Если бы ты не случился

Я бы давно умерла от скуки

Стереть из памяти можно всё

Но только не твои руки

Марка в Сапсане потряхивает от переизбытка эмоций. Женя бы, наверное, опять улыбнулся и сощурился - снова он как на спидах. Да какие уж тут спиды, у него и без них сердце колотится так, будто сейчас ребра сломаются. Серьезно, ему даже больно. Тут он еще кроме Женечки и на Монстр без сахара грешит, но это дело другое. Он понятия блять не имел, что так можно. Нет, он сто тысяч раз вламывался без приглашения в жизнь грустных мальчиков, но ни один из них так беспрекословно не прыгал в ебучую бездну. Марку очень-очень страшно, потому что он-то свой Тартар знает прекрасно, он эти закоулки излазил вдоль и поперек, но к тому, что туда кто-то за ним ломанется, он готов не был. А Женя ломанулся. Откликнулся на первый же зов и сходу вогнал одному из демонов в горло меч, когда взял его руку в свою. Надо притормозить, очень надо притормозить, потому что Женя, Женечкаполез туда вслепую, и Марк не хочет, совершенно не хочет, чтобы он открыл глаза и сломался. Он до невозможности, до слез почти трогательный, он путается в словах и запинается, он улыбается самой чудесной улыбкой на свете, он весь соткан из загонов и тепла, он опускает голову, завешиваясь шторками волос, он то совсем типичный пацан с разговорами о гта, то рвущий стереотипы и вдохновенно болтающий о корейских мальчиках, он безумно интересный рассказчик, а еще он очень понимающий, хотя и совсем с иным способом восприятия реальности, он нежно-нежно покачивающий головой в такт музыке и от этого же смущающийся, он спокойный, но не холодный, он где-то внутри очень сильный и вообще он, он, он, он - сердце разорвется сейчас. Он похож на лисенка. Возможно, чем-то на Кристоферсона. Нельзя позволить себе упасть с головой в это, нельзя, вообще первый признак абьюза - быстрое развитие отношений и идеализация. И все же, и все же - любовь поражает как финский нож и молния. Он не избегает этого слова, он столкнулся с ним как с убийцей в подворотне, откуда бежать некуда. Из дурной головы хочется вытравить вечные образы как вытравливают уксусом ржавчину, выйти из мелом очерченного круга Хомы Брута, где любящие должны разделять участь друг друга. Марк не хочет навредить, он ебнется окончательно, если хоть немного, хоть чем-то сделает Жене больно. Нельзя допустить удара ножом, любовь к нему должна оберегаться, как роза под стеклянным колпаком. Нет, надо держаться, надо быть аккуратным, надо дать им обоим время узнать друг друга, это будет правильно. Так сложнее, но лучше. И нельзя, чтобы Женя становился спасением, иначе это не будет здоровой херотой. Но он блять спасение и есть, Марк буквально в первый раз за несколько месяцев проспал несколько часов не просыпаясь, не дергаясь от бредовых снов, и - кажется - только от того, что у него на спине лежала теплая рука Жени. Какие же у него руки, господи, таких рук не найти и в скульптурах Бернини, потому что вместе с их мраморной красотой в них столько тепла и жизни, сколько у Марка нет и в сердце. Он смотрит на свои какие-то уродливые руки, на унизанные кольцами короткие пальцы с остатками облупившегося давно лака на ногтях — и вспоминает, как потеряшка-Женечка обозвал их красивыми. Марк думает, что он был мертв до этой ночи, что он был гравюрой какого-то бесталанного подражателя Гойе, безобразным чудовищем, рожденным сном разума, а теперь на него брызнул свет и он весь обратился в дневной Руанский собор. Марк мечется от чувства к чувству, ему бесконечно светло и радостно и бесконечно страшно и тревожно. Ему хочется кричать о том странном где-то внутри, о чем-то, что оказалось совершенно незнакомым и накрыло его с головой, но он изо всех сил тормозит себя, чтобы не перейти черту, чтобы не стать случайно Пигмалионом, любящим созданную им Галатею, чтобы не боготворить, а с нежностью и вниманием относиться к живому человеку. Которого еще нужно узнать, и, что важнее, которому надо дать узнать Марка. К мальчику, целовавшему его в висок. У Марка столько было отношений разной степени близости, но никто никогда не целовал его в висок, это так странно и глупо, никто до и не додумался, что ему нужно, а Женя вот понял сразу и все. Это абсолютно нестерпимо, особенно потому что хоть Марк и готов к каждому, кто относится к нему с теплотой, отдать сердце прямо в руки, но вот так бы не было будь Женя не Женей. Макар вот тоже защищает, но это другое. От него демоны разбегаются, но для того чтобы залечь на дно, а потом напасть с новой силой. Женечка их сражает, потому что в нем очень, очень много всего, потому что он просто наверное если бы жил где-то далеко-далеко и никогда не знал, что есть Марк, а сам Марк бы видел его наивно-старательную инсту, то все равно страшное погибало бы от нежности, похожей на девятый вал. Лишь бы не сломать, лишь бы не сломать, фарфоровое же, даже хрупче. Марк улыбается как дурак, а женщина сбоку закатывает глаза. Марку хочется сказать ей, что очень красивый мальчик с очень красивыми глазами - а глаза это зеркало души - тоже думал, что он обдолбался. А в итоге рассказывал безумно интересно о том, о чем до этой ночи Марк имел смутное представление. 

