Мне не нужна причина, чтобы плакать

Застыли слезы, их покрыли лаком

– Постригись, я тебе говорю! 

Марк, уже в джинсах, только верх выбрать и переодеть, лежит на кровати, свесив с нее ноги, пилит взглядом потолок и думает: ни-за-что. Он помнит, каким уродом он год назад стал, когда поддался на уговоры и ему сделали “нормальную мужскую прическу”. Даже Саша, вечно льющая в уши, что он себя принижает, тогда сказала – это пиздец и пусть больше он такую хуйню на своей голове никогда не делает. Нет, она сказала еще – и, кажется, даже не соврала – что любить его не перестанет, но любоваться на этот кошмар она тоже не очень хочет. Так что нет, никаких стрижек. Он и без того не Аполлон Бельведерский и не Женя, ему даже сейчас до состояния “ну просто красивый” как до Китая раком, а остриженный… а Ба капает и капает на мозг требованием сходить в парикмахерскую: 

– Ты когда со стрижкой аккуратной, ты мужественный такой сразу, широкоплечий! - Марк специально щупает свой острый, как его, он проверял у Женечки - вот у кого плечи красивые, так у него, у него вообще все красивое - как оно называется-то, блять? во, акромион, но ни намека на мужественность и широкоплечесть там не находит, - а это что? Тфу! Ходишь как сикимора. И ногти свои сотри, сотри, не позорься, у меня вот уже Таня спрашивает, не из этих ли ты у нас, вот ты посмотри, как вот у нее внук постригся…

Ну, сикимора. Лучше уж сикимора, чем токсичная маскулинность, на ебале написанная. И что лоб со щекой он в психе расковырял в пизду с челкой не так уж и видно. Да и чего париться, если он действительно из этих? Как, кстати, и обожаемый бабушкой Артемик. Только тут такое дело: Марку просто нравятся парни, а Артемик – тот еще пидорас, из которого вырастет нормальный такой классический абьюзер как по учебнику. Марк, конечно, ни разу серьезно о нем не говорил, но от некоторых фразочек у него до сих пор мороз по коже. Есть даже ощущение, что какие-то из шизоебских приколов его корнями туда уходят, но это херня, конечно. А потому что не надо связываться с лианозовскими, если они не про барачную поэзию и бульдозерные выставки. И с футболистами тоже связываться не надо. 

На Артемика, короче, Марк смотреть не хочет, поэтому говорит бабушке, что видел его стильный модный причесон в инстаграме. Он и правда видел, тут он не соврал, он до сих пор со второго акка на закрытку его в инсте подписан – и сам не знает, нахуя, потому что любовь там не просто прошла, она умерла мгновенной смертью, выстрелив себе в голову из двух револьверов. Стрижка у него уродливая пиздец, хуже, чем у самого Марка была, а это надо постараться. Они даже недавно мстительно с Аней покапали по этому поводу ядом, сойдясь на том, что это не крысятничество, просто не надо было сердце разбивать и вести себя по-мудачески. С Аней вообще токсичить на людей очень комфортно, потому что Аня слишком незлая и милая, чтобы выходило агрессивно. Артур их обзывает бабками на лавке, но это уже проблемы восприятия. Хотя с Аней в последнее время комфортнее всего, но это потому что она спокойная, наверное. Уравновешенная. И без триггерной дружбы с Евой. Кстати, надо вставать и выполнять свои единственные прямые обязанности, потому что до встречи с Аней как раз чуть больше двух часов осталось, а ему через три пизды до центра ехать. Бабушке Марк, кривляясь и радуясь, что она не видит, говорит, что прическа ему очень понравилась, но себе бы он такую не хотел. 

Чтобы время не тянуть и не слушать дальше ворчание в свою сторону и нотации о том, что Артем в своей комнате порядок поддерживает – ничего он там не поддерживает, он даже где у него резинки лежат вспомнить не может сходу, да и вообще Артемик и поддерживать это антонимы – Марк плетется в ванную, берет ведро и задумчиво смотрит, как вода льется из крана. Пододвигает ведро чуть ближе и смотрит еще задумчивее. Воспоминания о прошлых отношениях заставляют его впасть в нервяк, хотя и не такой сильный. Ну так, на троечку. Привычный, знакомый нервяк, не вот что-то изъебистое. И мысли тоже привычные, в самый раз для того, что Марк для себя считает мытьем полов. Он тащит ведро в комнату, расплескивая воду по пути, и думает о том, что есть вот он сам, местный клоун-дединсайд, имеющий исключительную способность к нытью без перерывов на сон и обед – и есть Женечка. Женечка… 

С ним все просто и сложно одновременно. Точнее, с самим Женей все отлично, Женя его солнце и драгоценность, эскапичное чудо, умница и вообще лучший человек на планете, и в пир и в мир и в добры люди таскающий либо худи с Саске, либо свитер, явно спизженный не то у отца, не то у деда. У Жени кроме этого свитера, пожалуй, и нет ни одного изъяна, ну свои недостатки есть у всех. Нет, с ним нет никаких проблем, причина всей бесоебии, блять, в самом Марке. И абсолютно уебанская, если так рассматривать. Марк его любит, Марк знает, что и он Жене нравится – но при этом они не в отношениях и о своих чувствах прямо не говорят. А все почему? Все потому что Марк долбоеб, каких свет не видывал. Он задирает рукава толстовки – футболки для лохов – кое-как выжимает половую тряпку и, стянув левый носок, минуты две тупит в стену. Вот если бы он не был таким ебанутым, то и никаких проблем бы не было; нет, это тоже пиздеж, потому что проблемы бы были и они бы не решились чудесным стечением обстоятельств, как они решились у Саши с ее Лизком. Между их домами – весь его сохраненный плейлист, тонкий сборник Хармса (или две пьесы Аристофана, тут по выбору) и примерно одна истерика. Марк наступает на тряпку и сосредоточенно елозит ею по полу, потому что наклоняться ему лень. Вот если бы Женя вместо Артемика жил в соседнем доме, и Марк бы не на это ебло любовался с завидной частотой… нет, все равно хуета выходила, опять же ведь, куда важнее что Марк сам ебанутый на оба полушария мозга. Не будет же он Жене такой, своеобразный трисам предлагать: Женя, Марк и шиза Марка. Вот она, здоровая российская семья, не то что этот загнивающий запад. 

Пол, может, чистым и не выглядит, но вроде помытым кажется, поэтому он зато с чистой совестью идет выливать воду, по дороге крикнув, что свои домашние обязанности он на сегодня все и в комнате у него порядок. Порядком там и не пахнет, конечно, там хаос такой, что черт ногу сломит, но Марк сгреб все со стола в ящики и вещи со спинки стула засунул в шкаф. В шкаф летит и свободная серая толстовка, оставшаяся еще от Димы. Вот с ним было хорошо, но он все же оказался слишком взрослым, особенно когда он уже поступил – господи, вечно у него с Питером какие-то терки – а Марк остался пиздюком-школотой и в Москве. Вот можно же блять нормально отношения строить, нормально их заканчивать и нормально после общаться. А можно быть Артемом. Еще имя такое уебское… Марк хмурится и думает, что слишком в последнее время часто этот кошмар всплывать начал. Подсознание подсказывает: ты стоишь на грани новых отношений, и стоишь так, что сам можешь для Жени чем-то вроде Артемика оказаться. 

Марк до боли закусывает палец, жмурится, чтобы не думать, и, когда открывает глаза, долго щурится в темноту шкафа, стараясь забить мозг мыслью: “а чего, собственно, надеть?”. Вопрос хороший. С подвохом вопрос. Чтобы его решить, он открывает тг, чекает, на всякий случай, не писал ли Женечка - не писал, конечно, у него сейчас еще вроде репет по химии, Марк помнит, но мало ли – и, оперевшись локтем на шкаф, записывает войс в личку: 

– Аннушка, радость моя неземная, бога ради, скажи, ты в черном платье будешь или в чем-то еще? Только не передумай потом, пожалуйста, иначе я на месте сдохну от кринжа с себя. 

Ба заглядывает в комнату и спрашивает, куда он намылился. Марк гипнотизирует синенькое “мяукает” под контактом Аннушка♠ и задумчиво тянет: 

– К подружке… Аню Щербакову помнишь? 

– Помню, а как же. Хорошая девочка. А вы с ней просто дружите? Или у вас чувства какие? А то ты что-то то с одной, то с другой, ты смотри, девочки они обидчивые. Сашка вот твоя ревновать не будет? 

