратят куда больше, чем можно заработать за одно-два лишних выступления.

      Сидение дома и занятия вышивкой Эсмеральду доводили до состояния тихого бешенства. Что-то похожее она ощущала в те три недели, проведённые в клуатре. С одной только разницей: здесь есть занятие, позволявшее так или иначе коротать время, тогда как архидьякон не позволял делать буквально ничего. Опять он! Никак не оставит мысли!

      Роль запертой в клетке птички претила Эсмеральде: она никак не годилась, чтобы вести жизнь отшельницы, избранную когда-то для себя матерью.

      Пакетта и теперь пыталась придерживаться прежнего образа жизни, но довольно причудливым образом: могла не выходить из дома по многу дней, а потом в какой-то момент покинуть комнатку ранним утром, прийти только под вечер и не замолкать ещё пару дней. В этих метаниях она напоминала шлюпку, выброшенную посреди штормящего моря: возможно, эта новая старая жизнь слишком резко выдернула её из привычного застоя, когда перестаёшь считать дни, часы, а происходящее за стенами пещеры с решёткой сливается в одно шумное рябое мельтешащее пятно.

      Теперь всё это осталось далеко позади. На смену однообразным предсказуемым будням пришла живая реальность, где нужно работать, готовить еду и делать ещё много всего, от чего Пакетта отвыкла за полтора десятка лет. И, будто последний аккорд в этой дикой какофонии, — дочь. Ох, не такой, совсем, совершенно не такой представлялась их будущая жизнь сквозь стенания на полу Крысиной норы! Пакетта искренне верила: её темноволосый ангел, её крошка-Агнесса будет покорной, смирной девочкой — и что получила взамен? Её ангелочек, которого она рядила в рюши да кружева, в расшитые чепчики, и башмачки, превратился в упрямую и пусть и прелестную, но всё же цыганку в диком разноцветном наряде с бесчисленным количеством побрякушек, бус, браслетов — даже на ногах! — и монетами в косах! И это создание, из-за которого только чудом удалось не сойти с ума, по-прежнему не хотело с ней разговаривать по душам и ничего не рассказывало!

      — Так почему ты сбежала из Парижа? — в очередной раз спросила Пакетта, постаравшись придать голосу непринуждённость, насколько могла.

      Агнесса в ответ только устало вздохнула, помедлив с ответом.

      — Матушка, — с трудом сдерживая раздражение, наконец ответила она, — я не хочу вспоминать Париж. Пожалуйста, давайте…

      — Я хочу знать, почему моя дочь убегает из города в разгар осени совершенно одна!

      — Это неважно. Уже неважно. Посмотрите, я всё правильно делаю?

      — Да, — процедила Пакетта, но даже не взглянула на вышивку, — кроме того, что не хочешь мне ничего рассказывать.

      Агнесса сделала вид, что не услышала ничего, кроме «Да».

      — Почему ты отказала Пепину? Я знаю, что он приходил к тебе.

      — Почему я отказала этому толстому коротышке, вы хотели сказать? — поморщилась она.

      — К тебе и другие сватались. Не пойму, чего ты ждёшь? — вскипела Пакетта. — Тебе семнадцать! О, позор на мои седые волосы! Моей дочери семнадцать, а она до сих пор не замужем. Может, ты метишь повыше, чем сын бакалейщика? — прищурилась она.

      — Будь это так, я бы осталась в Париже! — выпалила Эсмеральда прежде, чем осознала, только что сказанное.

      Глаза Пакетты сверкнули хищным огоньком, а на сухих тонких губах повисла ухмылка:

      — Так-так-так, — елейным голосом проговорила она, — и на кого же ты метила в Париже? Не отпирайся.

      От её взгляда не ускользнуло, как дочь покраснела, хоть и закрыла руками лицо.

      — Пожалуйста, — Эсмеральда съёжилась. — Я не хочу говорить об этом.