Марк утыкается носом в ладони с привычно натянутыми рукавами и очень старательно пытается выровнять дыхание. Вдох-выдох-вдох. Все, надо успокаиваться. Пора. Надо брать себя в руки. Его все еще несет, и любая мысль возвращает его к Жене, но это ничего. Это ничего. Надо приходить в себя. Следующая мысль ошарашивает куда сильнее прежней, потому что похожа на озарение. Это его так переебашило сейчас из-за чего? Нет, неужели только из-за того, что о нем заботились? Женя тогда на улице спросил, не хватит ли ему, когда воздух в легких извёлся дымом и закончился. Женя волновался, что он замерзнет. Что хочет спать. Забрал у него рюкзак. У Марка сжимается сердце, но это же и заставляет его себя успокоить. Вот, это пока эйфория, пока стоит гнать сильные мысли, бьющие по вискам кинжалом. В Жене бесконечно много всего, но Марк опять разводится по щелчку пальцев от того, что он нужен и к нему проявляют элементарное человеческое внимание. Конечно, это все его блядская потребность в том, чтобы мир вокруг него крутился. Фу, блять, фу, аж самому противно. А так ведь даже с, прости Господи, Артемиком было, а там мозгоебля в обе стороны началась еще раньше отношений. Ничего нового. Ничего совершенно нового, а сердце так колотится потому что… ну потому что. Гормоны и все такое. Неубедительно, у Марка перед глазами красными буквами светится надпись “это важно, но не первостепенно, совпало слишком многое”, но он все же через силу принуждает себя немного выдохнуть, и его перестает колотить так отчаянно. Нужно отвлечься. Да, отвлечься. Все, пора заняться делом. 

Не то чтобы это помогает, потому что как только он берет в руки телефон, у него появляется спонтанная мысль, напрямую с Женей связанная. Он заходит в тг и быстро пролистывает вниз. Контакт ハニーママ (медо-мама)улетел довольно далеко, но это в основном за счет всяких каналов (такое слово странное, его даже про себя произносить как-то очень непонятно, но все же лучше какого-нибудь кулька, это, кажется, вообще самое кошмарное, что есть в языке) и чатиков. Он секунду пялится на прошлую переписку и, сообразив немного, как будет звучать приличнее, печатает: 

“Привет, как дела, можно я спрошу, кое-что, это важно, но несрочно”

Отправляет, смотрит и редактирует “несрочно” на “не срочно”. Он еще не уверен, нужна ли запятая перед “кое-что” и не лучше ли поставить после “можно”, приходит к выводу, что больше - не меньше, и добавляет ее заодно и после “можно”. Обычно он так не запаривается, но тут-то ситуация другая, она ведь взрослая и все такое. Он чуть-чуть думает и уточняет:

“Это про кпоп”