Намяукала Аня чего-то на полторы минуты, а послушать при бабушке ну кринж. Он вздыхает и спокойно (он долго учился этому, даже перед Артуром с Косторкой репетировал) говорит, что нет, с Аней они просто дружат, и с Сашей они просто дружат, и с Аленой они просто дружат, и с Дашей они просто дружат – ну и дальше по списку. На следующий вопрос он тоже ответ уже вызубрил. С девочками только он дружит, просто потому что сложилось так, и вообще это неправда, он вот с Артуром или Артемом (не тем Артемом, слава всем возможным богам, нормальным Артемом, но он предпочитает не уточнять) тоже дружит. С мальчиком Женей вот подружился. Нет, девочка Женя это другая – блять, Марк, запоминай, что кому пиздишь, могло бы выйти неловко. И та вторая – тоже другая. Когда он встречаться с кем-то начнет? Марк впивается ногтями в ладонь, но все еще спокойно отвечает, что как время придет, да и вообще сейчас учиться нужно. 

– А ты вот больно как будто учишься! Ну-ну, ты не стой, а давай, собирайся, а то опоздаешь, а девочка ждать будет, – бабушка еще что-то бормочет, уходя из комнаты, а Марк разжимает ладонь и с удивлением рассматривает синеватые болючие вмятины от отросших ногтей. Хорошо, что мягкий квадрат, а не миндаль, что тут еще сказать-то. Нет, ты, Марк, ебанько последнее, конечно. Он открывает тг и чувствует, что ай, сердечко где-то внутри дрожит, потому что кроме голосового от котика Аннушки♠ есть еще и голосовое от котика Женечки🫂. Котик Аннушка оповещается коротким “сейчас, извини”.

Марк идет десять раз слушать полуневнятное “ну это, я все, того, мы даже раньше закончили, воот, я нихера не соображаю, у меня все эти, блять, клетки мозга отмерли, у меня язык уже не это, не все, мы почти два часа со второй частью ебались, я уже все, это, у меня перегруз, а ты как?” и улыбается. Наверное выглядит он глупо-глупо, но от этой скомканной и вязнущей в тавтологии речи задолбавшегося Жени ему очень-очень тепло. Это значит, что он выходя от репета, ему первому написал, потому что так комфортно, потому что какую-то эмоцию в моменте вот ему именно притащил. Нет, он бесценный абсолютно со всеми своими запинками и оговорками, Марк в эту речь влюблен до слез и какого-то совершенно безмозглого счастья. Ну вот не первый же раз у него чувства какие-то, не первый, а разъебашивает как никогда раньше. 

– Ты, пожалуйста, отдыхай, ладно? Боже, я не представляю, как ты это все вывозишь, просто не забывай там про себя, хорошо? Есть-спать, все такое. У меня все хорошо, вот с Аней договорились встретиться, потом тоже надо будет чето по ЕГЭ этому ебаному сделать. Прости пожалуйста, если вдруг пропаду, вот. 

От Ани за это время прилетает еще и видевосообщение. Блять сложно пиздец. Ладно, допустим, если она в кожанке и той кофте зеленой, то он может в чем, интересно? Тоже в кожанке? Так, но если он и под нее толстовку наденет, Аня решит, что он все, окончательно дал ебу. Рубашку? Да, можно рубашку, но какую… кавардак перестает сдерживаться дверцами шкафа примерно через пять минут, потому что он перерывает все в поисках того, что, во-первых, гладить не надо, во-вторых, что под Аню подойдет. Так, чтобы не гладить, не получается, но он путем долгих размышлений приходит к выводу, что рубашка с ирисами она универсальная, хотя и слегка позерская, не без этого. 

Из-за того, что он сначала все снова кое-как засовывает в шкаф, а потом кучу времени тратит на борьбу с утюгом и с “да кто так гладит, ты рукав-то расправь”, он выбегает с четким пониманием: успеет он только при условии, что до остановки он сможет добежать и не сдохнуть, и маршрутка придет сразу. Короче, вероятность маленькая, но попытку он делает. Из пятнадцати минут бега его хватает примерно на полторы и он самыми плохими словами ругает свою жизнь за три избы, за три пизды и за семь залуп от цивилизации. Ахуй и треш, а еще убитая дыхалка и сердце, колотящееся так, будто ему Женя предложение руки и сердца сделал. Зато по физре четверка непонятно откуда. В общем, Ане он пишет, что опоздает и топает просто быстрым шагом. 

– Жень, это пиздец, я как из тупого анекдота, мне кажется, я к восемнадцати курить и пить брошу, видимо, я не выдерживаю эту жизнь. 

Это привычкой становится: про все Жене на ходу рассказывать, а иначе все какое-то незавершенное и неполноценное. Ну еще Саше, но Саше скорее то, что Жене рассказать нельзя или неловко как-то. 

“хорошо если бросишь”

“я серьезно”

“ну ты сейчас там задохнешься просто судя по звукам”

“Организм храм а не помойка?”

Марк хочет пошутить, но ловит себя на слове и передумывает: Жене не понравится, конечно. 

“Это Аннушка твоя так говорит?”

– Да-да, вот именно она. Слушай, ты их уже лучше меня всех знаешь, приезжай, а? Вот с Аней вы и сойдетесь, - на самом деле, ему и правда этого хочется, но он знает, что скорее сам сорвется в СПБ, так что это просто в шутку вбрасывает, а Женечка скидывает стикер с котом с мордой в молоке и пишет, что возможно “в следующей жизни после егэ”. Марк кидает ему в ответ идущего гуся и надевает наушники – и тут же судорожно переключает на другой трек. Лучше уж “Агент”, чем не вырубленная с ночи Элли на маковом поле. Нет, не время для разъебов, вообще нет. Думай позитивно, давай, Марк, давай, позитивное мышление, да, думай позитивно, стакан всегда наполовину полон, всегда, чувствуй хорошее, плохого не существует, между нет и да - выбор только да... 

В маршрутке, короче, он едет под Кровосток, ощущая при этом абсолютную сюрреалистичность бытия. Школьница рядом ест чипсы, женщина играет в сабвей серф. Наушники советуют разобраться с приоритетами. Марк смотрит на школьницу и пиздец как хочет чипсов с крабом и белый Монстр. Ну вот хоть вой. Об этом он тоже сообщает Жене, а Женя, разумная головушка, господи, зацеловать бы его до боли в губах, говорит, что Марка от таких приколов инфарктом ебнет. А еще тест пройден: Женечка до чипсов с крабом не доебался. Значит, и любовь к оливкам переживет. Хотя херня это все, конечно, заебов у него хоть забор городи – и все они даже хуже пиццы с ананасами. Марк головой прижимается к стеклу, на каждой колдоебине шарахаясь о него виском, и, чтобы опять не загнаться, сосредотачивается на подробном разборе мира порно. 

В метро он глазами цепляется за парочки, как-то слишком бесстыдно обжимающиеся, но он усиленно рассматривает свои острые коленки и пальцы с опять облупившимся лаком – потому что делать пластиковые страшновато, а не грызть заусенцы – выше его сил. Женя, кажется, убежал куда-то в себя, и Марк тупо листает переписки. Он, оказывается, меньше стал общаться с людьми. Сильно меньше. Точнее как, наверное, общее число сообщений за день осталось таким же, просто раньше они были рассыпаны по разным перепискам, а теперь летели только к Жене. Марк не знает, какие делать выводы кроме того что он в Женю – по уши, поэтому просто вздыхает и снимает наушники: в метро видимо давление скачет или что-то типа того (господи блять, ему семнадцать лет, какое давление) и уши закладывает, и мозг болит – неприятно, короче…

– Не знаю, у мне, кажется, силы остались только на то, чтобы смотреть турецкие сериалы… ну теперь корейские еще, вообще я так скажу, это все не важно, главное, чтобы сначала было много сложностей, а она в конце падала в его объятия и они жили долго и счастливо, – Марк подпирает голову и смотрит на ахуительно красивую Аню, держащую стакан с синей матчей чуть оттопырив тонкий пальчик. Марк каждый раз удивляется, как ее со всеми этими зожными и эстетичными штуками не хватает инфаркт, когда он в латте с карамелью бухает еще и сахара. А он просто только на сахаре и существует. 

– Это все потому что у тебя закрыты все энергетические потоки, – Аня протягивает руку и осторожно убирает ему челку с лица: точь в точь, как Медочка делает.

Он почти непроизвольно улыбается самой неконтролируемой, кривой и стремной улыбкой и ластится под тонкую руку с длинными ногтями. Он давно заметил про себя эту штуку – когда любимые люди делают какие-то такие штуки, он плавится и перестает на секунду быть человеком от этой нежности. 

– Ну какие энергетические потоки… я тебе ведь говорю, что энергии нет. 

– Так потому и нет, что закрыты, – она пальцем вдруг тыкает ему в лоб и сообщает, – вот тут, например, у тебя Аджна. 

– Кто? 

– Это скорее всего самая важная для тебя чакра, она отвечает за творческий потенциал, интуицию, вдохновение… третий глаз это, если проще. И вот, допустим, на ее примере, вот я боюсь, что у тебя закрыты потоки, и ты скажи, у тебя есть ощущение беспокойства, тревоги, путанница в голове, чувство собственной несостоятельности, робости, страха перед миром, головные боли там, бессонницы? Она еще отвечает за зрение, кстати вот о том, про что говорили мы, поэтому мне кажется, что она и у меня закрыта сейчас, – Аня спокойно перечисляет, а Марк ахуевает. 

