Когда почти всё было выполнено и оставалось написать только отчёты о проделанной работе, Ёсан оставался один, отпуская Сана, так как от него больше ничего не требовалось. Это превратилось в своего рода ритуал, когда Ёсан предлагал юноше отправиться домой, а тот отказывался, оставаясь в кабинете. В безделье он просто слонялся по кабинету, отвлекая Ёсана от работы, иногда болтая о чём-то, вовлекая парня в эти разговоры, иногда укладывался на него, лишая возможности принять удобное положение.

В эти дни Сан будто ушёл в контраст. Был слишком активным, взбудораженным, весёлым. Был будто везде и сразу. Такой шумный. А успокаиваясь, становился таким тихим и задумчивым, будто сейчас в его голове происходили какие-то масштабные войны, и он просто не мог оставить это, уходя в себя, отрешаясь от внешнего мира. Он не всегда реагировал, когда Ёсан обращался к нему. Меж тем, он никогда долго не засиживался с другом, всё же оставляя его одного заниматься скучной писаниной.

В один из таких дней Ёсан задержался особенно долго, когда, помимо учащихся, разошлась и администрация университета. Уже уходя, Ёсан прошёл по всему этажу, выключая везде свет. Подходя ближе к спортивному залу, он услышал приглушённые голоса, будто кто-то буквально только что спустился ниже, когда их ещё слышно, но уже не видно. Он удивился, что кто-то ещё остался, но особого внимания этому не придал. Проходя мимо раздевалок, Ёсан услышал пыхтение и как будто тихие всхлипы. И вот это он уже не смог пропустить.

Ёсан подходит к раздевалке, откуда доносились звуки, аккуратно приоткрывает дверь, тихо спрашивая, есть ли тут кто-то, но ответа не последовало, а пыхтение прекратилось. Открыв дверь полностью, Ёсан пришёл в ужас. Это чувство окатило его будто ледяной волной, а сердце ускорилось минимум в два раза, разгоняя кровь и жар по телу.

Сан. Он сидит на коленях в дальнем углу. На полу. Голова опущена, руками упирается в пол. Он был раздет ниже пояса, а верхняя часть одежды была испорчена.

Ёсан подскакивает к другу, спрашивает, что произошло, пытается осмотреть его, ощупать на предмет ранений. Он спешит и мечется, он теряется, не зная, на что в первую очередь обратить внимание. Сан не смотрит, только начинает скулить и всхлипывать. Ёсан снова спрашивает, что случилось, но уже и сам понял, что могли с ним сделать. Он обхватывает ладонями лицо Сана, поворачивает к себе, он хочет видеть его, ему кажется, что, если он заглянет тому в глаза, то сможет понять, в каком он сейчас состоянии.

Сан пытается отвернуться, он шепчет «уйди» и «не смотри», руками пытается убрать руки Ёсана от своего лица, но сил катастрофически не хватает, и от бессилия он только больше заходится плачем.

Ёсан не может справится со своими эмоциями, его захлёстывает злость на тех, кто посмел сотворить такое с живым человеком, с его Саном, он задыхался от щемящего чувства жалости к парню, потому что его вид оставлял желать лучшего; он хотел разрыдаться от страха, испытываемого оттого, что он знает, видит, что сделали с его другом, видит его сейчас. Он чувствует вину за то, что не был тут, не оказался вовремя рядом, чтобы спасти, чтобы помочь.

Водоворот чувств, раздирающих всё внутри, сводил с ума, заставлял руки трястись, а противный ком появляться в горле, сдавливая, мешая дышать и говорить. Но Ёсан говорил, пытался не молчать, неся любую чушь, чтобы Сан слышал его, знал, что он тут и сейчас поможет, что теперь всё будет нормально, что всё это кончилось и теперь будет хорошо, хоть и знал, что не будет ничего хорошего. Не для Сана. Не теперь.

Глаза у него опухшие и заплаканные, Сан наконец поднимает взгляд на друга, и Ёсану кажется, что он не справится, что он точно прямо сейчас разрыдается. Во взгляде столько мольбы, столько отчаяния, глаза блестят от влаги, и это больше, чем он мог вынести. Они сломали его, те ублюдки, чёртовы звери, они сломали его маленькое солнце. Ему больно. И страшно. Маленькое солнце Сана треснуло. Сможет ли теперь он когда-нибудь ещё светить и согревать?