Потом он заходит в инст, там висит несколько непрочитанных, и он знает, что там есть в том числе и пару важных, но все равно в первую очередь тянется в инст Жени - не может иначе. Вся выстроенная более или менее аргументация идет крахом, как рушатся раз за разом у него доказательства в задачках по геометрии, потому что треугольник - треугольник, а Женечка - Женечка. Он даже конкретизировать не может, его просто размазывает в лужу от подписей на английском - выебывается, драгоценный - и до крышесносного красивых фотографий. Не то что там какие-то фотосеты гениальные, нет, его, кажется, вообще обычно мама фоткает, Марк узнает те самые ракурсы «я бабушке отправлю и в одноклассники выложу», но просто он такой, что хоть на тапок фотографируй — не испортишь. Сердце у него трепещет от этой красоты, возведенной в абсолют, сопряжённой с детской трогательностью в улыбке и движении бровей вверх. Его зацеловать хочется, вот. Ещё касаться осторожно пальцами скул, по волосам гладить — они мягкие очень, он запомнил. Очень хочется признаться, что он втрескался насмерть, но ведь нельзя, нельзя же — и мысли возвращаются назад, к той же точке. Марк силой себя выдергивает из них, упираясь в разгребание директа. 

Сначала скучное, но важное — рабочее. Рабочее это громко сказано, но что-то связанное с собственным творчеством называть своими именами тяжко. Потом — девочкам на сердечки сердечками. Улыбается от сашкиного “если завтра будешь засыпать я обижусь”. Не будет, он сейчас в дороге и потом в Москве смешает в крови кофе с Адреналином, и будет заебись. Он просматривает сообщения по второму разу. Один из диалогов висит как дамоклов меч, и Марка передергивает, когда он видит еще одно соо, совсем новое, пятиминутной давности. 

«Мы в одном сапсане))» 

Выглядит приговором. У него буквально дыхание перехватывает на секунду — только ее и не хватало ему для полного счастья, хоть плачь, хоть выпрыгивай на полном ходу, хоть смейся. Ева как всегда, конечно, сама блять внезапность. Не заявится же она сюда? Да черт ее знает, они даже ведь и не ссорились толком. Как сказала Алена, он “свел к минимуму травматичные контакты, проявив заботу о себе”. Угу, типа того, только Ева же ничего плохого не сделала, чтобы её в игнор кидать. Тревожность повышала своими сентенциями, но это же по сути проблемы Марка и его башки, а не Евы. А если она их с Женей видела?… ответом служит третье уведомление. 

«Кстати, что это за мальчик?» 

Марк выключает телефон, делает несколько глубоких вдохов, снова открывает инст и отвечает, через раз не попадая по клавиатуре влажными пальцами.

«Привет, здорово! Знакомый один, а что? Жаль, что в спб нре встретились»

Он опять промахивается, и опечатка выходит идиотской, но в инсте не поправишь. Он морщится и открывает тви. Там тоже есть дело и тоже сопряженное с Женечкой - нет, почекать его профиль (оба, он уже сообразил, что надо на закрытку стучаться) он всегда успеет, сейчас нечего себе еще и этим растравлять душу - вот поудалять твиты про “либо ебнусь, либо убьюсь” стоит, потому что без контекста выглядит удручающе. Мало ли, вдруг он решит покопаться, что он там писал, будет неприкольно, если он наткнется на вопли ужаса на фоне профмата. Он отвечает на несколько реплаев (тоже от подружек), пишет, чуть задумавшись, что хотел бы остаться в Питере примерно навсегда, вспоминает и отписывается Макару, что он живой и целый, а мрачный Женек оказался вообще не мрачным, а очень даже ничего, а еще что он был очень рад увидеться. Это правда, потому что к нему он чувствует что-то братское и теплое. Он спотыкается о мысль о том, что уже на второго человека в своем окружении он переносит ощущения семейности, а мыслей о любимой (на самом деле любимой) и реальной семье все чаще избегает, но предпочитает не развивать. Он трет висок - сказывается, все же, недостаток сна и переизбыток табака - отвечает на соо в вк и в тг, заходит в вацап, краснеет, отчитывается маме и извиняется, что заставил ее волноваться - пишет даже голосовое, чтобы точно знала, что он едет и живой. Безбожно врет, что познакомился с подругой Макара и она ему - честно-честно! - очень понравилась. Это на будущее, чтобы если что не было вопросов что за Женя и не втянули ли его в очередные “гомосексуалистские связи”. А если с Женей все сойдет на нет - лишним подтверждение того, что нравятся ему девушки, нравятся не будет. Они уже десять раз с Сашей жалели, что изначально не втерли, как Еве, байку про отношения, но теперь надо было как-то красиво к этому выходить, а то, что Марк оказался в опале, делу не помогало (он вообще ее отца побаивается). 

