Когда городские часы отсчитали пять ударов, в маленькой комнате в доме у церкви святого Никеза дым уже давно стоял коромыслом. Сегодня день Богоявления — первый раз за долгие пятнадцать лет Пакетта проведёт его не в ледяной каменной пещере. Она встала намного раньше обычного, чтобы собраться, и теперь крутилась у окна. Благодаря стоявшей перед ним свече хоть как-то получалось разглядеть собственное отражение.

      Агнесса же подобного рвения вовсе не проявляла: рассеянно расчесывала волосы, заплетая их в косы, и время от времени ловила на себе укоризненные взоры матери. Предложение пойти на праздничную службу в собор не нравилось совершенно. У этой затеи имелся только один плюс: можно будет выскользнуть на площадь раньше прихожан, а значит, и заработать получится больше, чем если бы пришлось идти почти от дома. Но всё же затея скверная.

      — Надень приличное платье! Я не пущу тебя в этом! — прикрикнула Пакетта, едва увидела на дочери пёстрое цыганское платье. — Выглядишь как оборванка.

      — В обычной одежде я ничего не заработаю на площади, матушка, — раздражённо ответила Эсмеральда.

      Тем временем часы успели отсчитать уже и шесть, и семь, и готовились вскоре отсчитать и восемь ударов, а ещё предстояло добраться по заснеженным улицам до собора чтобы занять приличные места. Пакетта отругала дочь в очередной раз, затем, поджав губы, велела выходить.

      В соборе собралось непривычно много людей. Почти все взгляды враз обратились к Эсмеральде, но она их то ли не замечала, то ли делала вид, что не замечает, — и наслаждалась.

      Наконец пробило девять часов; на кафедре появился священник, но после недолгого приветствия объявив, что сегодня службу проведёт не он, поспешил удалиться. Его заявление вмиг привлекло внимание прихожан — даже перешёптывания прекратились.

      Эсмеральда тоже взглянула на кафедру и, тут же опустив голову, ненадолго прикрыла глаза. Этого не может быть. Снова он смотрит на неё. Они даже встретились взглядами. Кажется, кровь на мгновение отлила от лица, а сразу же после этого вспыхнули щёки. О, ну зачем она поддалась на уговоры матери?!

      От внимания Пакетты могло ускользнуть всё, что угодно, но только не эти перемены в её Агнессе при появлении архидьякона. Теперь сомнения окончательно рассеялись: это ему хотели продать дочь. Эту маленькую дурочку, отказавшуюся от безбедной жизни. Неужели она и вправду думает, что сможет всю жизнь кормиться песнями и плясками? И чего только не согласилась?!

      Пакетта искоса взглянула на архидьякона: пожалуй, он её ровесник; не считает же Агнесса его стариком?! Высокий, широкоплечий… Ну, облысел немного — и что? Зато уважаем и точно богат — на такой-то должности! Чего ещё желать? Воистину, её дочь та ещё дура! Явно не в мать пошла: уж она бы такого в жизни не упустила, попадись он ей в руки. Увы, но смотрел архидьякон не на неё, а на Агнессу, уставившуюся в пол.

      А Эсмеральда не смогла бы поднять головы, даже если бы хотела. Сделаешь это — и рискуешь вновь наткнуться на этот взгляд, а ей хватало и того, что она ощущает его на себе. Даже не слышала, что он говорил, только чувствовала этот взгляд — и всё.

      Едва раздались звуки последнего гимна, Эсмеральда стала пробираться к выходу; сзади послышалось шиканье, запястье оказалось в тисках рук матери, но ей удалось быстро вырваться и выскочить на улицу.