Ёсан достаёт влажные салфетки из рюкзака, первым делом стремясь стереть отвратительный белёсый потёк с подбородка Сана. Вытирает всё его лицо от слёз, высохшей слюны и чужой спермы. Ему неприятно думать об этом, его начинает подташнивать, но не от вида Сана, а от мысли о тех извергах. Сану хочется только помочь, и он сделает сейчас что угодно, ни разу не побрезгуя. Это же Сан. Его замечательный, прекрасный Сан. Его измученный, поломанный Сан.

Слезы всё-таки текут по щекам, Ёсан не в состоянии удерживать свои чувства.

— Почему ты плачешь сейчас… — Сан говорит с трудом, пытаясь натянуть улыбку, и Ёсан чувствует, что сейчас сойдёт с ума. Этот голос не должен звучать вот так. Его любимый, мягкий, приятный голос никогда не должен был звучать вот так. Сан не должен сейчас улыбаться. Не должен! Какого чёрта он из себя строит?!

Чёрт возьми, Сан, позволь себе показаться слабым, позволь другим помочь тебе, позволь видеть, что тебе действительно нужна помощь!

— Ты можешь подняться? — Ёсан игнорирует слова друга, голос дрожит, и он старается говорить ровнее, делая паузы.

Сан предпринимает попытку подняться на ноги, но колени дрожат, и тот падает на них. Совсем без сил. Как же они его измучили. Ёсан кладёт ладонь на бедро юноши и ведёт ниже к колену. Он хочет немного успокоить его, но тот дёргается, и Ёсан чувствует панику, смешанную со стыдом. Он знает, что это всего лишь реакция, тело помнит, что с ним сделали совсем недавно, но ощущение, что дорогой тебе человек боится тебя, — отвратительно. Паршиво. Он чувствует вину. Вместо тех, кто сотворил такое, вину ощущает Ёсан. Он раздавлен. Он хочет валяться в ногах Сана и молить о прощении, хоть сам и не причём. Он виноват лишь в том, что не смог уберечь, что не был рядом, он должен был. Должен был быть рядом. Если бы он был рядом, посмели бы они? Пострадал бы Сан?

Ёсан приподнимает под руки друга, усаживая его на свой рюкзак, он знает, что те мрази вряд ли беспокоились о комфорте парня, когда ублажали свою похоть, но он не мог сейчас позволить сидеть Сану на голом грязном полу. Тот держится бодро, старается что-то пошутить, но кривится от каждого случайного движения, шипя сквозь зубы.

— Можно я вытру тут? — Ёсан кладёт ладони парню на колени, слегка разводя в стороны, но совсем немного, ожидая, когда Сан сам разрешит. Тот зажимается, смотрит затравленно, теряя всю напускную браваду. Смотрит долго, а Ёсан ждёт, он точно не собирается торопить его. По щекам Сана снова потекли слёзы, он хватается своими руками за запястья Ёсана и опускает голову на его руки. — Прости меня... Пожалуйста, мне нужно вытереть это... Я сейчас это сделаю и вызову скорую, хорошо? Тебе нужна помощь, но будет совсем плохо, если оно всё засохнет. Пожалуйста.

На словах о скорой Сан вскидывает голову и мотает ей из стороны в сторону.

— Не надо скорую... — тихо, испуганно.

— Нам нужно вызвать врачей. Те, кто сделали это, они могли повредить тебе что-то. Сан~и, пожалуйста... — он наклоняется к парню и шепчет ему в макушку.

Сан жмурится и, убирая свои руки от Ёсана, разводит колени в стороны. Представшая картина заставляет Ёсана почти кипеть от злости и обиды. Он наклоняется к парню, целует его колено, гладит руками по внешней стороне бёдер и шепчет о том, как сильно ему жаль, как сильно он ненавидит тех подонков, шепчет о том, что всё будет хорошо, что он рядом, что он очень любит его и не оставит, что он точно его больше не оставит. Осыпает поцелуями колени, чувствуя соль от собственных слёз, и продолжает шептать слова сожаления и утешения.

Успокоиться сложно, вся эта ситуация сводит с ума, но Ёсан делает глубокие вдохи и выдохи, приводя себя в относительное равновесие. Он — тот, кто должен оставаться сейчас в трезвом рассудке, он — тот, кто должен сейчас помочь. Он не может расклеиться, поплачет позже, сейчас надо сделать всё как можно скорее и правильнее.

Он смотрит на Сана, и ком снова встаёт поперёк горла. Кровь. На внутренней стороне бёдер Сана кровавые дорожки с подсыхающей чужой спермой. Видит потемневшие синяки и царапины. Как же это отвратительно. Он костерит чудовищ, сотворивших такое, на чём свет стоит, сжимает челюсть до боли и кулаки. Как же так можно... Ёсан старается как можно мягче касаться кожи Сана, не желая причинить ему ещё больше боли, медленно, почти не касаясь, стирает засохшие разводы. Сан шипит. Там всё распухло. Ему больно. Но он терпит, будто пытаясь не издать лишний звук. И это крошит Ёсана на ещё более мелкие кусочки. Почему он так старается не показать, что ему больно?