Он вырубает телефон, откидывается на спинку кресла и закрывает глаза, стараясь поймать нужный вайб и уложить в голове бурю воспоминаний и чувств, вытащить все из поездки и подуспокоить трясучку от прошлой ночи, но выходит закономерно плохо. Не то чтобы он был хорош в рационализации, он же художник, а не экономист - хочется нервно хихикать - но в очередной раз запоздало щёлкает, что есть еще одно дело. Пока пишет Камиле - замечает, что висят непрочитанные от Евы в инсте и Саши в тг. Ему бы, кроме того, хорошо будет и почту проверить, но это уже с ноутбука. Он открывает телегу - и давится воздухом от увиденного. 

“Почему мне пишет твоя Ева”

“про твои любовные похождения”

“Разберись уже с ней”

“последнее что я хотела с утра видеть как ты целуешься черт пойми с кем”

Переслано от

🪐

“Правда - высшая ценность, я решила, что ты должна знать, а не терпеть измены от трусов и лицемеров”

Переслано от

🪐

-вложение- 

“кто это” 

“можешь не отвечать конечно"

“Ноо мне интересно"

“в любом случае”

“я надеюсь ты заблочишь ее наконец”

“потому что это уже ни в какие рамки”

“какого хера она вообще мне пишет”

“даже если бы мы встречались”

“это пиздец”

У Марка откровенно дергается левый глаз, и он прижимает к нему руку, чтобы успокоить подрагивание. Интересно, кстати, как глаза себя чувствуют от вторых суток в одних линзах? Он прислушивается к себе и понимает, что чувствуют они себя довольно плохо. Печально они себя чувствуют, болят и сохнут. Надо будет сходить снять хоть на время дороги. А там уж как-нибудь. Или нет. Пиздец, просто пиздец, лучше уж сейчас ослепнуть и не видеть фотки из-под полы, где он с Женей… о господи блять. Марк не понимает в очередной раз, разревется он сейчас или начнет истерически смеяться. Господи пиздец какой, лишь бы до Жени не дошло, ебать. Он уже не знает как реагировать на очередной вброс от Евы в духе “морализованного Овидия”Средневековое сочинение, где каждый античный сюжет сопровождается многочисленными комментариями, главным образом моральными и богословскими. - хотя это переходит все границы вообще возможного. 

“Саш, можно я позвоню пожалуйста”“Скорее всего это будет ебано но бля”

“Только подожди пять минут”

“Я понимаю нормально”

“Только не психуй еще и из-за этого” 

“Вообще не психуй”

“Я запрещаю”

Сашин указательный тон успокаивает, пожалуй, что так, потому что это привычно и знакомо. Он убирает телефон в сумку - надо успокоиться, надо блять успокоиться - и идет снимать линзы. Соседка провожает неодобрительным взглядом. Марк, когда смотрит в зеркало, понимает, почему - глаза у него покраснели. Ну да, и ведет он себя неадекватно. Видимо, клеймо наркомана с себя не свести. Он хихикает и чувствует себя полным придурком. Рассматривая себя в заляпанном зеркале уже без линз, он думает, что Женя, кажется, повелся на него только за счет темноты. Нет, не совсем чудовище, конечно, но чучело еще то. Сикимора болотная, как бабушка говорит. И вот где Женя - а где он? Пропасть, как в рассказе у Грина, там еще через нее прыгалиА. Грин "Четырнадцать футов"… почти единовременно рождаются мысль про Еву и желание взвыть. 