У него, конечно, челюсть не отпадает, но рот приоткрывается. Ладно, о том, что он не видит нихуя и психует по поводу и без Аня знать может, это ладно, но вот про бессонницы он никому, даже Жене, не рассказывал. Сознание еще подкинуло ему воспоминания из метро – и вот не то, чтобы он резко приобрел магическое мышление, но давно периодически после Аниных на удивление точных раскладов – вспомнить даже этого ее рыцаря накануне встречи с Женей – у него начало появляться чувство, что все это не на пустом месте придумали. Мозг вроде как еще понимает, что это херня, сейчас блять за окно выгляни – как не быть тревожным и испуганным миром? Но блять, опять же, а когда там Аня ошибалась? Кажется, никогда.

– И… чего с этими потоками делать? 

– Мне кажется, это из-за того, что ты занимаешься чужим. Как только ты биться об математику перестанешь… 

– Нет, это не вариант, - Марк хихикает, поводя плечами, – у меня уже либо экономика, либо призывная армия – ну там проще просто сразу вздернуться, чем туда. Поздно уже, так что это, может еще что можно? Не знаю, медитации или там эти… ну когда ты деревяшку жжешь. 

Аня смотрит на него долго и внимательно.

– Ну вообще можно, конечно, но тебе, мне кажется, не понравится… но зато все другие потоки тоже можно открыть. 

– А другие – это какие? 

– А с тебя на сегодня хватит инсайтов, ты просто иначе, ну как же сказать тебе? Нельзя столько на неподготовленную почву. Слушай, я вот не уверена, но ты подожди, я сейчас отойду, одной девочке позвоню – и скажу тебе. 

Марк остается переваривать. С одной стороны, он все еще вроде бы мыслит научно, с другой стороны, он специально добивается дереалочки, изводя себя голодом или рыдая по многу часов, чтобы рисовалось эмоциональнее и от сердца. Не то ли это состояние потока и открытие чакр? Черт же его знает. Звучит ебануто, но блять, Марк где-то в глубине души надеется, что может хоть ну так он сможет как-то порешать свои беды с башкой – потому что по-хорошему этого ведь хочется. И хочется сильно. Он понимает прекрасно только одно: не будет проблем с головой, можно будет любить Женечку без чувства вины и не мучить его своей пизданутостью. И, в конце концов, ради этого можно и чакры пооткрывать или что там надо… но как бы, это ведь прям под его проблемы и подходит. Не пойдет же он к психологу со словами о том, что из-за математики, ментов и бывшего-мудака он не может спать по ночам и заводится с полуслова, поэтому не может встречаться с мальчиком, которого он любит и который любит его? Блять, ну вот с чего ты, умный такой, взял, что ты Жене нравишься? Нет, ну это ведь… ну они говорили как-то раз, и что после егэ – в голове опять намечается каша, когда Аня возвращается: 

– Да-да, я так и подумала. Ладно, давай, все, все, дорогая, да, до среды! Да, я скажу ему, ну я говорю, это такой мальчик, – она присаживается, улыбнувшись, и чуть сжимает руку Марка, - у него энергия Ида Нади больше, чем у нас обеих вместе… да-а, это вот тот который с Санечкой, да, я тоже об этом думала! Так, все, все, до встречи, удачи тебе! 

Марк еще тупо хлопает глазами, пытаясь понять, что у него там за энергия и при чем тут Саша, когда Аня заявляет, что она посоветовалась с Алиночкой, и Алиночка согласилась: там из вариантов либо масштабная чистка, либо, из рабочих альтернатив, не требующих финансовых вложений, он может стоять на гвоздях. 

– Где стоять? – хорошо, что Аня его давно знает, ее и почти визгом не удивишь, и что он тупой она тоже в курсе, слава богу. Другой бы человек от него сбежал. Даже бариста на него посмотрела как на ебанутого. Хотя почему как?

– Я говорила, что тебе не понравится. Я просто правда не знаю как еще… не получится же и правда тебе уехать из России, счастливо выйти замуж и никогда не заниматься математикой, – Аня негромко смеется, а Марк думает, что звучит-то волшебно, но он и в самом деле слабо представляет себе этот побег через финскую границу. Почему через финскую? Сознание категорически не воспринимает мальчиков кроме Жени в качестве потенциальных партнеров. Но с Женей все сложно.

Он прикидывает, анализирует, и понимает: гвозди – ну, значит гвозди, терять-то уже нечего. 

– Жень, это пиздец, я блять… Жень, ты когда-нибудь в своей жизни стоял, нахуй, на гвоздях? Я блять в своем познании настолько преисполнился, что я как будто бы уже сто триллионов миллиардов лет проживаю на триллионах и триллионах таких же планет, как эта Земля, мне этот мир абсолютно понятен, и я здесь ищу только одного - покоя, умиротворения и вот этой гармонии, от слияния с бесконечно вечным! Жень, я нахуй это специально блять выучил сейчас, ты понимаешь, я в рот ебал, Женя, я кто блять вообще, я не знаю чем мы занимались два часа, но мне уже реально кажется, что у меня открылась эта чакра третьего глаза и пошли энергетические потоки, блять, умоляю, нам надо поговорить, я просто ща иначе у меня просто мозг взорвется, ну пиздец, – вот если после этого Женечка не кинет его в блок, то уже, наверное, их отношениям – бля, ты еблан, Марк? Марк? пиздец – ничего страшно не будет.

Марк в душе не ебет, как он доходит от маршрутки до дома, потому что ноги у него отваливаются. Фееричные ощущения, он даже как выразить их не знает, хотя обычно с этим проблем нет. Нет, он знает точно одно: это ебать как больно и в этом весь кайф. Он был бы рад сказать, что это все бред и так далее, и тому подобное, но у него реально аж нахуй черти перед глазами пляшут. Он пока читал, правда, выяснил, что с тем же успехом он мог бы трогательным ножичком пытать свою плоть, но это же все другое. Как Аня сказала, сакральный момент психологического и физического очищения. Ну эндорфины – или кто-то типа них – от боли. Нет, правда, это вроде даже полезно. 

Женя, кажется, настолько ахуел, что звонит сам сразу после гс, даже не спросив. Женя спрашивает осторожно, все ли у него хорошо. Вид у Жени прихуевший. Марк смеется, видимо, от переизбытка эмоций. Женя еще осторожнее интересуется, не нужна ли Марку какая-то помощь или что-то вроде того. Бедный, бедный Женечка, он, кажется, в первый раз видит третьего в их отношениях – безумие Марка. 

– Женечка, ты дыши только, пожалуйста, родной мой, хороший, я просто, короче, вот есть у меня два глаза, ага? И не вижу я ими ни-ху-я, поэтому мы решили открыть третий. И тебе откроем, не волнуйся. 

Женя спрашивает уже напрямую, много ли выпил Марк и помнит ли он, что было в прошлый раз. Марк божится ему, что он стекл, как трезвышко, и только титаническим усилием воли заставляет себя хоть немного войти из состояния потока в состояние адеквата, извиниться, убедить Женю, что ржавых гвоздей не было, и перестать, блять, нервно хихикать каждые три секунды. Перед Женей стыдно пиздец, но Марк в отлете пиздец и ловит дереалку, поэтому никак не может сосредоточиться. Спасибо этому солнцу, господи, он же святой и что там как это еще называется, равноапостольный? Это другое. Женечка терпит, Женечка ловит вайб, Женечка находит нужные слова, Женечка не говорит что лечиться нужно, Женечка не ругается, Женечка не угорает, Женечка не сводит тему, Женечка просто как-то неуловимо нащупывает – тоже будто гвоздиком – нужные точки и тоже какую-то чакру ему открывает. Сначала-то Марк себя усилием воли успокаивает, а потом и правда его будто ловят за плечи и осторожно притормаживают. Держат за руку, чтобы он в своей ебанутой изменёнке не улетел под машину, потому что ноги заплетаются. Женя слушает его бурный рассказ, немножко даже подшучивает над третьим глазом, смотрит спокойно-спокойно, улыбается – у него как-то очень красиво в этот момент начинают выглядеть скулы и носогубка. И ощущение эйфории и плывущего сознания сходят на нет. 

Они говорят несколько часов, обсуждают практики такого рода, Женя шарится по интернетам и говорит о том, что это похоже на эффект от экстремальных видов спорта, а Марк рассказывает, как прыгал с парашютом прошлым летом. Марк в шоке от того, как легко он выходит из состояния безумия и как легко он под влиянием Жени все раскидывает по полочкам сам. Еще раз проговаривает, что вот, ему просто захотелось найти выход из ситуации (он не уточняет, конечно, какой), это дало ему эмоции в моменте, но в целом ему такой подход не сможет помочь, потому что ему слишком далеко магическое мышление. Вау. Ахуеть. Женя говорит, что он рад, что Марк смог разобраться. Марк… блять. В первый раз у него такое. Что не копаются в его чувствах, не слушают молча, констатируя после факты, а помогают просто ну как это сказать? Проанализировать, что ли. 