Это не с ним случилось. Не с Ёсаном. Но он не может с этим справиться. Его маленькое солнце посмели тронуть, истязать так подло и гнусно, и он не может ничего с этим сделать. И с собой не может. Не может без боли, давящей в груди, смотреть на Сана. Не может нормально думать. Он почти не соображает, почти на автопилоте ищет одежду для Сана, его испорчена, и Ёсан, помня, что оставлял запасную форму в каморке преподавателя, идёт за ней, ощущая ещё больше страха, когда оставляет друга одного. Возвращается быстро, одевает его тоже быстро, хоть и старается как можно меньше вреда принести. Он уговаривает Сана вызвать скорую, но тот ни в какую не соглашается. Начинает плакать, повышает голос, и Ёсан совсем теряется. Сан никогда не повышал голос. Он не может понять, почему юноша так категорично отказывается от помощи врачей, но сдаётся, соглашаясь сейчас ехать домой, только с тем условием, что, если станет совсем плохо, они однозначно поедут в больницу.

Сан назвал свой адрес, и Ёсан отвёз его домой. Он остался с ним на ночь. Помог помыться, лежал рядом всю ночь без возможности заснуть. Сан дёргался во сне, скулил и плакал, не просыпаясь, а Ёсан гладил, его, обнимал, шептал всё, что только придёт в голову, успокаивая. Его лихорадило, он был горячим и трясся, Ёсан прижимал его к себе и укачивал. Но без всего этого, он всё равно не смог бы уснуть. Он продолжал просить прощение у спящего друга, повторяя слова как мантру.

* * *

Ёсан оставался несколько дней в квартире Сана, присматривая за ним. Все остальные ночи, проведённые у него дома, он спал отдельно, чтобы не мешать парню, Ёсан полагал, что может напугать этим друга. В скорую они так и не обратились, как и в полицию — Сан наотрез отказался. Ёсан предпринимал попытки уговорить его, но всегда получал только отказ. Ему было тяжело смотреть на друга, но он не настаивал, переживая о том, что может сделать этим ещё хуже. Меж тем, узнать у Сана хоть что-то не получалось, даже касаемо его самочувствия: парень молчал. Всегда только молчал, почти всё время лёжа на кровати, отвернувшись к стене.

Ёсан не находил себе места. Его накрывала тревога, не позволяющая успокоится. Он постоянно искал себе хоть какую-нибудь работу, чтобы занять руки, но, когда всё возможное он переделал, а легче не становилось, он решил доделать отчёты. В эти дни он пропускал учёбу, чтобы присматривать за другом; он боялся оставить его одного, но молчание и четыре стены давили на него мёртвым грузом, а мысли в голове, не находившие выход, только усугубляли его и так шаткое нервное состояние.

Где-то на четвёртую ночь Сан попросил Ёсана лечь спать с ним. Тот несколько раз переспросил парня, точно ли он уверен в своём желании, на что юноша только угукал в согласии; спрашивал, не будет ли это проблемой для них обоих, и тот мотал головой из стороны в сторону. Он не объяснял ничего, а Ёсан и не спрашивал причину. Он был рад, что Сан немного приходит в себя. По крайней мере, тот немного разговаривал с ним, а это уже лучше, чем несколько дней молчания. Ёсан расценил это как хороший знак, поэтому почти с удовольствием ложился рядом с Саном, тут же ругая себя за то, что посмел обрадоваться этому. Но несмотря на маленькую радость, Ёсан совершенно не мог уснуть. Ему было некомфортно. Не потому, что рядом с ним был Сан, а потому что рядом с Саном был он. Ёсану казалось, будто это совершенно неправильно, будто это слишком двусмысленно, будто это может навредить его другу. Он чувствовал стыд. Необоснованный ничем. Ёсан знал, что он не вредил Сану, знал, что он бы и не подумал никогда о том, чтобы сделать что-то плохое ему, но это иррациональное чувство гасило собой все остальные, и он ощущал себя будто лёжа на иголках, боясь лишний раз пошевелиться и напугать этим Сана.

— Зачем ты остаёшься со мной? Возишься, как с ребёнком, — прозвучало глухо, потому что Сан уткнулся лицом в подушку.

— Потому что тебе нужна помощь, — почти безэмоционально.

— Я бы сам справился.

