— А куда пропал Биттенфельд? — поинтересовался как-то Миттермайер, вырвавшийся от жены и новоприобретенного сына в адмиралтейство.

      Остальные недоуменно переглянулись. За прошедшие две недели они привыкли к отсутствию Биттенфельда: сперва тот пару раз брал отгулы по несколько дней, а потом даже звонить перестал.

      — Ну не мог же он заболеть? — осторожно предположил Вален.

      Все согласились, что вряд ли. Больным Биттенфельда представить было трудно, тем более в течение двух недель.

      — Может, его кто-то охмурил? — предположил Миттермайер.

      — Мда, надо сказать, что на Феззане весьма легкомысленные дамы обитают, — поддержал Меклингер эту версию. — Даже в снегопады носят свои коротенькие юбочки, и ведь не мерзнут почему-то.

      — Не может Биттенфельд столько времени избегать службы ради какой-то феззанской дамочки, — возразил Вален. — В конце концов, она и подождать его до вечера вполне могла бы.

      — А какие еще версии остаются? — Миттермайеру уже стало по-настоящему интересно. — Ну не от Оберштайна же он прячется.

      Мюллер все это время беспокойно ерзал на месте. Наконец Кесслер это заметил и нахмурился.

      — Мюллер, если ты что-то знаешь, то рассказывай. Видишь, товарищи волнуются!

      Железный Щит обреченно вздохнул. Ему очень хотелось поделиться информацией, но он не был уверен, что это будет честно по отношению к другу и сослуживцу. Хотя, с другой стороны, сведения были не то чтобы секретными, да и Биттенфельд вовсе не просил держать все в секрете. Скорее всего потому, что просто об этом не подумал — но ведь не просил же.

      — Ну, не то чтобы я знал очень много, — наконец решился Мюллер. — Просто в тот день, когда Биттенфельд попросил отгул в самый первый раз, я решил к нему заглянуть. Тоже подумал, что он заболел, и решил навестить. Подошел к дому, позвонил, но мне никто не открыл. Заперто было. Тогда я подумал, что Биттенфельду так все надоело, что он отправился в загул, и его благоразумия хватило на то, чтобы предупредить об этом заранее.

      — Благоразумия — Биттенфельду? — уточнил Кесслер с совершенно серьезным видом.

      Мюллер ответил ему несчастным взглядом.

      — Вот и я очень скоро пришел к мнению, что это вряд ли, — признался он. — То есть решил, что если бы Биттенфельд все-таки ушел в загул, то оправдывался бы постфактум. В общем, пока я прикидывал так оно или не так, я далеко от его дома уйти не успел. Так только, от ворот немного отошел.

      — Слушай, не тяни, — поторопил его Вален. — А то мне уже страшно подумать, что такого ты там увидел.

      — Да, собственно… — вновь смущенно поерзал Мюллер. — Собственно, самого Биттенфельда я и увидел. Видимо, он по магазинам ходил — у него в обеих руках куча пакетов была.

      — Биттенфельд взял несколько дней отгула, чтобы походить по магазинам? — глаза у Миттермайера полезли на лоб. — Чего он там накупил?

      — Не знаю, я в пакеты не заглядывал, — с достоинством парировал Мюллер. — Но это все, скорее всего, было не для него, а для ребенка.

      В воздухе повисла пауза. Кесслер недоверчиво покосился на недопитый стакан. Меклингер свой даже отодвинул подальше. А Миттермайер, наоборот, выпил свой залпом. Первым нашелся Вален:

      — Ты ничего не пропустил в своем рассказе? — поинтересовался он. — Для какого ребенка?

      — Который сидел у него на шее, — пожал плечами Мюллер и попытался спрятаться за своим стаканом.

      Все помолчали еще немного: видимо, пытались представить себе Биттенфельда с ребенком на шее.

      — Мюллер, — задушевно произнес Кесслер, — я тебе, конечно, не угрожаю, но так, чисто в образовательном смысле, могу сейчас показать всем остальным на твоем примере, как ведутся допросы. Или у тебя есть вариант рассказать все с самого начала добровольно.

      Мюллер снова вздохнул. Мысленно попросил прощения у Биттенфельда и начал свой рассказ с того, какие сведения попросили его раздобыть и чем все это закончилось.

