— Тарталья болен. — Траурным голосом заявляет Тоня, не уточнив правда, чем. Она и сама не знает, но этот диагноз ему поставили еще в четырнадцать лет. Пережив кое-что, о чем девушка умалчивает, он совсем изменился. И когда они совсем отчаялись, друг их семьи познакомил их с неким Дотторе, который был способен излечить (или как он утверждал сам) любой недуг. Тарталья вступил в Фатуи, ему вручили некий «Глаз порчи», благодаря которому его состояние стабилизировалось. Но пути назад не было, уйти из Фатуи можно лишь одним путем — умерев.
«Тот же самый глаз Порчи, которым пользовался отец», — думает про себя Дилюк.
— Вы знаете о нем?
— Я знаю лишь, что эта дрянь может убивать людей.
— Верно. Но как видите, мой брат еще жив. И я очень надеюсь, что его можно спасти.
— Только если он сам этого хочет…
Внезапный разговор с младшей сестрой Тартальи, которая отправила ему сначала письмо, а затем решила все-таки связаться по телефонной связи, несмотря на те трудности, которые ей пришлось преодолеть для этого, действует на Дилюка оттрезвляюще. Его мысли и внимание, прежде занятые делами Ордена Бездны и Фатуи, вновь плавно перетекают к Аяксу. Зачем Антонина позвонила ему и рассказала об этом? Откуда она знает о нем? Неужели Аякс рассказал? Дилюку не хочется выдавать девочку и напрямую об этом рассказывать ее старшему брату, но как иначе.
***
Тарталья не ожидает, что заявившись в поместье к Дилюку, вместо делового разговора, узнает столько нового о себе. Он приходит лишь с одной целью, от которой его отвлекает его собеседник, когда разговор заходит об их совместном плане.
— Тарталья, я знаю о твоей болезни. О глазе Порчи, которым ты пользуешься.
— Кто тебе такую чушь сказал? Посмотри на меня, разве я похож на больного?
— Я знаю обо всем. И хочу тебе помочь.
— Мне не нужна помощь, дорогой Дилюк. Я полон сил и готов хоть сейчас доказать тебе это.
— Тебе кажется. Это все из-за Глаза Порчи.
Тарталья на мгновение замолкает. Улыбка на его лице блекнет на мгновение, и выражение становится более серьезным.
— Это не твое дело, — уже другим тоном произносит Тарталья. Его улыбка уже не кажется дружелюбной и веселой. Но Дилюку не страшно, ему просто не по себе представить, что именно таким тоном Тарталья говорит со своими врагами. — Мне приятно, что ты беспокоишься обо мне. Но я бы на твоем месте побеспокоился лучше о себе.
— Тарталья, ты совершаешь ошибку…
— Правда? И что же со мной будет, если я брошу Глаз Порчи, знаешь? — Тарталья говорит это спокойным голосом, не повышая тон, но в его глазах впервые видится вспыхнувший огонек гнева.
— Я не знаю об этом. Мне лишь известно…
— Верно, дорогой Дилюк, тебе лишь известно… Ты всего лишь услышал что-то там о вреде Глаза Порчи. Тебе кажется, что раз твой отец погиб от его влияния, то я тоже? Забавно. Но я не такой как твой отец. Я сильнее.
Эти слова словно пощечина, действуют оттрезвляюще. Дилюка сильно задело, он держится из последних сил, чтобы не врезать Тарталье, и тот замечает это во взгляде.
— Давай, не сдерживайся, возможно, я и правда заслужил. Не стоит оправдывать меня какой-то там болезнью. Я не хороший человек, Дилюк. Но и не плохой. Я такой, какой есть. И тебе придется принять это как факт. Не обманывайся зря.
— Неужели? — Дилюк прикусывает нижнюю губу и, сжав левую руку в кулак, со всей силы размахивается, чтобы ударить парня по лицу. Но Тарталья уворачивается и хватает того за запястье, крепко сжав ее в своей руке. Дилюк чувствует, как давит ладьевидную кость.
— Больно?
— Нет.
— Досадно, что не можешь ударить меня? Что я не такой слабак, как ты себе вообразил?
— Да. Мне досадно, что ты такой упрямый засранец. Тебе плевать на меня, я и не требую какого-то особого отношения к себе. Но о тебе переживают родные тебе люди, а ты так наплевательски относишься к их чувствам! Ты так кичишься заботой о семье, своей работой и как много зарабатываешь, покупаешь все своим братьям и сестрам, тебе кажется, этим ты покрываешь все свои грехи и тот факт, что ты рискуешь всем, что им дорого — собой и их безопасностью?