— Я хочу помочь тебе, — поворачивает голову к Сану, говоря чуть взволнованно, будто просит разрешения. Будто просит позволить остаться ему и помочь.

— Тебе меня жалко, — Ёсану слышится разочарование в голосе.

Он не отвечает. Потому что, да, жалко, но это не то, что стоит говорить сейчас. Потому что это не та жалость, о которой говорит Сан, и он бы сейчас не ответил какая, и, возможно, это правда неуместное чувство, но он испытывает жалость к парню и ничего не может с собой поделать, поэтому молчит. А Сан продолжает:

— То, что ты видел… Тебе, должно быть, отвратительно сейчас находиться рядом со мной… — Сан разворачивается к нему.

— Нет.

— Я такой ничтожный… Да, Ёсан? Кто угодно может подойти ко мне, сделать всё, что угодно, и я ничего не сделаю! — голос громче и чуть срывается. — Отвратительно.

— Прекрати. Единственный, кто тут ничтожный — это те, кто сделали это с тобой, — он смотрит на друга, сведя брови, он хочет говорить твёрже, увереннее, чтобы переубедить Сана, но получается только шёпот.

Сан подрывается резко и нависает над Ёсаном.

— Я грязный… Они… Они поигрались со мной, им было весело! Они сделали это… Я как грёбанная игрушка, которой можно присунуть при желании, да, Ёсан?

Ёсан ужасается веселью, проскочившему во взгляде друга.

— Что ты несёшь? Нет, конечно, — он опускает ладони на его предплечья.

— Кто теперь захочет такого… Как я? Кому я теперь такой буду нужен? — он напирает на Ёсана, смотрит с вызовом, а потом наклоняется ниже и прижимается своими губами к ёсановым.

Целует жёстко, цепляет зубами, дышит тяжело. Ёсан пытается отвернуться, но тот ловит его, спускается к шее, кусает кожу, и Ёсан шипит от боли. Он упирается руками Сану в грудь, в попытке остановить его.

— Ну же, Ёсан~а, скажи, ты же тоже хочешь, да? Видя, насколько легко меня использовать, насколько легко меня можно взять, скажи, ты же тоже хочешь? — он продолжает терзать его шею, отрываясь на то, чтобы сказать. Ёсан слышит отчаяние, слышит вызов в его голосе, и сердце болезненно сжимается.

Одной рукой Сан проводит по ёсановой груди, ведёт ниже, к животу, задирает край футболки.

— Я сейчас так слаб, Ёсан~а, ты же можешь сейчас воспользоваться моим телом, скажи, что ты хочешь этого! — улыбается, а глаза так дико блестят, что Ёсан не может в них смотреть. Состояние Сана, его поведение, пугает.

— Не хочу, — Ёсан перехватывает руку на своём животе за запястье и отводит в сторону, но Сан не теряется, он отрывается от шеи парня и, усаживаясь тому на бёдра, вторую руку кладёт на пах, оглаживая.

— Я гребанная шлюха, которую могут иметь все, кто захочет! Грязная чёртова шлюха! Ну же, Ёсан~и, посмотри, ты тоже хочешь, — последнюю фразу лелейно тянет, чуть сильнее надавливая на полувозбуждённый член сквозь ткань белья.

И Ёсан проклинает себя сейчас за реакцию собственного тела, потому что, да, поцелуи Сана, хоть и грубые, его тепло, вес его тела на собственном, ладонь, оглаживающая пах, и, чёрт возьми, он хочет. Хочет Сана. При других обстоятельствах, куда более лучших, он сказал бы, что хочет. Потому что хотел и раньше. Но только не так. Не после того, что случилось. Сейчас он только злится из-за всех слов, сказанных Саном в свой адрес, злится на то, что тот сейчас делает.

Злится на себя за то, что какая-то его часть хочет, чтобы Сан продолжал.

Проклинает себя за свою слабость, за свою похоть, проклинает за отвратительные желания. Почти ненавидит себя за это.

Он убирает вторую его руку от себя.

— Прекрати, Сан~а. Я не считаю тебя шлюхой.

«Господи, какое же отвратительное слово», — думает Ёсан.

— Я не хочу. Не сейчас, когда ты в таком состоянии, — говорит тихо и медленно, смотря прямо в глаза.

— Знаешь, ему понравилось… — щурится в полуулыбке. — Он так нахваливал мой рот, говорил, что я так хорошо сосу, что ему так приятно… — Сан говорит слишком громко, почти с весельем, но Ёсан видит на его щеках слёзы. — Тебе тоже должно понравиться, — он наклоняется, сползая ниже к коленям парня, но Ёсан отпускает его руки, успевая перехватить за плечи и отодвинуть от себя, когда тот лицом почти уткнулся ему в пах. Сан поднимает на него взгляд, и Ёсан кривится, видя это безумие. Сан не в себе.