С Сашей он пиздит долго и с включенным видео. Она сначала пугается и думает, что он плакал, но он говорит, что еще не настолько ебнутый, чтобы реветь из-за шизы Евы Уваровой. На самом деле, настолько, он просто выбрал истерический смех, но Саше можно знать полуправду. Они какое-то время думают, что будут делать, Марк сначала предлагает ответить, что у них тройничок, но передумывает, потому что мало ли, вдруг доебется до Жени - и как ему объяснишь? Саша закономерно спрашивает, что за Женя. Марк до умопомрачения хочет сказать, что Женя - это искусство в чистом виде, самый прекрасный человек из живущих, и вообще он за одну ночь понял все в этой жизни, но говорит, что так, один мальчик. Хороший. Возможно, он бы хотел с ним встречаться, но это как получится. Говорит, что опять повелся на грустные глаза, и ржет. Саша хихикает и спрашивает, издевается ли Марк. Марк говорит, что конечно. Скажи правду в шутку - и не получишь, золотое ж правило. В конце концов, они оба просят Еву не лезть в их личную жизнь: друг с другом они разберутся сами. Это на самом деле ебаный пиздец, но Саша сводит тему и он ей за это благодарен - Саша чувствует, что ему надо просто сейчас пиздеть ни о чем, это нормальный такой метод снятия стресса для него. Он избегает момента знакомства, но в общих чертах говорит о произошедшем за ночь и пересказывая чувствует, как сердце переворачивается буквально от того, что он в очередной раз прокручивает это в голове. Его уже не колотит, но каждый раз когда он вытаскивает из памяти какие-то обрывки диалогов, касания, улыбки Жени - ему становится плохорошо. Соседка, явно не подготовленная к гей-драме, рассказываемой вполголоса, но в красках на протяжении сорока минут, смотрит в свою Донцову ошалело. Саша в какой-то момент бросает прокрашивание слизистой, смотрит на него через экран несмотря на херовую связь очень пристально (он говорит о том, что Женя смешной - боялся, что Марк навернется в Неву, и держал его за руки) и, когда он переводит дух, ощущая, что у него почему-то горят щеки, говорит вдруг: 

- Ну ты конечно… ты бы его еще в загс отвел. Хотя судя по тому как тебя несет - скажи, дело было только в законе? 

- Да не несёт меня, - неужели это вот настолько видно? - так всегда. Первые эндорфины, окситоцины или как они там называются. 

- Ври больше, - Саша смеется абсолютно очаровательно, а его это почему-то заставляет краснеть почти по-детски, - правда же высшая ценность. 

Диалог снова скатывается на Еву, потом Саша ловит его на кусании пальцев и спрашивает, не решил ли он что-то делать со своей едущей крышей. Марк поджимает губы и улыбается (потому что всегда так делает, когда не понимает, чего сказать-то). Вообще происходящее ему конкретно не нравится, потому что он уже на физическом уровне ощущает, как их с Сашей отношения летят куда-то в сторону “у меня проблемы, спасай меня срочно”, и это вообще ему не нужно. Уже третий или четвертый раз происходит так, что они созваниваются или встречаются только чтобы обсудить его проблемы, и его резко прошибает чувством стыда. Это навязчиво и вообще по отношению к Саше некрасиво. Сознание, правда, подкидывает зимние воспоминания, где буквально вся их коммуникация строилась по принципу “выведи Сашу из состояния истерики хотя бы в состояние плача”, но это другое. У нее были на то реальные причины, а не Ева Уварова. Молчать он не умеет, да и Саша спрашивает, все ли хорошо. Он вздыхает, и начинает объяснять, осторожно подбирая слова, чтобы у Саши не возникло чувства, что он давит на жалость и играет в отрицание своих проблем. Он говорит, что ему ценно, что она его поддерживает, волнуется и заботится, что он ее очень любит и благодарен ей, но что ему на самом деле самому уже не нравится говорить об этих штуках. И что это может повлиять на их общение. Обсудить Еву – это одно, но ему правда некомфортно столько о себе. Он шутит и улыбается, а еще просит ее рассказать, как там вообще дела, потому что ему уже рассказывать особо нечего. Выходит, кажется, довольно аккуратно, так что Саша довольно легко – на удивление – отступается и рассказывает про Лизу, которая на лето хочет домой в Питер, про то, что они опять поругались с Аленой, но уже, правда, помирились, про то, что Аня все же хочет идти в МГИМО (он не сдерживает эмоции неодобрения, но молчит) и в последние дни совсем поехала с ЕГЭ.

– А у тебя чего? - Марк покачивает ногой, глядя, как Саша на том конце заплетает русалочьи волосы в колоски, - физика пришла? 

– Пришла, восемьдесят пять, - Саша звучит недовольно, а Марк в очередной раз думает что она гений, он ее с божьей - Сашиной - помощью вытащил, конечно, на четверку, но как-то там все для него мутно и загадочно, - хочу на девяносто. Минимум. 

Там один какой-то факультет в Бауманке с космическим проходным, и Саше надо вот именно туда, при том что на других ну что-то типа двухсот тридцати, но это ж Саша. Он нежно улыбается глядя на то, как она хмурится. 