      — Кажется, на Терре в свое время была культура, которая любила запутанные сюжеты, в результате которых все оказывались друг другу родственниками, — задумчиво произнес Меклингер после того, как адмиралы минутой молчания почтили окончание выслушанной истории. — Я сейчас правильно тебя понял, что у Биттенфельда есть сын от дочери Оберштайна?

      Вален отчетливо застонал и закрыл лицо руками.

      — Я не хочу, — произнес он тихо, не опуская рук, — я не хочу представлять себе, что вырастет из ребенка, в котором гены Биттенфельда смешались с генами Оберштайна! Это должна быть поистине гремучая смесь!

      Судя по лицам остальных, они тоже не горели таким желанием. И все-таки изгнать из своего воображения этот образ оказалось непросто.

      — А сам-то Оберштайн в курсе? — наконец удалось сформулировать вопрос Миттермайеру.

      — Я точно не знаю, — пожал плечами Мюллер, — но подозреваю, что да. Даже Оберштайн, хоть он днюет и ночует в адмиралтействе, должен был заметить, что ребенка вот уже две недели нет дома.

      — Может, он как раз обрадовался, — предположил Вален. — Дети тихими не бывают, а если это еще и ребенок Биттенфельда, то представляю, как у них дома должно было быть весело.

***

      — Ваше величество, боюсь, я опять вынужден обратиться к вам по личному вопросу, — голос Оберштайна звучал ровно, однако настойчивость в нем отчетливо слышалась.

      — Только не говорите, что у вас обнаружился еще один ребенок, — обреченно вздохнул Райнхард.

      — Напротив, — совершенно серьезно ответил Оберштайн. — Ребенок пропал.

      Райнхард вздрогнул и вскинулся.

      — Вашу дочь похитили? — спросил он, разрываясь между возмущением и недоумением.

      Он с трудом мог вспомнить ту невзрачную девицу — и то, скорее, благодаря ее сходству с отцом. Кому она могла настолько приглянуться, чтобы понадобилось ее похищать? Вот если только чтобы напугать или шантажировать самого Оберштайна…

      — Нет, — прервал тот метание мыслей своего кайзера. — Похитили ее сына.

      — У нее есть сын? — автоматически переспросил Райнхард, с трудом доходя до вывода, что кому-то фройляйн фон Оберштайн все-таки когда-то приглянулась.

      — Она взрослая женщина, — сухо ответил военный министр. — Рожать детей ни одним законом не запрещается.

      — Ладно, хорошо, — кайзер встряхнул своей гривой, пытаясь прийти в себя. — Вам что-нибудь известно о похитителях?

      — Похититель один, ваше величество, — поправил его Оберштайн. — Это адмирал Биттенфельд.

      Райнхард, которому только-только удалось собрать разбегающиеся мысли, снова осознал, что плавает в тумане.

      — А ему-то зачем? — спросил он почти жалобно. Ему не верилось, что Биттенфельд, какие бы разногласия у него с военным министром ни были, мог прибегнуть к пути угроз и шантажа.

      Ледяная маска Оберштайна не дрогнула ни на мгновение, когда он отчеканил:

      — Насколько я понял свою дочь, адмирал Биттенфельд считает себя отцом ее ребенка. Сама Виктория этого не отрицает.

      — То есть это их общий ребенок? — испытывая смесь ужаса и облегчения уточнил Райнхард.

      — У меня пока нет данных, противоречащих этому, — подтвердил Оберштайн.

      — Ну так пусть они просто поженятся! — от души предложил кайзер. — Или Биттенфельд не хочет? Тогда я поговорю с ним и объясню…

      — Прошу прощения, — Оберштайн позволил себе перебить его, — адмирал Биттенфельд как раз хочет жениться. Не хочет моя дочь.

      Райнхард с минуту смотрел на него с отчаяньем. Опять вылезла наружу та старая досада, зародившаяся после отказа, когда он впервые сделал свое предложение фройляйн фон Мариендорф. И откуда у Оберштайна такой талант портить настроение даже в самые хорошие дни? Ведь до свадьбы осталось всего ничего, Райнхард уже свыкся со своим будущим и предстоящей семейной жизнью — и пожалуйста, все его опасения вновь вылезли наружу.