Женечка, как и Саша, ничего не советует. Женечка заставляет его думать своей головой. Спрашивает ненавязчиво о каких-то штуках. Разговаривает. Было ли у Марка когда-то что-то такое? Просто у Жени не было, он скорее о том, чтобы в свои мысли сбегать. Ага, и правда на Питер похоже. Да не грузит его Марк, и нет такого, что ему как-то некомфортно от того, что он перевозбужденный. Ну разное же бывает. И вообще, они же общаются, это не душеизлияние даже. Просто про методы снятия стресса. Женя немного смущается, но рассказывает про то, что что любит погружаться в музыку и представлять себя в клипе или типа того. Марк в восхищении. Марк сто раз слышал от других об этом, но сам слишком по-другому чувствовал музыку. Он говорит Жене про состояние потока и стремится объясниться: это когда он начинает мир ощущать супер абстрактно и будничные краски смазываются в образы. Он обычно через музыку в это состояние и входит. Как транс или типа того, и с гвоздями было так же, но просто по-другому. Они снова говорят о разных шаманских штуках, вдохновении и нервах. Женя очаровательно краснеет, когда Марк говорит, что вообще-то еще стресс хорошо снимает секс, а потом неожиданно заявляет, что это тоже как стоять на гвоздях или условно уходить в легкие миры даже и пусть, что под кальянный репчик. Потому что это тоже своего рода экстремальная физическая и эмоциональная активность. Просто чем гвозди плохи? Это менее контролируемо и более опасно. Можно же способы получше найти. И научиться управлять этим всем, чтобы оно жить не мешало. Короче, секс – реально тема. Еще и потому что ты при этом не один на один с собой, а с человеком, которому ты ну как минимум доверяешь. Марк выкупает. Марк добавляет, что если это по любви, то процесс, как и с гвоздями, сакрализуется. Женя уточняет: сакральный это типа священный? Ага, типа того. Марк хочет сказать, что их разговоры он тоже так-то возводит в статус религиозного, но все же не говорит. Это было бы странно, наверное. Хотя и правда так. Раньше был экстаз святой Терезы. Сейчас у него просто сохраняется в душе какое-то молитвенно-спокойное состояние от глубокого и мягкого голоса Жени и его глубоких и мягких глаз. 

У Марка в голове – черт сломит ногу, но Женя как-то пробирается через этот Броселиандский лес и даже не спотыкается о живых и мертвых тараканов. Он почему-то знает, куда идти, хотя даже Марк с трудом там ориентируется. Дело вот в чем: Марку знакома каждая тропка по отдельности, и Женя доверчиво идет за ним след в след, но еще он делает то, до чего никто раньше не додумался. Он как будто бы рисует карту – и показывает, как это делается, чтобы Марк мог дальше делать это сам. Пусть он попробует подышать квадратом и спросит себя, почему он так себя чувствует? Это ведь нормально. Вообще все нормально. Главное найти причину, вот как с тем, что он тоже ищет не решение, а побег, только не так, как Женя. Это тоже совершенно окей, это так мозг справляется с окружающим пиздецом, себя ругать за это не надо. Вообще лучше себя не ругать. Марк когда его слушает, он со всем согласен. Он сам так считает и другим так говорит. При этом Женя не успокаивает будто. Женя вообще больше про себя говорит, про свои чувства, свой опыт какой-то. Или впринципе. Но так даже лучше работает, они будто в чем-то интересном копаются, в явлении, а не в идиотской шизе Марка. С Женей все раскладывается и систематизируется. Только у Марка без Жени ничего не выходит. У Марка самая первая татуировка – спутанные нитки-мысли, скомканная жизнь, хаос, который начинает путаться сильнее от попытки систематизировать. Марк даже рассказывает Жене. Не о татуировке: пишет войс в догонку диалогу с очередной благодарностью, теплом, избегающим важного “люблю” и рассказом о Смешариках. Говорит, что просто почему-то вспомнилось. Рассказывает, что забыл как это называется, но это такой закон о беспорядке: что бы ты ни делал, все приводит к хаосу, потому что энергия сохраняется и все такое; Женечка скидывает ему статью, пишет, что это закон очень про Марка и просит идти спать. Чтобы он тоже сохранял свою энергию, а иначе зачем он эти свои потоки сегодня открывал? Марк готов рыдать от любви к нему, от ощущения, что он ничем не заслужил таких людей вокруг себя, от того, что он неблагодарная сука, от того, что он не может быть хоть вполовину таким, как заботливый Женя, волшебная Аня и сильная Саша.

Он изо всех сил старается быть хорошим другом, но этого всегда будто недостаточно. Он не в состоянии вытащить Ками из рук ебанутой тренерки, ебанутых учителей, ебанутого отчима и вообще не видящей проблем матери, упершейся в то, что надо заниматься нормальными вещами, а танцы вообще бросать и готовиться к экзаменам. Марк в который раз думает, что ему ебать как в жизни повезло и причин страдать у него нет вообще. Да, они сильно с мамой отдалились, но она работает, а еще волнуется. С начала весны – и то, и другое больше, чем раньше. Марк ненавидит себя за то, что происходит. Мама у него – совершенство и идеал, а он врет и играет перед ней черте-что и чувствует себя какой-то Коралиной наоборот. Но вот он смотрит и сравнивает, он думает и нервничает. Ками с мамой тоже далека, но там все совсем по-другому. Его мама отпускает куда угодно, потому что позволяет себе поверить в его “я в соседний дом”. Потому что она и правда переживает. Сильно и искренне, а психика любого человека хочет защититься. А мама Ками вроде бы и заинтересована, но как-то так… как будто бы так просто надо. Хотя ей ведь тоже сложно. Матерям вообще сложно. А он? Он может только истерить и все. Он мечется, пытаясь придумать, как Ками поступить в училище в спб – вот у кого город реально решение проблем, как не дать Саше сожрать себя за “недостаточно хорошие результаты” пробников и не дать ей думать, что проблема в ней, а не в уебанском этом ЕГЭ, блядское это ЕГЭ, оно и Жене все нервы выжрало, хотя он-то все знает и знает, что знает, он умничка, у него там сотка за какую-то олимпиаду или типа того, но подготовка постоянная к одному и тому же выматывает. Он же еще ответственный и сам себя подводить не хочет. Это странно для Марка, но он понимает логику: не оказаться хуже себя самого. Это ведь может быть обидно. Но он в Женю абсолютно верит – еще и потому что Женя тоже в себя верит. Они, можно сказать, вместе верят в него. Вот у Жени – тоже родители. И тоже про контроль и доверие, хотя они и тут с Сашкой похожи: там контроль он просто есть, он искренний и в целом оправданный, но Саша с Женей уже слишком взрослые для него, но их слегка равняют с младшими. Только Сашка бесится и из-за этого у них там качели, то все хорошо, то они в контрах и там, судя по рассказам Саши и ощущениям Марка, дым идет коромыслом, а Женя молча и осторожно гнет свою линию, не давя и не оступаясь. Женин способ эффективнее, но чисто по-человечески он больше чувствует Сашку. С Сашкой и Женей у него вообще конечно как про кота Матроскина. Сашу он три года знает, а этого кота в первый раз видит. И это тоже сложно. И вот родители, взрослые, преподы всякие – а что сделает Марк? У Марка недостаточно мозгов, чтобы понять. Может там послушать-поддержать, обнять, но это ж не работает. Это как обезболивающие посиделки с Сашей на кухне или в подъезде. Вот разговоры с Женей лечат, но Женя особенный (и особенный, скорее всего, настолько именно для Марка и копировать его бессмысленно). Но Жене он про маму с бабушкой – и уж тем более про брата – не рассказывает почти ничего. Нечего ему голову забивать. Но он бы смог помочь. И Саша вот старается. И Аня – у Ани просто видение мира специфическое, но это же не значит, что неправильное. Ане просто веры в себя не хватает, опоры какой-то и знания, что она действительно хороша. Поэтому ей нужна опора в сверхъестественном (Марк чувствует причину, по которой так легко ведется на это тоже, но признаваться себе в этом – жалеть себя). Но вот с Аней проще. Там родители – ну идеальные родители. Саша это зовет “даже скучно”. Марк о таком мечтает для себя. Или как… ему хуево. От того, что он не может избавиться от противного чувства зависти: Алена с Артуром настолько на одной волне и настолько при этом открыты другим, что Марк испытывает сильное желание попроситься к ним третьим или убиться головой об пол. Голова вообще пухнет от мылсей, накативших без голоса Жени. Хотя Женя все учит-учит его самому справляться, но как-то пока слабо. У него вообще все слабо получается. От математики до любви. Он откидывается назад, врезается затылком в стену и сам с удивлением слышит свое “блять!”. Почему-то больно. Ощущение собственной телесности поражает. 

