Пока человек не сдается, он сильнее своей судьбы.
Эрих Мария Ремарк, «Три товарища»
Дом встретил Эсмеральду настораживающей тишиной. Сейчас у матери должен быть очередной любовник, но из её комнаты не раздавалось ни единого звука. Агнесса вошла — и, увидев мать лежащей на кровати, недвижимую, сдавленно ахнула и упасть на пол.
Пакетта была мертва.
Голова разлеталась на части. Саднило где-то в затылке и отдавалось ноющей болью во всём теле. А главное, так темно, что совершенно не разобрать, сколько сейчас времени. Ночь или около того, если верить чернеющему небу за окном. Эсмеральда, опираясь о стену, поднялась на ноги.
Мать смотрела на неё стеклянными глазами прямо из полумрака комнаты.
Эсмеральда накинула на плечи платок и выскочила на улицу. Бежала вперёд, пока силы не кончились. Остановившись, чтобы перевести дух, она подняла голову и поняла, что стоит прямо перед собором. Напрочь позабыв, что на ночь двери запирают, она стала стучаться, надеясь, что они распахнутся.
Навстречу вышел какой-то жалкий мужичонка, явно недовольный тем, что его разбудили среди ночи. Окинул придирчивым взглядом её затрапезное платье и цветастый платок на плечах и, причмокивая губами, будто беспрестанно что-то жевал, наконец соизволил спросить:
— Ну, и чего тебе?
Эсмеральда шумно вздохнула, стиснув до боли руки, и проговорила:
— Пожалуйста, мэтр… Моя мать… Она мертва…
— Она хоть крещёная? — зевая, уточнил сторож.
— Конечно, мэтр, — возмутилась Эсмеральда. — Мы живём… Я живу здесь недалеко. Пойдёмте со мной, святой отец, — она бросилась к нему и, схватив за руку, потянула за собой, — вы ведь поможете мне, правда?
Тот брезгливо отцепил её руки:
— Я сторож, а не священник. Приходи к первой службе, когда собор откроют.
Эсмеральда утёрла слёзы и тихо ответила, поворачивая домой:
— Спасибо вам, месье.
Вернуться утром, когда собор будет открыт. Тогда она придёт ещё до первой службы.
Эсмеральда вошла в комнату матери и села на кровать. Переживания этого вечера, все невысказанные до сих пор эмоции наконец прорвались наружу.
Она билась в истерике на ложе покойницы и колотила руками, заходясь в рыданиях. Все разногласия последнего времени отступили перед осознанием утраты человека, которого она искала сколько себя помнила.
Занимался рассвет. Как в забытьи, Эсмеральда проглотила кусок пирога с яблоками и выпила ещё того отвара, как наказывала Пакетта. Потом поднялась к себе в комнату, вытащила из-под матраца мешочек с деньгами, в котором насчитала почти двадцать су. Десять убрала в другой мешочек, а остаток взяла с собой.
Она привычно закуталась в тот же платок и выскользнула на улицу.
Собор действительно уже открыли. Собравшись с духом, она подошла к первому попавшемуся священнику и тут же выложила ему всё о смерти матери. Тот участливо выслушал, сказал пару недежурных фраз, затем спросил, кто, кроме неё, будет на отпевании. Эсмеральда замялась.
— Наверное, никого, святой отец, — выдавила она в конце концов.
Священник говорил что-то ещё про порядок похорон, но она слушала — дай Бог — вполуха. Все мысли занимало то, что сегодня — день, когда должно вернуться Чудовище. Хорошо бы успеть домой раньше него да запереть двери и окна.
— Скажите, святой отец, — обратилась она к священнику, когда тот уже собрался уходить, — сколько времени после… всего, что случилось, мне нельзя вступать в брак?
— Полгода, дочь моя.
— Полгода, — шёпотом повторила Эсмеральда.
То, что происходило потом, она помнила спутанными обрывками. День походил на лоскутное одеяло.
Вот приходит священник и что-то долго делает у носилок, на которых лежит Пакетта. Вот приходят какие-то люди и приносят саван. Вот приходят странные женщины и начинают омывать тело, переодевать в лучшую одежду. Вот приходят ещё какие-то мужчины, кажется, монахи, и перекладывают Пакетту на носилки. Вот ей на ноги надевают чулки. Вот ей кладут в руку монету. Вот священник мажет ей ноги елеем. Вот, наконец, носилки поднимают, и Пакетту, переодетую и замотанную в саван, несут в собор.
Потом огибают собор и клуатр¹, потом в соборе долго творят молитвы. Их Эсмеральда не слушала, зато хорошо запомнила запах ладана. Неужели он теперь всегда будет воскрешать в памяти этот день? Вынести это будет не по силам. А потом, наконец, процессия удаляется на кладбище. Там Пакетту кладут на солому, а Эсмеральда смотрит на это как через пелену. Нет, там не мать, это не её, замотанную в белую ткань, положили в яму!
К закату Эсмеральда не помнила себя от усталости, но одна мысль не давала упасть и забыться сном — Чудовище. Бросало то в жар, то в холод, едва только вспоминала о его существовании. Мысли о матери отступили. Эсмеральда бросилась закрывать окна, двери: главную, на первом этаже, и вторую — в пристройке, ведущую к лестнице на второй этаж. Вернувшись в свою комнату, она подперла дверь всей мебелью, что находилась там, и забилась в угол. Любой, увидевший эти приготовления, решил бы, что в городе началась война.
Когда часы пробили восемь часов, раздался настойчивый стук в дверь:
— Пакетта! Эй, Пакетта, открой! — кричал человек голосом Чудовища. — Пакетта, чёрт тебя раздери!
Эсмеральда забыла, как дышать. Но тут, сама того не ведая, на помощь пришла соседка:
— Замолчи! Сколько можно голосить?! Померла твоя потаскушка, сегодня схоронили! Убирайся!
Человек с голосом чудовища умолк. Чуть погодя он спросил:
— А дочка её?
— Пропала её девка, как пить дать! В глаза покойнице посмотрела да за ней следом сгинула! Проклятая семейка! Дочка… Да она как ушла после обеда, так больше и не вернулась. Вон, сам гляди, у них всегда светло было в такой час, а сейчас темень. Попомни мои слова! Пропала и хорошо. А ну, поди вон, а то мужа разбужу! В такой час спать не дают!
Послышалось, как Чудовище сплюнул и закричал:
— Суеверная баба! Пропала девка — как же! Сгинула! — оно продолжало изрыгать проклятия, но голос становился всё тише — значит, уходило.
Эсмеральда не сомкнула глаз всю ночь. Стараясь не то что не шуметь, а вовсе не издавать звуков, она собирала пожитки.