— Прекращай это! — он сам повышает голос, встряхивая того, сильнее давит на плечи друга, поднимая с себя. — Что с тобой происходит? – тихо, испуганно.

Он стаскивает со своих колен Сана и сам приближается к нему. Обнимает его, вжимая в себя сильно-сильно, кладёт подбородок на плечо Сана и чувствует, как тот дрожит. Вот же чёрт… Сан обмякает, сам обхватывает его своими руками и утыкается носом в изгиб шеи. Дрожь в его теле усиливается, его будто бьёт спазмами, и он скулит, заходится в рыданиях, сильнее прижимаясь к Ёсану, и теперь тот сам начинает трястись.

Ему плохо. Ёсан не может нормально реагировать, видя, как сильно изранен Сан. Ему будто ещё хуже. Будто в тот самый день он не понял, что с ним случилось, а сейчас это навалилось огромной кучей. Сан содрогается в истерике, воет ему в шею, Ёсан чувствует тёплые слёзы, стекающие по ключицам и впитывающиеся в его футболку.

— Я такой отвратительный… — всхлипывает.

— Пожалуйста, — шепчет, — пожалуйста, Сан~и, не говори так, — он гладит его и чуть раскачивается в стороны. — Ты ни в чём не виноват, слышишь?

— Что мне делать? — дыхание сбивается, он заходится новой волной прерывистых вдохов.

— Я не знаю, Сан~а… Господи, если бы я только знал… — он чувствует, что глаза начинает щипать, и он не останавливает себя, позволяя слезам пролиться.

Ёсан не знает, что делать, не знает, как успокоить Сана, не знает, что ему сейчас может помочь. Ёсан не уверен даже, что то, что он делает сейчас, хоть немного облегчает состояние друга. Сердце рвётся от каждого поскуливания и заходящихся вдохов; всё внутри крошится каждый раз, стоит Сану сильнее сжать его футболку в ладонях.

Ему больно. Больно дышать, потому что лёгкие будто тисками сдавило, горло рвёт болью, будто в него запихали что-то, голова взрывается от обилия в ней мыслей и чувств. И всё это бесполезно и так эгоистично, потому что Сану больнее. В сотни раз больнее.

Его светлое, яркое солнце обваляли в грязи, растоптали, сломали, и Ёсан так боится, что оно больше не будет светить. Ёсан так боится, что он не справится с этим. Что же делать?.. Что он может сделать?

Он чувствует, будто обязан что-то сделать. Защитить Сана. Он должен его защитить, должен починить его, собрать все осколки поломанного солнца, слепить новый шар. Он должен что-то сделать… Ёсан не может ничего не делать!

Но ничего не делает.

Постепенно всхлипы Сана стали стихать, а тело перестало бить дрожью. Ёсан продолжал укачивать его, гладить, целовать его плечи. Он делал это не задумываясь, успокаивая этим и себя тоже. Остановился Ёсан только когда всё тело начало ныть от несменяемого положения. Он окликнул Сана, но тот уже спал, продолжая так же крепко сжимать его своими руками. Не отпуская его, Ёсан просто завалился набок, совсем не замечая, как выключился.

* * *

После той ночи Сан будто начал приходить в себя. По крайней мере, так казалось Ёсану. Он всё ещё оставался с ним в его доме и приглядывал за парнем, который уже больше разговаривал, начал нормально есть, вставал с кровати. Вёл себя почти как обычно. Хотя это всё ещё было далеко до обычного Сана. Он надолго уходил в себя, игнорируя Ёсана, будто не слышал его, улыбался больше вымученно, чем действительно искренне, и хоть он и вставал с постели, ел вместе с Ёсаном на кухне, это всё ещё было похоже на то, будто он старается не подать виду. Взгляд больше не тот. Он улыбается, но нет больше блеска в глазах. Сан выглядит как побитый щенок, и Ёсан очень старается не смотреть на него слишком сочувствующе. Меньше всего он хочет, чтобы Сан искренне верил, что тот его жалеет.

