Биттенфельд вернулся в гостиную медленным шагом. Пауля он обнаружил все там же на диване, свернувшимся калачиком и мирно посапывающим. Биттенфельд намочил платок и осторожно утер перемазанную мордашку, не зная, стоит ли оставлять ребенка здесь или его нужно куда-то перенести. И если второе — то куда?
Так и не придумав, где можно прямо сейчас расположить ребенка, Биттенфельд решил оставить все как есть, и сел в кресло напротив, чтобы в подаренной тишине поразмышлять. Он вполне отдавал себе отчет, что Вик решилась оставить ему сына на сутки не по доброте душевной, а чтобы он, Фриц-Йозеф, в полной мере ощутил, что отцом быть не может и не хочет. И самым печальным здесь было то, что он и сам не мог быть полностью в себе уверен.
Как и Вик, он не думал о детях. Почти все его родственники были семейными, и кузенов с кузинами, а также племянников с племянницами самых разных возрастов у Биттенфельда было предостаточно. Он никогда не общался с ними близко, большую часть времени проводя на службе, но знал их всех вполне неплохо. Биттенфельд никогда не спорил с родичами, твердившими, что дети это счастье, но никогда и не примерял это «счастье» на себя. И даже делая пять лет назад то нелепое по своей форме предложение, Фриц-Йозеф в первую очередь представлял их веселую и полную радости жизнь с Вик, а не последовательное преумножение семейства Биттенфельдов.
Однако ребенок у них уже был, и с этим ничего нельзя было поделать. И Вик совершенно точно не права, считая, что у Фрица-Йозефа может быть на его счет какое-то предубеждение. Разумеется, каждому хочется видеть своего ребенка нормальным и здоровым, но если получилось по-другому, то что же теперь поделаешь?
Взгляд Биттенфельда снова скользнул по Паулю. Во сне, когда его глаза были закрыты, он казался совершенно обычным мальчиком. Его лицо было таким спокойным и безмятежным, а поза по-детски уютной.
Нет, со вторым вопросом проблем быть не должно. Биттенфельд мог не хотеть становиться отцом абстрактного ребенка, но раз уж конкретно этот ребенок существует, то быть его отцом Фриц-Йозеф совершенно точно желает.
Оставалось разобраться с тем, сможет ли. В голове непрошенным хором зазвучали голоса кузин и невесток, отголоски разговоров, записавшихся когда-то на подкорку памяти. Что-то о еде, одежде, игрушках, образовании, прогулках, своей комнате, прививках, домашних питомцах, друзьях, организации каникул и праздников…
Биттенфельд сжал голову обеими руками. Один он совершенно точно со всем этим не справится. Если, конечно, не вызванивать кузин — но тогда не спасешься от бесконечных расспросов на тему, что это у «дорогого Фрица» за ребенок и где его мама. Еще, пожалуй, можно попытаться поспрашивать жену Миттермайера, благо она здесь же, на Феззане, однако вряд ли это оценит сам Миттермайер. К тому их Феликс гораздо младше Пауля, и неизвестно, знает ли фрау Эванджелина что-то о детях постарше.
Но, возможно, попытался успокоить нарастающее беспокойство Биттенфельд, ему вовсе не нужно задумывать все настолько далеко вперед. Ему надо лишь убедить Вик в своей готовности быть отцом, и все последующие проблемы они смогут решать уже вдвоем.
***
Остаток дня Биттенфельд был склонен считать в целом удачным. Пока Пауль спал, Фриц-Йозеф позвонил на службу и без особых проблем выбил себе несколько дней увольнительной. Также он связался с местным библиотечным фондом и запросил с десяток детских книжек. Пару часов после того, как Пауль проснулся, они посвятили чтению. Малыш слушал очень внимательно и, казалось, остался доволен, однако у Биттенфельда с непривычки так пересохло горло, что решил в ближайшее время поискать аудиозаписи.
Ближе к ужину Пауль спросил, пойдут ли они еще гулять. Биттенфельд, поколебавшись немного, согласился на небольшой запущенный садик вокруг своего дома. Пока Пауль, держась за его руку, чинно шел по дорожке, Биттенфельд оглядывался: ему за каждый деревом мерещился Фернер. Однако прогулка завершилась без происшествий.
Затем они поужинали, а потом пришлось почитать еще немного. Под завершение дня Биттенфельд заполучил непередаваемый опыт купания ребенка, после чего можно было купаться самому, а заодно помыть и ванную, и прилегающую к ней часть коридора. На ночь пришлось выделить Паулю собственную майку, которая вышла тому как Райнхарду — плащ.
Однако выспавшийся днем ребенок, попривыкший к новому взрослому и уловивший, что большинство его желаний стараются выполнять, ложиться отказывался категорически. Оценив достоинства отлично пружинящего матраса, Пауль с упоением, доступным только четырехлетним, скакал на нем до тех пор, пока не навернулся с кровати.