– Сдашь ты обязательно, это же только пробник, тем более ты знаешь все. 

– Знаю, но у меня когда я пишу, мозг отключается, понимаешь? 

– Это фактор человеческий, не знаю, надо успокоиться как-то там, - он подтягивает коленку к груди и смотрит в экран телефона, опасно стоящего на столике, - хочешь, не знаю, провожу-встречу? Или с Аней договоришься? 

- Нет, с Аней точно не надо! Она же… нет, чего она там наговорит это жесть. Но вообще правда давай. Не знаю, надо что-то придумать, потому что я тебе говорю, я вижу бланк и у меня мозг отрубается. Я не понимаю, почему ты вот не психуешь, а? 

– Мне дай бог на семьдесят наскрести, родная, когда нет никаких амбиций живется проще, но давай действительно подумаем, что успокоит тебя, - на самом деле, он психует, но глубоко в себе, и очень старательно избегает мыслей об экзаменах и о том, как после будет матери в глаза смотреть. Перед ней вообще стыдно, потому что она, пожалуй, делает почти невозможное, а он проебывается раз за разом. Удобно было думать, что это его так воспитали, слишком многое спускали с рук как младшему и все такое, но только ему уже не семь, и своя голова тоже думать, наверное, должна. Да и вообще, это скорее минус, быть вторым и быть разочарованием. Не то чтобы ему хоть раз об этом сказали или попрекнули как-то, но видеть мамины глаза после очередной хуеты — невозможно (после того, что пару месяцев назад было - тем более). И вот ЕГЭ, черт бы его подрал, поступление - он честно старается вытащить то, что она от него хочет, на приличные баллы, общага еще там куда ни шло, ладно, но английский с профматом давят на него неподъемным грузом. Голова непроизвольно дергается и он снова вслушивается в сашины слова. Она говорит о том, что думает еще раз проанализировать, где чаще всего бывают затупы, и въебаться туда. Он соглашается и говорит, что если может как помочь - он готов. 

С ЕГЭ они снова перескакивают на Еву, но теперь скорее разгоняя как мем ее “правду - высшую ценность”, но Марк ловит себя на мысли о том, что это нехорошо. Она ведь не хотела ничего плохого, так? Скорее, наоборот, действовала из желания помочь Саше, просто было в этом что-то глупое и некрасивое, но это ведь не со зла, а они жестят не по делу - поэтому он и с этой темы съезжает, тем более, что Саша уходит за дверцу шкафа переодеться, не отключая видео, и теперь ей удобнее его слушать. Поэтому он ругает “Эрарту” и рассказывает про красивые дворы и подъезды, где он гулял. И пока рассказывает, ловит странное, выворачивающее наизнанку ощущение: ему очень хочется снова ощутить широкую ладонь на своей спине. Ситуация с Евой хреновая пиздец, ему сложно об этом думать, даже мысли кажутся колючими, а с Женей так не было. Марк закрывает глаза. Виски ноют. Он, кажется, вырубается на какой-то миг, потому что в реальность выползать тяжело и неприятно. Саша уже собралась. Саша красивая - он ей об этом говорит, а она как всегда ужасно мило смущается. Он ее не заслуживает, господи, абсолютно. Они какое-то время еще говорят о чем-то, но у него слипаются глаза, а Саше уже надо выходить, поэтому они прощаются - ненадолго, но прощаются - и он зажмуривается, подтянув коленки к груди. 