“я головой о стену случайно ударился”

“представляешь”

“но чето как-то больно без мурашек счааастья”

“как”

“ну”

“не сильно?”

“случайно”

“осторжней”

“пожалуста”

“меня уже сильно рубит я просто надеюсь что”

“я завтра проснусь и ты не убился”

“спокйной ночи 💔🩹❤️‍🩹”

“извини если что”(Женечка уже, видимо, не в силах ответить, но отмечает сообщение дизлайком: еще одна схожесть с Санечкой. Они ему почему-то запрещают блять извиняться – будто сговорились)“спасибо”🥰“не убьюсь”-стикер-(Марк долго думает, но все же оставляет тот, который “ты – причина моей нежности”. Женя уже не читает, последнее лайкнутое – “не убьюсь”)“люблю”(удалить у себя и у Женечки🫂? Конечно удалить!) 

Марк подтягивает ноги к груди, сворачиваясь эмбрионом, и сначала надевает капюшон, а потом с головой укрывается одеялом, но почти тут же выпутывается из кокона и тихо идет вниз, проверить заперта ли входная дверь, возвращается, подавляет в себе детское желание убежать к маме – мама спит, она устала – и закрывает на два оборота дверь в комнату. Закрывает окно, задергивает шторы, снимает телефон с зарядки и прячет под подушку, плотнее закрывает дверь шкафа (ночью может начать казаться, что оттуда кто-то лезет). Он снова вьет свой кокон и искренне надеется спрятаться от еженочной мысли о том, что он вот с этой поебенью права не имеет к Жене приближаться, потому что нахуй надо в отношения тащить поебень с тем, что жить страшно. Какие вообще нахуй отношения, если он ебнутый? Не ебанутый, нормальный, хуйня. Ну это, я просто хотел сказать, что хуйня, ну. У всех ведь свои тараканы. Я вот двух слов иногда связать не могу, когда начинаю психовать – и чего теперь, в Неве того, утопиться? А ты нервничаешь сейчас? Переживаю. Марк от яркого воспоминания тихо воет, говорит себе “не думай” и закрывает горячее лицо ладонями. Почему он с Димой так мало общается? Проблема в Марке или в чем, или в Марке? Ну в смысле, в том что он не пишет – или в том, что ему не хочется Марку писать? Стыдно как-то от чего-то. У Димы тоже грустные глаза. И Саша не права. С ним все было хорошо. Просто это оказалось не то. Это все нездорово, это все пиздец - и еще одна причина, по которой он должен себя заставить бежать от Жени подальше – он слишком боится быть нелюбимым. Слишком. Он вообще слишком сильно опирается на Женю. Он начинает за него цепляться, блять, отвратительно, ужасно, но в блок его кидать тоже нельзя – некрасиво. Блять, ну это пат. Хочется, чтобы все решилось само. Блять, ну меньше надо фанфиков про соулмейтов читать. Господи, какой же день ебаный, не собирающийся в кучу, запутанный, ебнутый, перебитый гвоздями и эйфорией. Он трясет головой и это тоже пытается забыть. Ужасно-ужасно-ужасно. Женечка и защитные реакции психики? Марк вытаскивает телефон и лезет искать хоть что-то. На всякие умные штуки сил тоже не хватает – и за это тоже стыдно – и он читает ебучих маясениных. Отвратительно, ужасно, неправильно, но он успокаивает себя тем, что они давным-давно мертвые люди, а фички по ним хоть читаемые, и со спокойной совестью обливается слезами от релейта, от тошнотной жалости к себе и от ебаного стеклянного сюжета, где все равно есть не только хёрт, но еще и комфорт. Господи, ну какого комфорта тебе еще не хватает? С тобой и так все носятся, собака ты страшная, ну блять, ну-ну-ну а как? Очень действенный способ, которым он в последнее время пользуется часто. Даже от слегка искусственно вызванных слез и без того уставший организм очень быстро уматывается и Марк, по крайней мере, засыпает. И сейчас вот тоже, да. Нанылся и спит, надо будет завтра Ане мем скинуть. Она поймет о чем он и даже релейтнется, наверное. Марку жарковато, но двигаться уже не хочется. Перед глазами сцены из фичка, но только там его темные кудри распутывают пальцами и… он дергается, садится, жмурится до белых кругов и до боли закусывает палец. Страшнее всего кровавого месива оказывается равнодушие.

***

– Я думал, что ты не придешь, – хоть бы на тон ниже голос сделал, черт бессовестный. 

– Не дождешься, мне долги сдавать надо, – Марк скидывает сумку Артура со стула и, все же стараясь не шуметь, вытаскивает из шоппера учебник, – че мы делаем? 

– Я думал, что тебя в Неву смыло. 

– Иди ты нахуй, – у Артура вместо физики открыта геометрия и, судя по почерку, тетрадь Каролины. Ясно, у него выяснять что-то бесполезно. Он заглядывает Ксюше через плечо, щурится, вслушивается в монотонный голос преподки и открывает ради приличия нужную страницу, – бля, пиздец, это такая херота, я в рот ебал. 

– Нахуй – это для тебя, – Артур старательно перерисовывает график без линейки и ручкой, а Марк думает, что домашка-то, кажется, была важной, раз даже Артур снизошел до списывания. Кривится. Если это обязаловка какая-то – надо тоже будет списать, иначе так он никогда все не закроет, что успел проебать и проебланить. Но так лень – просто пиздец. 

– Маман доебалась с утра, поэтому пришлось пиздошить пешком, а у меня ноги отваливаются, – Артур, еще вчера успевший поиздеваться над их с Анютием духовными практиками, хихикает. Марк косится на физичку, пытается рассмотреть формулу, но буквы и цифры расплываются – зрение, кажется, еще упало, и линзы с расстоянием от последней парты до доски уже не справляются. Поэтому он забивает хер, просто опускает голову на сложенные руки и зевает, уткнувшись в сгиб локтя. Подумав немного, он говорит, что ему кажется, что маман на него обиделась. 

– А че ты сделал-то? – Артур на секунду отрывается от геометрии, чтобы на него посмотреть. Он маму Марка знает ну немногим меньше, чем он сам, на самом-то деле. И что она испытывает некоторую слабость к драматическим сценам тоже знает. Марк пожимает плечами.

– Да как обычно… нихуя я не сделал, – Марк перехватывает его руку и кладет себе на голову: все равно до конца урока еще долго, успеет списать. Артур понимает его без слов и пальцами зарывается в спутанные кудри, хотя Марк не больно-то этого сегодня заслуживает. Блять, и как он на отсутствие любви может жаловаться? Артур поглаживает его по затылку, успокаивая трещащую с утра голову и, все же чуть понизив голос, рассказывает, что на геометрии они чето писать будут, он вот разбирается, че они вообще сейчас проходят. Марк мычит что-то невнятное и думает про себя, что это уж он как-нибудь напишет, все равно он к матеше через пень-колоду, но готовится. Вообще надо будет сходить переписать прошлую работу, потом еще отдать химичке тетрадь и вообще дел-то, по-хорошему, много, потому что даже по физре у него есть долги, но это ладно, это ничего, СВ простит – за что она его любит, он понятия не имеет, но отвечает ей искренним и теплым уважением, хотя физру и проебывает, че уж там. 

Марк, конечно, опять нихера не выспался. Снилась какая-то поеботень, сны шли по кругу, он раз сто просыпался от собственного хрипа и привычного ощущения “ща сердце наебнется, и я помру” и почти сразу же снова проваливался в бредовый омут. Встать он смог только с десятого будильника, разбитый и уебанный хуже обычного: видимо, сказались гвозди Анькины и общая усталость. Из зеркала на него смотрело пятнами раскрасневшееся ебало болезненного вида. Он аж сам себя испугался, но замазывать не решился: будет еще заметнее, что он пытался скрыть круги под глазами и самые ебаные прыщи, да и не все одноклассники поймут. Женечка, промахнувшись пальцем, записал ему не голосовое, а кружочек. Он был лохматый и сонный такой, что хоть плачь от умиления, а ведь ему так-то позже Марка можно вставать, чего вскочил только? И очень красивый. Красота – вообще почему-то часто возникающее в голове понятие. Не то от мыслей о красоте душевной и идеале калокоготии – Марк когда невзначай рассказывает, Женя смотрит на него круглыми глазами и долго переваривает непонятное слово, смешно шевеля губами – не то от навязанных концептов о прекрасном. Но так или иначе, а оно все же крутится на языке и вечно выливается в сообщения типа “ты с челкой этой очаровательный такой”. Ощущение собственной внутренней и внешней некрасивости от этого только усиливается, растет в этой самой геометрической прогрессии из справочника “ЕГЭ. Профильная математика”. Увеличивается вместе с тем и ебаная пропасть, которую он почти насильно создает между собой и Женей. Марк реально минут пять залипал на кружок этот, потом снова посмотрел на себя и подумал, что он откровенно стремный и Женя на это никогда не поведется. Женя записал уже голосовое, где еще очень сонно промяукал что-то о том, что Марк тоже того, очаровательный. У Марка что-то треснуло в сердце. 