Ёсан не спрашивал Сана о том, что на него нашло в ту ночь. Он прекрасно сам понимал, что это была истерика. Для Сана это оказалось слишком, больше, чем он смог вынести, поэтому Ёсан ничего не говорил, дабы ещё больше не нервировать и не смущать друга. Он хотел помочь. Смотреть на потухшего, осунувшегося юношу доставляло Ёсану слишком много неприятных чувств, и он хотел, как мог, подбодрить его, привести немного в чувства, даже если придётся встречать вот такие срывы. Он хочет оставаться рядом, пока Сану это нужно. Он хочет оставаться рядом, потому что ему самому это нужно. Он слишком увяз в нём. По своей воле окунулся в манящую темноту его омута, одурманенный теплом его маленького солнца. Солнца, светившего всем, а не только Ёсану, но он не справился с ним, оказался слаб перед этой бездной. Поэтому он останется с Саном. Потому что он сам по-другому уже не может.

Ещё через несколько дней Ёсан закончил писать отчёты, и ему нужно было отправится в университет, чтобы сдать их, только вот мысль о том, что это будет первый раз, когда он оставит Сана одного так надолго, пугала. Ёсан слишком боялся, он сам не понимал чего, но холодная скользкая неуверенность червяками расползалась внутри него, щекоча внутренности, ползла по венам вместе с кровью, если не вместо неё, заставляя тело быть напряжённым. Он совершенно не мог расслабиться.

Он предупредил Сана, что оставит его, тот с улыбкой сказал, что ему не о чем переживать, что он не маленький и ему не нужен постоянный присмотр. Сказал, что ему лучше уже, так что Ёсан правда может больше так долго с ним не оставаться и вернуться уже к себе домой, да и на учёбу.

— Позвони мне, если что, ладно? — Ёсан в который раз останавливается перед выходом, повторяя свою просьбу.

— Ты уже говорил это, и да, я позвоню. Если что-то случится, я позвоню, — Сан мягко улыбается, приваливаясь плечом к стене. — К тому же, ты же сам сказал, что ещё вернёшься.

— Я на весь день уйду, точно справишься один?

— Я лягу спать, так что вряд ли со мной что-то случится. Иди уже, — он подталкивает Ёсана к двери, придерживая её.

Но беспокойство никуда не уходит. Напротив, усиливается, стоит Ёсану услышать звук закрывающейся за спиной двери. Он планировал весь день провести в универе. Сдать работу и отучиться день, всё равно там будет, но липкий страх только нарастал. Ёсан пытался думать о том, что он испытывает, пытался понять, почему он так реагирует, но не мог себе ничего объяснить. Это какая-то слепая паника, гудящая во всём теле, вопящая об опасности. Но Ёсан не мог понять: какая опасность? Ему уж точно ничего не угрожает, а Сану и подавно: он у себя дома, там никто не сможет ему навредить.

Но как бы ни пытался убедить себя Ёсан, какие бы логические доводы ни предлагал, страх не уходил. Он накручивал себя всё больше и больше, пока у него буквально руки не начали трястись от нервного напряжения, а голова стала совершенно не способна усваивать информацию. Он честно хотел провести день на учёбе, но после третьей пары срывается домой.

К Сану домой. Это глупо. Определённо глупо, и Ёсан считает себя помешанным дураком, совсем сошедшим с ума со своими чувствами к этому парню. И пусть так, он считал, что лучше он останется дураком, но будет уверен, что всё хорошо. Эта паника сводила с ума, и он просто хотел убедиться, хотел просто избавиться от этого чувства. Он никому ничего не сказал, его, наверное, будут искать, но плевать, он разберётся с этим позже. Он так же не позвонил Сану. Ёсан же действительно мог просто ему позвонить, но вспомнил об этом уже подходя к дверям квартиры.

Сан, возможно, спит. Прошло около пяти часов, как он ушёл и, если Сан действительно, как и сказал, лёг спать, тогда лучше не звонить в звонок. Поэтому Ёсан открывает квартиру ключом, который дал ему Сан на всякий случай. Хотя в тот момент он явно был не в себе и вряд ли понимал, о каком случае он говорит, не важно, сейчас это оказалось кстати.

Зайдя в квартиру, Ёсан услышал музыку, она играла на весь дом. Вряд ли бы Сан смог уснуть в таком шуме, поэтому плохие мысли наваливаются с новой силой, ни о чём хорошем подумать совершенно не получается. Ёсан старается не терять самообладания. Пока ничего не случилось. Он думает, что с этой паранойей ему стоит попить успокоительных чаёв, потому что это переходит уже все границы. Проходя глубже в дом, Ёсан зовёт парня по имени, но тот не откликается, тогда он обходит дом в поисках друга, и, что б его, кажется, чуйка Ёсана не подвела его.

Только завидев Сана, он ломанулся к нему, сидящему на полу и прислонившемуся спиной к стене. Лбом он прижимается к коленям, поэтому Ёсан не может оценить, в каком состоянии парень, но может предположить, видя пару пустых бутылок, по запаху, возможно, чего-то алкогольного, и несколько пустых блистеров из под таблеток.