Биттенфельд, тихо сатаневший последние полтора часа, сразу растерял всю свою злость и кинулся к нему. К счастью, толстый палас смягчил удар, хотя мягкие детские коленки все равно оказались покарябанными. Пауль, сидя на полу, зажимал эти самые коленки ладонями и старательно прикусывал нижнюю губу.
— Больно? — встревоженно спросил Биттенфельд, давя в себе желание ощупать ребенка со всех сторон, чтобы убедиться, что тот ничего себе не повредил. — Сильно ушибся?
— Больно, — тихо ответил Пауль. — Я виноват, я знаю.
Биттенфельд вздохнул и сел рядом, осторожно притягивая ребенка к себе, пока тот не уткнулся головой ему подмышку.
— А раз знаешь, зачем так делал? — поинтересовался Фриц-Йозеф, скорее, чтобы отвлечь его от содранных коленок.
— Было здорово, — честно признался Пауль. — И весело. А дедушка не любит, когда я так делаю. Он говорит, что я проломлю себе голову раньше, чем смогу видеть.
В Биттенфельде столкнулось два противоположных чувства. С одной стороны, несмотря на собственные проблемы, в душе он был уверен, что любой ребенок имеет полное право скакать по кроватям, носиться по коридорам и устраивать в ванной локальные цунами. Именно из таких вольностей и складывается детство — ведь став взрослым, себе такого уже не позволишь. Но, с другой, нельзя было не признать, что военный министр, будь он трижды неладен, в данном случае все-таки по-своему прав. Большинство детей не смотрят, куда несутся — но этот-то еще и действительно не видит.
— Я прослежу, чтобы такого не случилось, — пообещал Биттенфельд. — На самом деле, я помню, что прыгать на кровати — это здорово. Но только давай мы с тобой об этом будем как-нибудь договариваться, а когда я говорю, что надо идти спать — ты пойдешь спать?
Пауль обдумал это предложение. Биттенфельд в который раз за сегодняшний день поразился, как тщательно тот размышляет над некоторыми из своих ответов.
— Хорошо, — Пауль наконец-то пришел к определенному решению. — А ты мне почитаешь еще перед сном?
Биттенфельд мысленно застонал, но вслух лишь покорно согласился. Пауль умел не только думать, но и вполне успешно торговаться.
***
На следующее утро Биттенфельд взялся за выполнение придуманного накануне плана. Вик дала ему время на сутки, значит, как минимум до обеда она звонить и требовать вернуть сына не станет. Этим следовало воспользоваться, чтобы совершить стратегическую вылазку в магазины детских товаров. Ибо предыдущий день показал, сколь многого стало не хватать в доме Биттенфельда, когда там появился ребенок.
Первым пунктом в их маршруте стал одежной магазин. Фриц-Йозеф не мог вспомнить, когда он в последний раз покупал себе одежду и делал ли это вообще. Мундиры шились на заказ и выдавались на руки, а штатская одежда, в избытке запасенная матерью, дома на Одине не переводилась. Поэтому Биттенфельд был счастлив, когда услужливая девушка в отделе детской одежды просто составила несколько комплектов на нужный возраст. Выбирать он не стал, и с готовностью оплатил все. Пауль, которого расцветка не волновала абсолютно, безропотно согласился на все, отвергнув только один свитер, заявив, что тот колючий.
Затем ненадолго заскочили в аптеку за йодом, бинтами и пластырями. Всего этого, как Биттенфельд обнаружил вчера вечером, в его доме не водилось, а сердце чуяло, что с неугомонностью Пауля может пригодиться еще не раз. А снова прижигать коленки виски ему не хотелось. Еще он купил детскую зубную щетку: та, что была из запасного гигиенического набора, в рот Пауля влезла с трудом. Вместе со щеткой ему навязали детскую зубную пасту, детский шампунь и детский гель для душа. Биттенфельд, смирившись, взял все это, так толком и не поняв, чем хуже взрослые.
И, разумеется, они не смогли не зайти в магазин игрушек. Биттенфельд был совсем не против почитать своему сыну, но делать это ежедневно по несколько часов казалось ему выше человеческих сил. Поэтому первым делом он набрал различных аудиосказок, и только потом они направились в отдел игрушек.
И вот здесь Биттенфельд осознал, что столкнулся с проблемой. Игрушки ребенок должен выбирать себе сам, и будь он на месте Пауля, у него давно бы разбежались глаза… Однако его сын спокойно стоял рядом, держась за руку, и лицо его имело неестественное для подобного места равнодушное выражение.
Биттенфельд с трудом оторвал взгляд от миниатюрной железной дороги со множеством деталей: даже если бы Пауль мог ее видеть, для него она пока еще была слишком сложной.
— Как насчет плюшевого мишки? — предложил Фриц-Йозеф, нарушая затянувшуюся тишину.
— Лучше собаку! — тут же откликнулся Пауль, моментально оживившись. — Только не как Шпренкель, а то вдруг ей будет обидно?
— Хорошо, — не стал спорить Биттенфельд, ничего против собак не имевший. — Но ты же понимаешь, что она будет игрушечной?
— Понимаю, — вздохнул Пауль. — Но все равно пусть это будет собака.