В общем-то, до замученного и заморенного внешнего вида мама и докопалась. Спросила десять раз, не болит ли у него ничего, так еще как-то спросила, что его это начало нервировать, он почти психанул, но он сдержался и только сказал, что между первым и последним “нет” разница только в степени задолбанности. Не ерничая даже, скорее ласково, но вот на это, она, кажется, и обиделась, а ему самому стыдно стало – надо было отшутиться. Пусть он и без грубости говорил, но все равно. Это ж мама, она всегда такая. С внезапными переживаниями там, где это не нужно, с закрыванием глаз на то, за что другая бы переживала, и с выразительными эмоциями-гиперболами. Он и сам, надо признаться, во многом такой – поэтому и раздражается, хоть и старается это ей ничем не показать. Она и без того отлично справляется с тем, чтобы распалиться на ровном месте. 

– Я бы никогда себе не позволила так ответить своей матери, – она поджала губы, потом поцеловала его в темечко, сказала, чтобы он хорошо учился и ушла, очень обиженно хлопнув дверью, очень обиженно заведя машину и как-то даже обиженно уехав. А Марк так и остался хлопать глазами и мириться с муками совести и удивлением: она даже сцены не устроила как таковой и что очень расстроена его поведением не сказала. Хотя, может, просто не успела.

Когда Марк уже тащился к школе, Женечка написал, что он боится проспать весь первый урок, потому что его рубит пиздец. Марку, почему-то, было стыдно ему отвечать. 

У телефона загорается экран, и Артур тут же лучше любого уведа оповещает, что ему пишет его новый дединсайд. Марк возмущен. Это его Саня научила? Ну да, действительно, а кто еще, больше некому. Артур обещает ему скинуть мем про самого клевого гуля в школе. Марк шлет его в пизду, чтобы опять не получить подъебку про хуй. Артур фыркает и размашисто замалевывает не получившийся график. Женечке Марк желает удачи, хорошего дня и отправляет стикер-сердечко пастельно-розового цвета. Женечка вообще весь — светлых и нежных цветов, как предрассветное небо. Марк, наверное, слишком тупо улыбается, потому что Артур – лучше бы к геометрии готовился – демонстративно закатывает глаза. Женечка тоже опаздывает на первый урок, потому что он опять вырубился прям перед выходом. Наверное, у Марка совсем дурацкое лицо становится, когда он вспоминает сонного, растерянного Женю с челкой, упавшей на лоб. 

Марк не успевает отложить телефон, когда прилетает сообщение от Санечки. Санечка… сколько они с ней не виделись? Дохуя уже по их меркам. И не общались столько же. Марк закусывает губу. Вчера вот он вообще не вспомнил и не написал ничего даже. Хуево. С Санечкой, в последнее время провалившейся в егэ и Лизу, вообще сложновато, маловато и ему из-за этого нехорошо. Дурно ему из-за этого, до тошнотной кислины, которая с перепою бывает. Ну вот как от внезапно сошедшихся Ками с Евой, но это другое точно. Просто они и по возрасту ближе, и Ева вот танцует, все такое, а Марк просто реально невротик какой-то. А вот сейчас – что это за херота? Его обычно такие вещи не бесят, он радуется так-то Сашке всегда, но в этот раз почему-то слегка сводит недовольством скулы: ну знает же, что у него еще урок, но отправляет гс на три минуты. Ладно, наушники так наушники.

Саша давит на больное и вещает о том, как же у них все с Лизком волшебно. Марк себя отдергивает, пытается убедить, что он в целом сейчас психованный, что это потому что у него у самого все в пизде, что он завидует элементарно, но почему-то все равно всплывают мысли, что ему от этого идеально дискомфортно. Марк не особо понимает, от чего, гонит эти мысли – и, наверное, гонит с ними и Сашу. Но бляха, их отношения у него вызывают какие-то странные чувства. Саша восторженно рассказывает, что она не ночевала дома. Саша говорит о том как им было с Лизой, но не говорит, про что им было. Марк боится, что это он ее сломал. Не сломал, конечно, но что-то в ней повредил своими нелеченными психозами, и теперь ей намного комфортнее, когда просто и понятно. Закрадывается мысль, что голову, возможно стоит и правда лечить. Хотя это какое-то тоже надумывание, да и матери ж не расскажешь, а деньги для другого нужны и вообще их не так уж у него много со своих рисовашек остается. Не фурри же ему калякать для поднятия… бля. Еще – еще: он не может объяснить себе, почему, но есть что-то искусственное в этом как… хотя, наверное, романтика, в которой тебя катают под кальянный репчик по ночной Москве – это просто его личный триггер. Личный триггер. У Марка ком встает в горле, он дергает головой, жмурится, вдыхает, выдыхает – и понимает, что придумал сейчас на ровном месте какую-то хуйню. Волноваться-то ведь вообще не за что, потому что Лизок на отсос после этого точно уламывать не станет и Сашку в машине хуй запрешь. Отвратительно. Нет. Никогда и ни за что и думать про такое было нельзя. Марк давится вспыхнувшей ненавистью к себе. Марк морщится и смаргивает сухость в глазах. Марк кривится, пишет Саше, что очень рад за нее и что он на физике - и упирается ленту твиттера, чтоб просто не думать ни о чем. 

Хуево как-то. Ему сложно думать про Сашу, про ее отношения с Лизой, про свои отношения с ней. Он вообще ловит себя на осознании, что о многом думать сложно. И что есть очень странная хуйня, будто его не хватает как это сказать? На то, что Саша его поддерживает, потому что на ответ на это тоже нужны силы. Может еще поэтому на Лизу злится? Он не знает. Не знает. Сложно. Он несколько раз повторяет про себя – “забудь” – и правда пытается. 

Идея пойти в тви – хуже некуда. Он из одной тревожности он прыгает в другую как с кочки на кочку в непролазном болоте. И болото это какое-то мерзотное и совершенно не саврасовское, не шишкинское и даже не левитанское. Хуевое это болото. Рейсдалевское. Марк нервно подергивает коленом и дерёт заусенцы. Лента несет тревогу и паническое желание утопиться. Он сжимает и разжимает руки, оставляя болезненные отметины на ладонях, выключает телефон, смотрит на физичку, включает снова. Хуево. Что-то будто в сердце тыкает иголкой, каждый раз, когда он натыкается на определенный набор триггерных слов, которые кинуть в блок не позволяет совесть. В руке у Марка дергается какая-то мышца, он слишком сильно прикусывает растрескавшуюся нижнюю губу, но только через некоторое время понимает, что во рту солоно от крови. 

– Закрой, а, ты и так психованный, – и Марк даже слушается Артура, слишком хорошо знающего не только маму Марка, но и Марка самого. Легче не становится. 

Марк лезет в инсту и его окатывает стыдом за все свои рассуждения о Сашке. Он смотрит на невинные и глупо-нежные танцы под попсовые песенки на палубе кораблика и чувствует, что правда, наверное, завидует. Он закрывает глаза, но представить себе Москва-реку не может. Он даже зачем-то бормочет ее название, по привычке, доставшейся от бабушки, называя ее Москварекой с ярким и ударным а. Он видит кораблик, но ни его, ни Жени – а о ком еще он может думать? – там нет. Почему-то вспоминается набережная, немного дрожащий ночной воздух с размазанными в подслеповатых глазах пятнами фонарей и темный силуэт Исаакия. Соленые от крови губы печет воспоминанием о поцелуе. Марк вздрагивает, хмурится и убирает со щеки что-то щекочущее – наверное, невидимый волос. Марк опять очень остро чувствует, что запутался в своей и чужой жизни в пиздец. 

– Ты чего дерганый такой? Может тебе к этой, к Акварелевне сходить? – черт его знает почему, но Артур вспоминает о детском прозвище изошницы-психологини, уже однажды сказавшей, что Марка нужно проверить у детского психиатра. И это он тогда еще нормальным был.

Просто как получилось: им сказали рисовать космос. Ну у всех там ракеты, звездочки как на кремлевской башне, хуе-мае. А Марк просто осознанно подошел. Вспомнил, что сам видел, вспомнил все картинки из интернета – и закрасил весь разворот альбома черной краской. Еще немного парту и совсем чуть-чуть Артура. Артур оценил. А Акварелевна почему-то нет, хотя Марк до сих пор уверен, что этот черный квадрат в красном углу выставки детского творчества был и правда шедевром. 

– И она точно меня в дурку отправит. Попросит что-нибудь нарисовать, посмотрит – и отправит. 