Но уснуть не выходит: к нему подбираются двое новых приятелей из подсознания. Во-первых, какой спать, надо посмотреть, не ответила ли Камила, иначе он выходит мудаком последним, да и не в этом дело, главное, чтобы у ребенка все хорошо было. Во-вторых, блять, он совсем забыл, точнее не забыл, но выгнал из головы мысль о том, что они с Женей же договорились. Одна ночь, никаких обязательств - а его понесло куда-то в перспективу, да какая перспектива? Где Москва, а где Нева, между ними не попсовая песенка из плейлиста Сашки, а расставание навсегда по РыжемуБ. Рыжий "В России расстаются навсегда" - и блять, у Жени-то он забыл спросить, решальщик хуев, Жене-то это скорее всего не надо, у Жени же поступление, медицинский, все такое… у Женечки глаза очень красивые. И он просил все же писать ему, значит, наверное, ему было хорошо? Наверное, наверное, но он же в голову к нему залезть не сможет. И придумывать вообще нечего, и в долгую загадывать, и опять выходит, что он заигрался, что его занесло, так уже было много-много раз. И много раз он бился об это головой с размаху (пятнадцатилетний Марк напомнил ему о незабываемых чувствах от удара двери по лбу). Вообще ничего не нужно. Лучше просто не думать, а лучше научиться держать язык за зубами и не болтать так много, а если болтаешь, то думать что, и если предлагаешь - тем более. Совсем не знак бездушья молчаливость, гремит лишь то, что пусто изнутри - а Шекспир был великий. За окном несется странный, какой-то лысый пейзаж и его хочется перерисовать на что-то более милое, но выходит только хуже, и он видит вообще какие-то заводы и железные деревья. Какие еще железные деревья? Откуда они вообще? Он напрягается и понимает, что это потому что так было в одной из серий Смешариков. Он прислоняется головой к стеклу и думает, что надо ответить Ками, но почему-то не может найти телефон в своих руках, поэтому оборачивается к соседке, которая могла его куда-то деть от опасений из-за его мнимой наркомании. Она сидит, наклонив голову к книге, так, что за малиновыми буклями лица не видно, и Марк интереса ради заглядывает в ее Донцову, но буквы скачут, наверное, от тряски поезда, он бросает это дело, и просто трогает ее за рукав цветастой кофты и начинает привычное “извините пожалуйста”, но слова комом встают в горле от того, что он видит. Мертвое лицо с вырванными запекшимися глазницами и исковерканным ртом поворачивается к нему в неестественном изгибе шеи и голосом Женечки говорит: 

- Меня убивали, а ты спал! - и оно вдруг вздрагивает, и по щекам начинают течь кровавые слезы. Странно, странно почему они не оставляют дорожек? Марка тошнит, он хочет отвернуться - и он просыпается, судорожно пытаясь отдышаться. Видимо, сон без сновидений был разовым аттракционом невиданной щедрости. Он дрожащими руками вытаскивает бутылку воды и снова выходит умыться. Смотреть на соседку он не может. Он держит ладони под ледяной водой и мысленно задувает свечки, дышит квадратом и все такое прочее из сборника помоги себе сам. Рукав темнеет под сильным напором воды. Марк, почему-то нервно хихикая, прижимает замерзшую мокрую ладонь к пылающей щеке. Он уже даже блять не удивляется, просто задается вопросом: а как долго он выдержит и не ебнется окончательно? 

Он возвращается и попадает, как Чацкий, с корабля на бал. Питерская уютная вписка “для своих”, где он не пил и только ластился под руки к Макару, сменяется бешеным московским лофтом, алкошабашом и поцелуем в щеку от самой невероятной девушки на свете: наверное, если бы он и влюбился, то только в такую, но она для него слишком, все же, неземная и взрослая. Женя тоже ласкает, правда, по-своему, обещает скинуть что почитать про корейцев, про аниме - и просит пить осторожно. Он уверяет ее, что вообще ничего крепкого и… он долго колеблется между “нюхать не будет” и “в рот не возьмет”, но все выходит как-то одно хуже другого, поэтому он просто тычется носом ей в щеку, теряет в толпе сначала ее, потом и Сашу с Аней, ушедших в отрыв - Санечка его вообще аж босиком! Чудесный она ребенок, а еще - еще - без нее как-то невесело. Он пытается выхватить Сашу из толпы, но ее даже не находит, зря только людей своим бледным еблом пугает, зато находит Еву, чурается от нее как от огня, и, сначала попробовав какую-то мерзкую мешанину, потом хлещет водку в чистую - она для него и то на вкус приятнее. 

Пить ему нельзя, особенно сука водку, предупреждали же его взрослые умные люди, но он ведь лучше всех все знает! Блядство, гадство и пиздец. И это он хоть умудрился вовремя сообразить, к чему дело идет, и даже потом себя самостоятельно привести во вменяемое и приличное состояние. Хотя чувство мерзопакостное, зато голова свежее. Он сидит на выступе окна полуподвала, зажав в трясущихся пальцах сигарету и молится на то, чтобы его в ближайшие минут сорок никто не трогал. Нет, все, он уже не молодеет, ему скоро восемнадцать лет, он не может переживать столько тусовок подряд. Особенно с алкоголем. Когда ему на плечо ложится рука, он дергается, как током ударенный: первые мысли – либо менты, либо Ева, и то, и другое ему не нравится. Он готов дать деру, у него сердце останавливается, ему дурно становится до новых приливов тошноты, он шарахается ко входу – а это, блять, оказывается, Косторка.