Биттенфельд подвел его к стойке с мягкими игрушками и замер в растерянности. Ну и как Паулю выбирать?
— Вам чем-нибудь помочь? — подошла к ним улыбчивая девушка-консультант. — У нас огромный выбор самых разных игрушек!
— Это да, — согласился Биттенфельд. — А-а… Потрогать их можно? Моему сыну хотелось бы взять кого-нибудь, кого приятно обнимать.
— Если у юного джентльмена чистые руки, то, разумеется, можно, — девушка улыбнулась еще шире. — И потрогать, и обнять, и потискать.
Пауль очень серьезно подошел к выбору. Он аккуратно брал игрушку, словно слегка взвешивая на руках и определяя размеры. Слишком маленьких он отвергал сразу, а дольше всего обнимался с огромным мохнатым ньюфаундлендом. Когда Биттенфельд, пережив шок, уже мысленно смирился, что с этим чудовищем ему придется идти по улице, ньюфаундленд также был отложен в сторону. В конце концов Пауль остановился на собаке непонятной породы. С точки зрения Биттенфельда, эта игрушка не была даже особо симпатичной, но Паулю она, видимо, понравилась по другим, понятным лишь ему одному параметрам.
— А еще для мальчиков у нас недавно поступили замечательные конструкторы! — оказалась, что девушка-консультант не ушла, просто стояла в стороне, чтобы не мешать выбору. — Как раз для пяти-семи лет идеально подойдет.
— Конструктор? — Биттенфельд засомневался. — Вообще-то, ему только четыре, да и…
— Ой, тогда он очень высокий для своего возраста! — восхитилась девушка. — А конструктор очень удачный, без мелких деталей. Его с завязанными глазами собирать можно!
— Ну, раз с завязанными глазами… — под нос себе пробормотал Биттенфельд, а вслух спросил чуть громче: — Пауль, ты хочешь конструктор?
— А что это такое? — заинтересовался ребенок.
Биттенфельд, как мог, постарался объяснить. Пауль задумался.
— Это вместо собаки? — уточнил он наконец.
— Нет, — вздохнул Фриц-Йозеф. — Если хочешь, мы возьмем и то, и другое.
— Тогда хочу! — жизнерадостно согласился Пауль.
Биттенфельду осталось только рассчитаться.
Когда они забрали из камеры хранения пакеты с одеждой и обувью, то Фриц-Йозеф с ужасом осознал, что вместе с огромной коробкой из-под конструктора это все в одну руку не помещается. В двух помещалось отлично, но тогда нечем было держать Пауля. Как его отпускать идти одного, Биттенфельд не знал, а ни за брючину, ни за короткий китель особо не подержишься.
— Пауль, — обреченно обратился к ребенку, терпеливо дожидавшегося его решения, — ты когда-нибудь катался на чьей-нибудь шее?
Казалось, своим вопросом он погрузил ребенка в прострацию. Пауль даже поднял руки, осторожно ощупывая собственную шею, причем со всех сторон, после чего осторожно спросил:
— Это как?
Биттенфельд мысленно выругался. Разумеется, его вряд ли когда-нибудь сажали на шею. Ведь обычно это делают, чтобы улучшить детям обзор, чтобы они могли развлекаться, наблюдая улицы и парки с недоступной таким малышам высоты.
Фриц-Йозеф мягко положил свои большие ладони на детские плечи и загривок.
— Смотри… то есть слушай, — сбивчиво начал объяснять он. — Я тебя посажу себе вот сюда, там, где заканчивается спина и начинается шея. А твои ноги будут у меня спереди. Ты будешь там сидеть и крепко-крепко держаться… ну, скажем, за мои уши.
Пауль еще некоторое время обдумывал эту странную информацию.
— А зачем? — спросил он в конце концов.
— Потому что у нас очень много сумок, — покаялся Биттенфельд. — Мне понадобятся обе руки. Я мог бы, правда, вызывать такси — но до него нам тоже как-то надо будет добраться. Так что лучше уж дойти пешком, тут недалеко. Мне не тяжело, а ты покатаешься.
— Я хотел покататься на Шпренкель, — признался вдруг Пауль. — Но у меня не получилось. А мама потом ругалась. Она сказала, что на собаках нельзя ездить.
— Но я же лучше собаки, — без тени сомнения заявил Биттенфельд. — К тому же я сам предложил. Ну как, подсадить тебя?
Пауль наконец соблаговолил дать свое согласие, и Фриц-Йозеф осторожно поднял его вверх.
— Только держись крепко! — попросил он напоследок. — И не вздумай с меня падать, я гораздо выше кровати!
Пауль послушно поерзал и на полном серьезе взялся за уши. Биттенфельд подхватил покупки и вышел из магазина. До дома действительно было не больше двадцати минут ходьбы, однако ему пришлось затратить полчаса, усилием воли делая свой шаг более спокойным и размеренным.
И только у самого порога Биттенфельда вдруг разобрал дикий смех. До него с запозданием дошло, что, как ни крути, а он катал на своей шее Пауля фон Оберштайна.