Они половину уже перемены обивают порог лаборантской. В рабочей тетради по химии все точно правильно, даже можно не сомневаться, так что есть шанс, что ничего переписывать не придется. Это не Марк обнаглел, это Женя слишком жалостливый и добрый, даже без иронии. Он сам предложил помочь. Наверное, он рассчитывал, что получится Марку что-то объяснить или типа того, но уже минут через пять явно уверился, что он общается с непроходимым идиотом – и сказал, что просто сейчас сам сделает и скинет фотку. Марк записывает в заметки на телефоне (чтобы не забыть!), что нужно узнать, что Жене можно притащить в качестве спасибо. Ну такого, которое в карман можно положить. Мало ли, вдруг он там ест только горький черный шоколад как Аннушка или еще что-то вроде того. 

– Ну так ты ей нормальное что-то нарисуй. 

– И какой смысл тогда? И что я ей нормальное могу нарисовать? Фуррей? – это у него утренние мысли всплывают. Пиздец. Марк хихикает и садится на первую парту, – хотя она женщина такая, что хуй знает, может быть и оценит. Березки же она оценила.

Березки – это Марку лень было думать, как деревья рисовать, и он просто приклеил ветки скотчем к картону. Это, почему-то, желания отправить Марка проверять бошку у изошницы не вызвало – а странно. Кажется, это не сильно далеко от космоса ушло. 

– Ну слушай, я бы может тоже посмотрел на… 

К счастью или к сожалению, но Артур договорить не успевает, потому что биологичка выходит наконец, и Марк кидается к ней, в надежде узнать сейчас, можно ли будет получить свою тройку несчастную или все равно придется чего-то переписывать. Главное, чтобы не спросила как он это все решал, потому что он запомнил из попыток Женечки что-то объяснить примерное нихуя. Величественная Натальюрьевна обещает посмотреть, аттестовать и вообще к великому его счастью отпускает с миром готовиться к экзаменам. За дверьми кабинета Марк даже выдыхает свободнее – одной бедой меньше. 

– А ты говоришь, дединсайд… он вообще не бесполезный. 

– И ночью светится? 

– Не проверял… привет! 

Ками налетает на него, почти сбивая с ног. 

– Привет! А я тебя искала, я думала, ты уже на истории, а мне сказали, что вы пошли…

Она почти сразу отстраняется и смотрит оленьими глазами снизу вверх. Малявка такая – просто ужас. Правильно ее Медка ребеночком называет, по-другому совсем никак. Волосы у нее криво собраны в хвост: значит, сейчас технология, обычно она их распускает, потому что почему-то думает, что с собранными лицо слишком круглое. 

– А чего не написала? 

– Телефон отобрали… я поэтому и попросить хотела! А еще это, у нас мымра сейчас, перечешешь? У меня петухи получаются. 

Артур говорит, что ему еще к классной надо, пусть он сам тут разбирается, и сматывается. Ну понятно, ему эта малышня вся нафиг не сдалась, конечно. Марк берет расческу, но только когда Камила затылком к нему поворачивается, позволяет себе нахмурится. 

– За что отобрали-то? 

Он осторожно переделывает ей хвост, надеясь только, что по неумению половину волос не повыдирает. Потому что вот свои ему распутывать – себе дороже, проще просто мокрой рукой провести, потому что расчешешь – а он дыбом встанут. Хотя он тут за последний месяц все равно наловчился уже даже пучки делать, держа в зубах шпильки. И не такому научишься, если вот этой пиздючинке надо. 

– За то, что ночью в вк была. А я не была! Понимаешь? 

– Не крутись, я и так не умею… А ты объяснить пыталась? 

– А он будет слушать? 

Марк вздыхает и нервно и зло прикусывает щеку – губы уже болят. Некоторым людям категорически противопоказано приближаться к детям на расстояние пушечного выстрела. Высказать бы ему все, что он думает и о нем, и о его методах воспитания, и об отношениях, но только Ками хуже ведь и будет, а до таких ебанатов не достучаться. Они все как Артемик – глухие и непрошибаемые. У Марка опять что-то дергается в правой руке и хвост приходится пересобирать еще раз. Слава богу это ей еще с ним общаться не запретили. Хотя вот круг общения он бы как раз и контролировал на их месте, а не хуйней страдал. С Евой вот эта херотень – ну не скажешь же ей! Правда, он умом понимает, что просто сам на Еву злится, поэтому все-таки молчит и надеется, что Евке просто мозгов хватит его хоть ребенку по крайней мере не аутить и никакой ерунды не рассказывать. Не надо ей знать что он, как и с кем. Рано. 

– Я просто попросить хотела, у меня сегодня занятие сэтова, поздно короче, мама сказала, чтобы я с Аделиного телефона позвонила, но оно в девять заканчивается, а меня встретить не могут, они уходят куда-то и дедушка тоже занят. И я рада вроде как, потому что ну ты сам понимаешь почему, но блин, стремно. Я стремаюсь так поздно из центра тащиться. И вот я попросить хотела, ты со мной можешь съездить? Пожалуйста! 

Ками трещит о том, что их Данилка-мастер совсем крышей двинулся в последнее время, а Марк прикидывает в голове, че там как по времени, хотя уже знает, что согласится – не бросать же и правда ее одну. Другая проблема просто в том, что это значит, что он домой залететь не успеет и все какие-то планы коту под хвост. И пиздеж с Женечкой тоже. Это получается как? В тридцать минут он закончит, потом надо переписывать контрольную еще старую и которую он вот честно пропустил только потому что болел, это даже не его проеб, нет, его конечно, но бля, это точно было не специально. И еще надо к классной зайти будет. Это он дай бог к пяти освободится. Что Ками домой не пойдет это очевидно, так что тоже где-то в школе ошиваться будет. Ага. И чего получается? Это надо чтобы она смоталась поесть, пока он с пересдачами своими ебется, но она ж не пойдет, ей всякую хуйню в голову повбивали. Надо будет значит освободиться до пяти, чтобы ее поесть сводить успеть. Отлично. План примерно раскидан, поэтому он объясняет Ками и отправляет ее на технологию дошивать “нарядную сорочку”. 

По плану все пойти, понятное дело, не могло. 

Марк вырубается на истории, получает пизды и требование сдать конспект параграфа до завтра, пытается работать на алгебре и снова засыпает на литературе. Засыпает это сильно сказано, конечно, потому что он просто выключается на какое-то время, потом включается, а потом отключается снова – будто кто-то щелкает светом в его голове. Нет, он честно старается ковыряться в уроках, но голова у него на самом деле какая-то ватная и мысли скачут с одной на другую. Вообще он чувствует, что он от хронического недосыпа слегка сейчас в отлете. Марк даже шутку придумывает, сам хихикает и даже до открытки снисходит. 

99/педиковатый вандал

я соска дереалка!1111!1!

Почти сразу же прилетает сообщение от Жени, который спрашивает, как у него там с долгами, приняли ли химию и все ли у него хорошо. Марк даже без особого стеснения долго ноет ему в войсах, а после остаток перемены сидит в туалете на подоконнике с ашкой, прикрываемый Артуром, потому что у него вдруг начинают трястись руки как у героинового наркомана. Они приходят к выводу что это от недостатка табака, и приходится это слегка преступно компенсировать. Вроде даже помогает, хотя его от ашки почему-то начинает подташнивать. Короче до переписывания контрольной он скорее доползает, чем доходит и у него даже появляется мысль, что лучше бы он тогда с температурой под сорок писал это – и то мозг яснее был, а сейчас вообще каша какая-то. Он с трудом собирает какие-то мысли в голове, решает что-то на автомате, потому что вроде как делал уже что-то подобное – и сдает. Ольга Владимировна смотрит, качает головой и говорит, что он талантливый мальчик, талантливый, но ленивый и рассеянный. 

– Ты если мысли свои в кучу соберешь, то все у тебя сразу получится. Вот тут же ну глупость сделал, – она тыкает кончиком красной ручки в тетрадку и он соглашается, что глупость. Пересчитывает рядом правильно, смущается и говорит, что у него все время так. 

– Я в пробнике по русскому так один раз “семь” написал вместо “мираж”... 

Ольга Владимировна – святая женщина – смеется и говорит ему идти отдыхать, потому что на нем, по ее выражению, “лица уже нет”. И ставит четверку – видимо, за несчастные глаза и заебанный вид. Марк на всякий случай извиняется, благодарит и сбегает искать Ками. На классную сил уже у него нет. 

Маленькая, худенькая, жилистая и добрая Ольга Владимировна почему-то встает перед глазами при другом разговоре. 