      — Рассказывай, доченька, — противно-приторным голосом продолжала Пакетта.

      — Меня хотели продать… — она запнулась: в праве ли она называть имя? К тому же, мать, кажется, считает архидьякона чуть ли не святым, хоть иногда и не отказывала себе в удовольствии помянуть его чернокнижником. — Продать одному священнику. Не обычному, конечно. Обычный много не заплатит, — грустно усмехнулась Эсмеральда.

      Пакетта замолкла на вдохе.

      — Это просто… невообразимая глупость, — зло и разочарованно ответила, наконец, она.

      Агнесса растерянно посмотрела на неё:

      — Что вы хотите сказать, матушка? Ч-что… что это значит?

      — Ты не понимаешь, от чего отказалась, глупая! Ты хоть знаешь, что упустила? Какой это был шанс? Насколько твоя жизнь могла быть лучше этой?

      — О чём вы говорите? — голос дрожал. Что вообще творится? Как всё это понимать?

      — Я говорю лишь то, что ты невыносимо глупая. Ты не знаешь, чего себя лишила! Может, ты даже не повторила бы мою судьбу. Или тебе это не понравилось?! Неужели тот священник оказался настолько плох?

      — О чём вы? Я не понимаю вас!

      — Значит, он был настолько плох, что ты не выдержала. Сколько он платил тебе? — бесцеремонно продолжала Пакетта.

      — Ничего мне никто не платил! Я не понимаю, что вы такое говорите! Как бы я могла найти вас, если бы… если бы это произошло?

      — Вот, значит, что тебе сказали эти мерзкие цыгане, чтоб ты не уступила никому свою невинность! Хорошенькая сказка! — ухмыльнулась Пакетта. — Что ты так смотришь на меня?

      — Потому что всё ещё ничего не понимаю, — упавшим голосом ответила та.

      Пакетта наигранно горестно вздохнула, и у Эсмеральды появилось ощущение, как от плохой игры актёров в мистериях.

      — Они не смогли бы долго стеречь, чтоб ты не отдалась какому-нибудь пустоголовому идиоту, раз и правда хотели продать тебя священнику. А так получилось, что ты стерегла себя сама, — и притом гораздо лучше, чем это делали бы они. Теперь понятно? Отличный план! Похитить красивую девочку, внушить ей невесть что, сыграть на желании найти родителей… И всё это ради наживы.

      Эсмеральда могла только сдавленно кивнуть. Получается… никакой силой эта ладанка не обладала? Всё… обман? Обман ради обогащения за её счёт.

      До конца дня ни одна не проронила больше ни слова. В то время, как Агнесса пыталась сложить кусочки своей жизни в одну большую картину, крутя их то так, то этак, Пакетта, вернулась к вышивке. Мысли её крутились вокруг одного вопроса: «Какому священнику хотели продать мою Агнессу?»

      «Неужели этот цыганский прохвост решил замахнуться на епископа?»

      Но на что епископу, проведшему прежде несколько лет при дворе, цыганская девчонка? Пусть и шестнадцатилетняя — или когда там они планировали от неё избавиться? — девственница. Явление, конечно, редкое, но нет, епископ — птица слишком высокого полёта. Дерзости даже этого проходимца, гордо именовавшего себя цыганским королём, и его приспешников на это не хватило бы.

      Значит, кто-то попроще. Но не «обычный» и богатый. Кто бы это мог быть? Его первый викарий? Лет пятнадцать назад, когда епископ только пожаловал ему эту должность, он был уже старше, чем Пакетта сейчас. Значит, теперь это должен быть дряхлый старикашка, пусть и богатый. На что такому молоденькая любовница? Да и денег с него долго не потрясёшь — он должен быть ровесником короля, а тот уже давно болеет… И что остаётся?

      Мысль пронзила, заставив вздрогнуть.

      «Нет, это невозможно. Это бред. Он ведь ненавидит женщин. И её особенно!» Чёрт возьми, это невозможно!