      — Почему она не хочет за него замуж? — обреченно спросил кайзер. — Или все-таки признайтесь, это вы сами не хотите этого!

      — Мне не нравится подобный вариант, — не стал отпираться Оберштайн. — Однако в данном случае мое мнение не имеет никакого значения. Виктория имеет право выйти замуж за любого, кто ей понравится. И если она не считает адмирала Биттенфельда для себя парой, то это только ее решение.

      — Но как же… — Райнхард выглядел озадаченным. — А как же тогда быть с ребенком? С кем он должен оставаться по закону?

      — По законам Старого Рейха, — спокойно ответил Оберштайн, — ребенок должен оставаться с отцом. Это не очень справедливо по отношению к матери, которая ребенка выносила, родила и кормила, но законы Старого Рейха к женщинам всегда были не слишком благосклонны.

      — То есть, Биттенфельд все-таки имеет право оставить ребенка у себя? — уточнил Райнхард.

      Слова «законы Старого Рейха» для него являлись подобными красной тряпке для быка, однако сейчас он не торопился решать на их счет сразу.

      — Не совсем, — отозвался военный министр. — По все тем же старым законам — ибо новых все еще пока нет — у ребенка нельзя отнять дворянскую фамилию. Мой внук вместе с моей дочерью получил право на фамилию «фон Оберштайн», и адмирал Биттенфельд не может опротестовать этого.

      — А как же Миттермаейры? — ухватился за недавний пример Райнхард. — Они ведь дали Феликсу свою фамилию.

      — На этого ребенка не было вообще никаких документов, — парировал Оберштайн. — Он не значился ни фон Ройенталем, ни даже фон Кольраушем, значит, в его случае данный закон был неактуален.

      Райнхард совсем по-детски прикусил губу. Этот закон он отменил бы с радостью, но вот так, показательно, отменять то, что не нравилось, и оставлять то, что лично его устраивало — это было совсем нечестно.

      — Так чего вы все-таки хотите от меня? — не выдержал он наконец.

      Оберштайн помедлил буквально мгновение перед тем, как ответить.

      — Ваше величество, — неторопливо произнес он, — мой внук — не канат, чтобы его перетягивать, и у меня нет ни малейшего желания вступать в игру с адмиралом Биттенфельдом. Мне самому разговаривать с ним бесполезно: любые мои слова он сочтет ложью. Точно также я не хочу доводить дело до суда. Это раздуют до скандала, а он не пойдет на пользу облику адмиралитета в целом. У вас есть власть поговорить с адмиралом Биттенфельдом и довести до его сведения, что он совершает ошибку. Он ничего не добьется, держа ребенка у себя. Виктория не даст своего согласия только потому, что он лишает ее выбора.

      — Но если, — осторожно предположил Райнхард, — если Биттенфельд действительно хочет этого ребенка? Почему вы так уверены, что его цель — только принудить вашу дочь к браку?

      — Вы себе представляете жизнь адмирала Биттенфельда с ребенком? — невозмутимо поинтересовался Оберштайн. — Но даже если — если — и допустить такую возможность, то его службу никто не отменял. Представьте, что завтра вы прикажете ему, предположим, отправиться осаждать Изерлон — и с кем он оставит четырехлетнего малыша? Наймет няньку, которая будет его бояться и ненавидеть?

      — Почему нянька должна ненавидеть ребенка? — Райнхард старательно пропустил мимо ушей первую часть. Хотя бы потому, что Биттенфельда к Изерлону он совершенно точно посылать не собирался, прошлого раза вполне хватило.

      — Со слепыми детьми тяжело работать, — голос Оберштайна прозвучал равнодушно, настолько равнодушно, что Райнхарду стало неловко. — Многие не выдерживают и быстро увольняются.

      — Значит, и ваш внук тоже… — запоздало дошло до кайзера.

      — Да. И адмирал Биттенфельд не мог этого не заметить, — Оберштайн смотрел прямо перед собой. — Именно поэтому я не верю, что ему так уж нужен этот ребенок. Это не тот случай, когда отцовство приносит счастье.

      — Хорошо, — сдался Райнхард. — Я понимаю вас. Я обязательно переговорю с Биттенфельдом. Но только после свадьбы, ладно? Моей свадьбы, разумеется.

      Оберштайн поколебался несколько мгновений, после чего коротко поклонился и вышел.