Вот же чёрт, Сан!

В страхе легкие сжимает болезненный спазм, не позволяющий нормально вдохнуть. Сердце колотится так сильно, что в груди больно.

— Эй… — Ёсан поднимает его голову, удерживая одной рукой, второй хлопая по щекам. — Эй, Сан, ты слышишь меня? — голос не слушается, срывается на хрип, горло больно царапает, а глаза щипит от подступающих слёз. — Сан!

Глаза юноши закрыты, и он не реагирует. Ёсан тащит его в туалет, чертыхается по пути, чуть не роняя, потому что тяжёлый засранец, суёт пальцы почти в горло, надавливая на корень языка. Сана рвёт, но он не приходит в себя, Ёсан видит несколько ещё не успевших раствориться таблеток. Смотрит на эти белые колёсики, плавающие в рвоте, и ловит себя на мысли, что больше не боится. Весь день его мучила сильная тревога, а сейчас — вакуум, он будто по инерции двигается, будто тело само знает, что нужно делать, отключая разум от происходящего. Сердце всё ещё колотится как бешеное, а руки трясутся, но он будто не ощущает этого. Будто не важно. Будто всё это не так страшно.

— Что ж ты наделал, придурок… — Ёсан пытается умыть парня холодной водой и тот немного приходит в себя. По крайней мере, он открыл глаза. — Что ты, блять, сделал?! — Ёсан кричит на друга, обливая его холодной водой и шлёпая по щекам. — Ну же, давай, скажи мне… Зачем ты сделал это?

Сан будто пытается сфокусировать взгляд, смотрит по сторонам, жмурится, что-то мычит. Ёсан бежит за телефоном, оставляя Сана в ванной, и вызывает скорую. Моменты, как он называл адрес, объяснял ситуацию, как помогал фельдшеру грузить Сана в фургон, вылетели из головы, промелькнули чьим-то чужим рассказом — это всё не с ним.

— Хэй, Ёсан~а, как ты?.. — в машине скорой Сан пришёл в себя, он улыбался, глядя на друга, будто всё сейчас хорошо, а Ёсан слышит его вопрос, смотрит на него, видит эту улыбку и хочет его ударить. Он злится. Он так чертовски злится на Сана. Какой же он дурак.

— Я в порядке. Как себя чувствуешь? — Ёсан старается тоже улыбнуться, он проводит ладонью по лбу парня, убирая волосы с лица. Почему сейчас Сан кажется таким спокойным? Он выглядит таким расслабленным и умиротворённым, будто это правда был всего лишь жуткий кошмар, и Ёсан немного расслабляется. Он думает, что, если под капельницей Сан немного оклемался, то всё хорошо. Они успели.

Ёсан не знает, не понимает, как он сейчас себя ощущает. Он злится на парня за его невероятно глупый поступок, но гладит по волосам, смотрит на него, улыбается, хочет лечь ему на грудь и плакать. Ему тяжело. Он не понимает как именно, но будто на его плечах целый мир давит своими размерами. На нём только одном. И Ёсану тяжело. Он хочет прижаться к другу, хочет расслабиться, хочет, чтобы тот обнял его и утешил. Как делал это он сам, когда плохо было Сану. Он устал, и ему хотелось, чтобы Сан его утешил. Хотел видеть его улыбающимся и счастливым, хотел, чтобы Сан сейчас был здоров, чтобы как раньше мешал ему с работой, чтобы отвлекал его. Он совсем не хочет видеть Сана со всеми этими трубками, датчиками, в этой чёртовой машине, в этой отвратительной истории.

Но тот закрывает глаза, улыбка сползает с лица, а по вискам текут слёзы. По щекам Ёсана тоже. Пикающие датчики и спокойствие фельдшера давали надежду на то, что пока всё нормально, только Ёсану этого было недостаточно. Он гладил его влажные волосы и смотрел. Не мог не смотреть. Пытался запомнить его, будто стоит только моргнуть, и Сан исчезнет.

В больнице его оставили в зале ожидания, а Сана покатили дальше. В этой тихой комнате с чужими людьми, которые выглядят слишком горюющими, он готов был взорваться. Это давит. Стены, тишина, люди и их возня, тикающие часы, шуршание бахил, звуки бабаханья дверей где-то в далёких коридорах. Ёсан слышит всё это. Будто всё его внимание сейчас приковано только к этим звукам. Мысли мечутся в голове одна хуже другой, и он не может оставаться спокоен, ощущая, что его голова вот-вот лопнет.