Лицо Тартальи вытягивается от удивления. Такого поворота он не ожидал. Хватка слабнет, и Дилюк резко одергивает руку и поправляет перчатку на ней, с тяжестью шумно вздохнув. Все это вырвалось само собой, он и не планировал читать такую тираду парню. Тарталья, кажется, потрясен от услышанного и не сразу приходит в себя.
Аякс никогда не был примерным ребенком. Он любил своих младших сестру и братьев, был внимательным старшим братом, но примерным его сложно было назвать. У него был сложный характер, он любил приключения — отец часто водил его с собой на рыбалку, туда, куда не берут обычно детей, потому что опасно и слишком страшно обычному ребенку, но только не маленькому Аяксу. Он был храбрым ребенком и, кажется, за свое излишнее любопытство и любовь к риску поплатился самым дорогим — здоровым сознанием и здравым рассудком. Эта неуловимая искорка безумия, которую замечает каждый раз Дилюк, глядя ему в бездонные как море голубые глаза, гипнотизирующие и одновременно отталкивающие, это вовсе не обман зрения или шалость воображения. Это то, что похоронено глубоко в руинах разрушенного душевного равновесия маленького Аякса.
Он всегда ходил по тонкому льду, но в какой-то момент она дала трещину, и волны ледяной морской воды захватили его, погрузив на дно. Беспроглядное и темное, без намека на Солнце и тепло. И Аякс много лет бы провел в такой тьме, если бы не Глаз Порчи. Но это было вовсе не тем лекарством, в котором нуждался мальчик.
— Не стоит обманывать себя, Дилюк. Если ты ищешь оправдания моим поступкам, то их нет. Как и твоим поступкам, — и он улыбается при этих словах так беззаботно, словно его и правда не волнует, что было в прошлом и что будет в будущем. — К тому же, погиб твой отец не из-за глаза Порчи, а из-за собственной слабости. Я не такой.
Дилюк в ярости, но ничего не может с собой поделать, кроме как ввязаться в драку. А Тарталья ни капельки уже не злиться — драка для него, выросшего отчасти на улице, подрабатывая деньги будучи ребёнком на тяжёлой физической работе, привычное дело. Его словно совсем нельзя задеть за живое, будто он и вовсе не живой изнутри.
— Ну, как? Успокоился? — Тарталья смеется прямо в лицо Дилюку, несмотря на то, что лежит под его весом, а рука, сжатая в кулаке, зависла прямо над его головой. Дилюк крепче сжимает кулак и стискивает зубы. Он не боится ничего, боль для Тартальи обычное явление. Еще бы, он фатуец, а не простой человек. Он тот, кто одним своим существованием приносит боль многим другим людям. Дилюк зол не на Аякса, а на самого себя. На отца. На Ордо Фавониус. На весь этот проклятый свет, который отбирает у людей жизни ради… чего?
— В один момент принял тебя за человека, и забылся, — сквозь зубы цедит Дилюк и отпускает кулак, но другой рукой все еще держит Тарталью за ворот рубашки. Тарталья незаметно пожимает плечами и качает головой.
— И ты не ошибся в этом. Я человек, как ты, как твой отец. Как Царица. Мы все люди, и мы все совершаем ошибки. Это свойственно…
— Прекрати нести чушь, умный такой! Ты знаешь, что я имел в виду…
— Дилюк, я не злой. Но и не добрый. Человеческая натура гораздо многограннее и сложнее. Если тебе кажется, что я заслуживаю смерти только потому что состою в Фатуи, чем же ты лучше меня?
Дилюк растеряно глядит на Тарталью. В словах этого проклятого предвестника есть своя правда.
— Я не считаю что ты заслуживаешь смерти, — Дилюк говорит уже более спокойно, он быстро остывает, это характерная черта вспыльчивых людей. Но ему стыдно. До ужаса стыдно, что он сидит на Аяксе и словно пытается выбить из него дурь, причиняя боль. Разве он этого хотел? Разве так поступают хорошие люди?
— Ну, ладно, это я перегнул палку. Нет, нет, дай-ка подумать… в этой комнате есть хоть кто-то, чьи руки не запятнаны кровью? Точно, нет. — Тарталья задумчиво хмыкает. — Поэтому, мастер Дилюк, будь добр, слезь с меня. Хотя, если тебе так нравится сидеть на мне, мы можем просто переместиться с пола на кровать, в более удобную позу, — и нагло ухмыляется.