      Казалось, этот взгляд прилип намертво. Каким удовольствием было бы залезть в лохань с горячей водой да стереть с себя это ощущение. Эсмеральда прислонилась к стене Отель-Дьё, пытаясь привести мысли в порядок. Он видел её. Что, если примется искать? Может, сбежать сейчас? Нет, не выйдет — Поль уже заметил её и машет рукой. Остаётся только выступать, будто ничего не произошло. А что, собственно, произошло? Они однажды встретились взглядами — и всё. Больше ничего не произошло, ведь она всю мессу изучала каменный пол. Впервые начала молиться: просила защиты, просила, чтобы этот день прошёл, как любой другой, просила, чтобы больше ничего не произошло…

      Когда выступление началось, музыка вновь поглотила её, смела́ все мрачные мысли. Эсмеральда оказалась во власти этой мелодии и танца. Упивалась звуками кифары, перезвоном браслетов и бубна, порхала по ковру и не замечала никого и ничего. Закончив танец под гром рукоплесканий, опустилась на ковёр, поближе к костру, да завела протяжную балладу на смеси андалусского, каталонского, арагонского, а сведущий в языках услышал бы в этих песнях отголоски венгерского. В конце, по своему старому обычаю, Эсмеральда обошла толпу с перевёрнутым бубном в руках, собирая плату. Снова ощутила этот тяжёлый взгляд, но только натянула ещё более широкую улыбку.

      Толпа поредела; в это время от неё отделилась чёрная фигура. Она медленно приблизилась к цыганке и сунула в руку монеты. Нет нужды просить человека поднять капюшон, чтобы узнать, кто перед ней, — Эсмеральда и так это знала.

      — Сколько? — спросила Пакетта, когда архидьякон ушёл.

      — Один, два… Три турских ливра, — не веря сама себе ответила Эсмеральда.

      — Мы богаты, дочь моя, мы богаты! — высохшее лицо бывшей проститутки выходит озарилось улыбкой. — Если он ещё согласен… Если он ещё хочет тебя… Ты должна спросить его.

      — Матушка! Никогда! Я убежала из Парижа, чтобы не достаться ему или ещё кому-нибудь... Это отвратительно!.. Я никогда не стану… Не опущусь…

      — Не опустишься? Не опустишься, глупая девчонка? Дура! — плотина терпения Пакетты прорвалась. — Мы и так живём отвратительно! Да так отвратительно, что хуже не придумаешь! Замуж не хочешь, делать ничего не умеешь — так получай выгоду хотя бы за свою красоту!

      — Но матушка!.. Это же… Так же нельзя…

      — Нельзя? Нельзя жить так, как мы живём! Мне надоело влачить это нищенское существование! Что мы имеем? Жалкие гроши! Больше у нас ничего не остаётся. И эта старуха скоро меня доведёт, попомни моё слово! Послушай, принадлежать мужчине и получать за это деньги — куда лучше, чем жить так, как мы сейчас живём. А если тебя так пугает это занятие, — добавила Пакетта шёпотом, — то я научу тебя кое-каким хитростям. Тебе может даже понравиться.

      Агнесса зарделась. О чём таком они вообще говорят?

      — Или ты выходишь замуж, за кого я скажу, или становишься его любовницей. Тебе стоит выбрать поскорее. Поторопись, пока господин архидьякон здесь. Да, кажется, я тебе не говорила, — прищурившись, заявила Пакетта напоследок, — я возвращаюсь к прежнему ремеслу.

      Это какой-то ужас, это всё неправда, так не может быть, потому что так не бывает на самом деле! Это же её мать, это же мыслями о ней она жила столько лет. Это же её мать, которую она искала по всему миру! Нет, это не она — она не может быть… такой.

      Время шло; уже началась новая месса, горожане вновь заполнили собор. Площадь опустела. Эсмеральда успела порядком озябнуть, даже стоя у костра. Домой не очень-то хотелось, но там хотя бы тепло. Она долго шла окольными путями. Пакетты не было, но это и к лучшему. Дома быстро нашлось занятие — наводить порядок. Кроме прочего, оно прекрасно отвлекало от тяжёлых мыслей. Уборка уже почти закончилась, когда в тишину дома вторглись два смеющихся голоса — мужской и женский. Агнесса вздрогнула и обернулась к двери. Та вскоре распахнулась: на пороге возник незнакомец, чья рука недвусмысленно лежала у Пакетты на бедре! Агнесса ахнула, закрыв рот рукой.

      — Я думала, ты ещё выступаешь на площади. Иди вниз, — раздражённо бросила мать.

      — Ну что ты, вдруг твоя малышка хочет составить нам компанию! — загоготал её спутник. — Я был бы не против!

      Эсмеральда, не отнимая руки ото рта, вскочила с лавки, схватила плащ — и выбежала на улицу.