Где-то через час приехали родители Сана, их вызвали сразу, как только скорая доехала до больницы. Они только кивнули ему, но не подошли. Ёсан и сам не горел желанием сейчас общаться с кем-то.

Ёсан устал. Он ходит по периметру комнаты, сидит на диванчике, читает брошюры на доске объявлений, и он устал. Устал думать о том, зачем Сан это сделал, устал думать о том, что он зря пошёл в университет, зря оставил Сана одного, устал думать, что всё было бы иначе. Как будто рядом с Саном ничего не может происходить иначе, будто он костёр в ночном лесу – вся нечисть летит на свет. Так и Сан. Все беды будто для него. Ёсан не хочет об этом думать. Хочет уйти отсюда, прийти домой к спящему, как тот и обещал, Сану, лечь рядом и греться в нём. Просто обнять его и слушать. Его дыхание, его мягкий тихий голос, его смех или ворчание. Хочется просто обнять. Хочется, чтобы Сан его обнял. Хочется чувствовать его. Живого, тёплого, мягкого Сана. Хочется, чтобы он не был сейчас тут, или не по этой причине, или чтобы вышел врач и сказал, что всё нормально. Что, да, всё плохо, и Сан — чёртов идиот, но этот идиот будет жить. Хочется, чтоб эта затянувшаяся шутка уже закончилась. Но выходит врач и что-то тихо говорит родителям Сана. Мать странно смотрит на Ёсана и, разрыдавшись, утыкается лицом мужу в грудь.

Что он сказал? Что сказал врач?

— Что такое? — Ёсан подбегает к родителям друга, наплевав на нормы приличия.

Мать рыдает, врач молчит, понятно, врачебная тайна, будь она неладна, Ёсан смотрит на отца, надеется хоть от него услышать ответ. Звуки комнаты становятся громче, шум заполняет собой всё пространство.

— Что с Саном? Что случилось? — Ёсан повышает голос, бегая глазами между врачом и отцом.

— Сан умер… — мужчина шепчет так тихо, что Ёсан думает, что прочёл это по его губам.

Что? Что он говорит?

Умер? Не мог он умереть, они… Не мог он умереть! Он же был в сознании в машине, он улыбался, и он говорил… Он не может…

В голове резко стих весь гул, который он слышал до этого. Тихо. Эта тишина почти звенит. Голова взрывается.

Ёсан не верит. Он просто отказывается верить. Его истерзанный последними днями разум совершенно не в состоянии обработать эту новость. Нужно домой. Это чья-то плохая шутка. Нужно домой. Он сейчас придёт и встретит Сана, расскажет ему эту чушь, и они вместе посмеются. А потом Сан обязательно спросит, как дела в универе, ведь они вдвоём уже достаточно много пропустили. Он снова начнёт что-нибудь рассказывать, а Ёсан будет смотреть в эти чёрные глаза и погружаться всё глубже, утопать всё больше в этой черноте его глаз. Маленькое солнце Сана утянет его в свою бездну, и Ёсан примет это с благодарностью. Там тепло, там уютно. Сан — дом. Замечательный, светлый, яркий, уютный. С ним так хорошо. В нём так хорошо. Чернота его глаз не пугает, потому что его солнце согреет.

Оно немного треснуло, но всё ещё светит. Поэтому Сан не может быть мёртв. Сан не может умереть. Он же разговаривал. Он улыбнулся Ёсану в машине, поэтому он не может умереть!

Гудит. Кровь, наполненная червяками паники, гудит у него в ушах. Пульсом отбивает бешеный ритм.

Ёсан смотрит на отца парня. Как дурачок вылупился на него неверяще, будто ни слова не понял, что ему сказали. Смотрит на него, но все молчат. Врач ушёл по своим делам, а родителям нет до него дела. Он всё смотрит, но никто ничего другого так и не говорит, сколько бы Ёсан ни ждал.

Ёсан выходит из больницы и не знает, куда ему идти. Что ему делать? Сан умер. Что ему теперь делать? Он так отчаянно отдавал себя Сану, отдавал себя его чёрному омуту, тонул в его бездне, медленно погружался всё глубже и глубже. Сан бы сберёг его. Согрел. Он слишком увяз, застрял в этом больном чувстве. Он утонул в его омуте, а теперь Сана нет, и весь мир Ёсана погас вместе с его маленьким солнцем.

Что ему делать? Он так отчаянно опускался ко дну, так отчаянно тянулся к маленькому солнцу Сана, в надежде быть согретым, в надежде остаться в его свете.

Но он должен был знать, что в бездне нет света. Что единственное, что будет его ждать в конце — чёрный пустой холод.

Он должен был знать.