— Да пошёл ты! — Дилюк резко отпускает ворот рубашки парня и встаёт с него, слегка покраснев и с напускным отвращением (а в действительности, скорее смущение) начинает оттряхивать свою одежду. — И убери с лица эту дурацкую ухмылку.
— Если не устраивает — сам и убирай, — продолжает Тарталья намёками выводить из равновесия Дилюка. Но Рагнвиндр на этот раз не поддаётся или не понимает, что конкретно подразумевает парень.
Они какое-то время проводят в тишине, Тарталья пытается собраться с мыслями и перейти к прежней теме разговора, а Дилюк просто сверлит взглядом пол, сидя уже за своим рабочим столом в кабинете, который когда-то принадлежал отцу. Он то и дело краем взгляда зацепляется за фотографию, которая стоит в аккуратной рамке на столе, в углу, но старается не смотреть прямо на фотографию, чтобы нечаянно не встретиться взглядом с изображенным там Кейей или отцом.
— Что ты хотел сказать? — Первым тишину обрывает Дилюк. Тарталья задумчиво смотрит на потолок, словно считает что-то в уме, но услышав голос собеседника, он отвлекается от раздумий.
— Стань восьмым предвестником.
— Что? — Дилюк не уверен, что ему не послышалось. — Ты в своем уме?
— Держи друзей близко, а врагов еще ближе, — с умным видом заявляет Тарталья.
— А по-человечески можно мне ответить?
— Это выгодная сделка для нас обоих.
— С чего бы это?
— Как много вопросов, мастер Дилюк. Если ты не будешь меня обрывать, то, возможно, я отвечу на них до того, как ты их озвучишь. Договорились?
Дилюк на эти слова только смущенно чешет затылок и кивает. С каких пор вступление в ряды Фатуи для него выгодно? Дилюку не по себе, что он в принципе сотрудничает с одним из них, но если у них один общий враг, то иногда стоит забывать про принципы. Однако вступая в Фатуи, он не просто закрывает на них глаза, он их попросту предает. А не предал ли свои принципы отец, когда воспользовался глазом Порчи? Дилюк трясет головой, стараясь отогнать навязчивые мысли по поводу отца. Не хватало еще признать, что в его смерти виновен никто иной, как он сам. Ведь не так?
— И таким образом, вступив в ряды, ты станешь ближе к своей цели. Тебя будут просвещать в любые темы, а там и до Ордена Бездны рукой подать. К тому же, мы преследуем одну цель — уничтожить их. И отомстить за твоего отца, верно? По поводу этого… у тебя еще есть остаток глаза Порчи, которым он пользовался? Он не мог воспользоваться всем, что у него имелось. Если только у него была не маленькая доза.
Дилюк открывает верхний шкафчик в рабочем столе и с неохотой вынимает оттуда колбочку с таблетками незамысловатой формы. С первого взгляда можно принять за обычные медикаменты. Впрочем, любую дрянь можно под них замаскировать, особого труда составить не должно.
— Вот же они, прекрасно. — Тарталья тянет к ним руку, но заметив на себе недовольный взгляд Дилюка, одергивает сам себя. — Бери их с собой. Они тебе понадобятся.
— Куда?
— Как куда? На собрание, которое состоится через неделю.
— А куда мы…
— В Лиюэ. Там ты, наконец, сможешь познакомиться с Панталоне и остальными.
— Стой, не так быстро! Это все звучит крайне… наивно. Ты думаешь, они просто возьмут и примут меня в свои ряды?
— Нет, конечно. — Тарталья коротко смеется. — Ты забыл, что я говорил? Придется немного потерпеть и поработать над собой. У нас на это целая неделя и еще месяц после того, как ты познакомишься с остальными. И еще… попробуй поработать над своим поведением.
Дилюк обхватывает голову руками и какое-то время молчит, словно в полной растерянности. Тарталья терпеливо ждет ответа от собеседника, внимательно изучая его действия. С минуту Дилюк молчит. Затем тяжело вздыхает, отпускает голову и еще пару секунд просто смотрит на фотографию, стоящую на рабочем столе. Если это принесет только пользу Мондштадту…
— Если хочешь, я могу оставить тебя, подумай над этим, — Тарталья встает со своего места, чтобы выйти из комнаты. — У тебя не так много времени, но, кажется, стоит как следует взвесить все «за» и «против». Для собственного же спокойствия, — не понятно, насмехается ли он так над Дилюком или говорит всерьез все это, но Дилюк кивает ему. Тарталья уходит, оставив Рагнвиндра в раздумьях.