- Ну ты конечно и невротик, Маркуша, - она его приобнимает, а у него все еще сердце в затылке пиздошит и пиздыкает. Он прижимается к ней и пытается восстановить дыхание. Пиздец, так и помереть недолго с такими горками американскими. Ему вредно пить, у него слабая голова. 

- А если не в ротик, то куда? - бормочет он и, наклонившись, роняет голову ей на плечо. 

- Придурок, - она треплет его по затылку, удивительным образом находя болезненную точку, и отпускает, а он почти сразу же достает зажигалку – ту сижку он уронил, а ему надо успокоиться, - какую ты гадость куришь, господи, они же казахстанские. Стрельнешь? Что у вас там случилось с Евой? Они с Сашей там сейчас чуть глотки друг другу не перегрызли, а это ну страшно, дорогой мой. 

- Да... - он запинается, поднимает глаза наверх и немного думает. В горле ворочается что-то неприятно, - да она маленькая и глупая, а думает, что взрослая и умная, и хочет как лучше, вот и все, - он пожимает плечами, сформулировав, наконец, мысль, и протягивает Косто пачку, - какие где продали, такие и есть. И вообще, они уходят, так что скоро мы будем курить Петра Первого, и ты все поймешь. 

Говорить о Еве ему не хочется совершенно и он надеется, что Алена доебывать не будет, потому что ему и так, на самом деле, довольно хуево и внутри его колдоебит еще так – и от водки, и от шизы своей. Алена и не доебывает - он ей в ножки готов кланяться и сто раз спасибо говорить - а изображает на лице величайшее изумление. 

- Нет уж, даже Корона лучше, к этой дряни я не притронусь. Я когда в Питере была тоже, я стояла с мужиком каким-то, дождь шел, у меня денег было шестьдесят три рубля, и мне тот мужик докинул тридцать рублей, а курить хотелось пиздец, и я купила Петра Первого, я курила и плакала, курила и плакала, настолько это было противно. 

Марк этот момент Косторкиной жизни даже помнит и улыбается, глядя на тлеющий кончик коричневой сигареты. 

- Ну плакала ты может и из-за Петра, но точно не Первого. 

- Ты хочешь сказать, что это нормальные сигареты? 

- Да не это я сказал!

Косто несильно пихает его в бок и хихикает, пробивая и его тоже на немного истерический и скачущий по нотам смех. И его отпускает. Не до конца, конечно, до конца расслабиться уже давно не получается (экспириенс с Женечкой не в счет), но бля – он ловит тот самый свой вайб, когда он просто пиздит не затыкаясь и ни о чем не думает. Даже тошнота отступает. Они довольно долго говорят ни о чем, сидя на этом внешнем подоконнике. Про бывших, про нынешних, про то, что Марк ее принципом Галеотторыцарь круглого стола, сведший Ланселота с королевой Гвиневрой будет, про знакомых, про погоду, про то, что в интернете как всегда кто-то неправ, но им должно быть на это плевать - просто про все и ни про что, не зашиваясь и не углубляясь. Аленка припоминает ему их первое знакомство – он краснеет до ушей и опять смеется, и думает о том, что правильно, что она психологиня будущая. Она всякую эту поеботню чувствует и выкупает, так, что и говорить ничего не надо. И как прямолинейная (и, что уж тут, жестковатая иногда) Саша не давит своим “лечи менталку” да "лечи менталку" - хотя он и Саше благодарен, и Сашу любит. Бля, как же он всех любит! Алена ему опять волосы ерошит, вдобавок она, кажется, замечает, как он на каждое уведомление реагирует и тоже никак не комментирует, и он аж расцеловать ее за это готов: теперь Женечкой делиться не хочется совсем, тем более, что Ева тут рядом где-то. Косто только отвлекает его, не дает так бешено дергаться… из-за этого, наверное, он самое важное сообщение и пропускает, заметив его только минут через тридцать. И от этого, почему-то, сердце болезненно сжимается. Но еще хуже - до снова подкатывающего куда-то к началу языка кома в горле и темени в глазах - ему становится от пропущенного звонка от Камилы.