Марк Ками не вот в БК потащил, он не совсем сумасшедший, в центре в Прайме посидели, все такое. Марк от нее только на Женечку и отвлекался, а так – почувствовал себя совсем каким-то взрослым и родительским, когда заставлял ее суп есть. Долго объяснял, зачем и почему это нужно. Он знает: они там уже с Аннушкой плавали. Сам он со своими сэндвичами и переслащенным рафом был, правда, плохим примером в плане здоровой пищи, но тут уж что поделать. Единственное что Марка радует – ну хоть ребра все равно торчат, метаболизм ебейший и думать об этом не надо. Ками, смешная такая малявка, правда тоже его увещевала: 

– У тебя все слипнется от такого сахара, и коже будет пиздец. И зубам. 

– На зубы это не влияет, а коже у меня пиздец не от этого. Ешь давай, а. 

Ками польстило, конечно, когда он сказал, что за нее заплатит. Как за девушку. Не то, чтобы он ей нравится, не дай бог, просто ну понятно что гордость берет, что она вот такая классная и большая, еще и с мальчиком. 

Гордо она выглядела и когда он ее буквально до самого зала проводил на глазах у одногруппниц. Девочки косились, шушукались и Марк только про себя надеялся, что они не подумали, что у Ками парень – стремный и малолетка хуже их. 

Вообще-то все у него в кучу в башке. Когда он попрощался с Ками, он обнаружил, что телефон наебнулся. Сдох телефон. Марк в психе каком-то пометался по зданию, хотел выйти, сообразил, что проебется сейчас. Потупил в зеркало в туалете. Дошло, что телефон сел. Умылся, успокоился, захотел написать Сане. Понял, что телефон сел. Не работает, в смысле. Спустился в подвальчик к Камилкиному залу. Попросил у какой-то мамаши зарядку. Мамаша зарядку дала, но попросила остаться тут и не уходить с ней никуда. Марк заверил. Пообещал. Кое-как нашел розетку, написал Жене, что часа через два вернется – связь была ни к хуям, впал в какую-то прострацию. Послушал, как орет эта, господи, как ее, Этери, поговорил с мамочками на скамейке, зачем-то напиздел, что Камиле он брат. Куда время делось он так и не понял. Думал повторить что успеет – нихрена. Шиза полнейшая. 

Этери эта ловит его после занятия уже наверху, когда он ждет, пока Ками переоденется. Запомнила все же, и как только? И нахрена? Он только успевает коротко Женечке отписаться и как у него дела спросить. Преподка втирает про талант, вес и лень. Марк отбивается универсальным “просто прекрасно” и едва не хамит, в последний момент прикусывая язык. Ставит себе галочку, что после такой мадамы надо Ками психологиню искать. Потому что вот сам он от одного этого разговора в мужском туалете пять минут сидит и, чтобы дух перевести, пиздит тихонько о жизни житейской Женечке в голосовушке и очень его просит отдыхать и заботиться о себе при всех этих экзаменах. Женечка — его комфорт-зона, Женечка – солнышко и нежность, Женечка… Марк прикладывает руку к щеке и опять думает, что влюблен до пизды. 

Вечером у него подкашиваются ноги. Обычно это фигурально говорится или типа того, а он уже когда Ками до подъезда доводит чувствует, как у него коленки трясутся от усталости. Он присаживается на скамейку, дрожащими пальцами достает пачку сигарет и закуривает. На улице прохладно, темно и странно. У Марка болят глаза. Он поднимает их наверх и долго-долго смотрит на желтый фонарь, березу и размазанный черный космос над головой. Где-то дорога шумит, кто-то пьяно поет, а за окном на первом этаже расставляют посуду. Марк чувствует себя не собой, а реальность – не реальностью. Все какое-то картонное и искаженное, замершее и проносящееся мимо. Как в старом французском кино или типа того. И все какое-то гиперощутимое: и сердце стучит в ушах слишком отчетливо, и губы слишком потрескались, и телефон слишком горячий в кармане, и сигарета слишком горькая. Не отдавая до конца себе отчет в своих действиях он подносит сигарету к дырке на коленке. Кожа какая-то похожая на белый картон. Почему-то кажется, что все понарошку. Он привычным движением, как в пепельницу, тушит сигарету об эту белую картонку. 

Больно. 

Марка это удивляет и оглушает. Ему больно. Очень. У него даже слезы брызгают из глаз. Он смотрит на свежий ожог и думает про себя странную мысль: “мне – больно”. Это ебучее “больно” он бормочет, уткнувшись лицом в правую ладонь, потому что еще себя становится невыносимо жалко. Как когда разбиваешь коленку в пять лет и будто горя хуже не бывает. Он плачет беззвучно – только повторяет это тупое “больно”. Обхватывает себя за плечи, задыхаясь. Ему кажется, что он сейчас умрет. 

Телефон звонит мерзким айфоновским звуком. 

– Да, мам? – Марк слышит свой спокойный, совсем не заплаканный голос будто со стороны. Он одновременно остается и ребенком, бьющимся в истерике, и взрослым, общающимся спокойно и ровно.

– Ты где? Уже темно, мы договаривались! И где ты? 

– Да я… 

– Ты где? 

– Да я у Камилиного дома, я сейчас домой иду уже, тут же недалеко, не переживай, пожалуйста. Тут и фонари горят, чего мне будет-то? 

Мама звучит волком. Мама волнуется. Дома ему будет пиздец. Очень хочется, чтобы мама пожалела и подула на все еще болящую коленку. У собачки заболи, у кошечки заболи… 

– Ты вообще соображаешь, что ты творишь? Ты обо мне, о бабушке когда думать будешь? 

– Ты же всегда нормально отпускала! 

Правда ведь нормально. Но это же мама. Она всегда непоследовательная. Она всегда такая. Нет, мам, пусть у меня лучше болит, а у кошечки не болит. Марк поспешно стирает слезы со щек и встает. Почему-то больно. 

– Я тебя нормально отпускаю, когда понимаю, где ты, с кем ты, что ты, а сейчас непонятными дворами пойдешь, ты вообще знаешь, кто тут живет и что с тобой сделать могут? 

О да, он знает. Он после Артемика вообще много что знает. Почему он может в одиночку шататься по СПБ, сбегать в ночь и вообще – и ей нормально? Но это ж мама. А у Марка – не боли. 

– Да тут пятнадцать минут идти! 

– Нет, вызывай такси тогда, я не знаю, я не хочу поседеть тут! 

И сбрасывает. Марк считает себя непоследовательным. Марк уверен, что ему есть в кого. 

Мать долго вопит, бабушка причитает, но все продолжает плыть мимо. 

– Я пойду? Ты закончила? 

И все начинается по-новой. Хотя он даже Женечке умудряется отвечать. Боже, Женечка. Марк от мыслей даже о нем себя защищеннее чувствует. Марк напоминает, вытягивая из тусклых мыслей ключевое: нельзя на него свою хуйню взваливать. Марк уходит, наконец, к себе и долго тупит в открытый телеграм. Потом все же переодевается. Все еще больно. Он привычно и ритуально прячется. Шторы, дверь, димина толстовка. Выключенный свет, включенная лампа на столе. Диалог с Женечкой. От простого-глупого-обыкновенного “ты чего не спишь” его, наконец, разъебашивает осознанной истерикой. Очень хочется выговориться. Очень хочется выстроить в какую-то систему свалку из мыслей и чувств, хочется этот невспоминающийся, затуманенный день разобрать по кусочкам и косточкам. Марк порывается – и в итоге дрожащими руками тупо скидывает какие-то мемы. Марк надеется, что вывезет. Паника клокочет в горле и он очень жалко просит Женю созвониться, кусая ладонь, потому что ну самого же взбесила Саша с голосовыми – а он? 

Женечка, господи, за что он такой? Соглашается. Просит только подождать. Марк дышит квадратом и вроде бы успокаивается. 

– Жень, пожалуйста, если тебе не сложно, просто поговори со мной о чем-то, не важно о чем. Можешь о том, что ваши опять доебались до стей или о чем хочешь. 

Марк очень надеется, что не звучит слишком жалко. Он старается считать вдохи и выдохи. 

– Хорошо, конечно… – Женя запинаеся, шуршит чем-то, давится и бьет по сердцу просьбой не плакать. 

Вдох-пауза-выдох-пауза-вдох. Марк всхлипывает. Женя слишком бережно звучит, чтобы его не размазывало. 

– Я не плачу. 

– И славно, если не плачешь. Что рассказать тебе? 

Вдох-пауза-выдох-пауза-вдох. Сознание, в первый раз за день, возвращается. От голоса Жени тетрис в голове начинает складываться в привычную картинку. Марк осознает себя собой, в своей комнате и проговаривает себе, что это дереалка с паничкой. Не в первый раз. Отпустит. 

– Что хочешь, правда, все равно. В смысле, не все равно, мне все важно. 

 – Ну вот я говорил, что химию написали, пробник, там вторая часть такая уебищная была, не то что непонятная, там просто сами задания какие-то тупорылые были. Знаешь вот когда решаешь и вроде ты знаешь как делать, и считать умеешь, а все равно какая-то херня получается.

 – Угу, знаю, – Марк немного нервно хихикает. Где-то в груди лопается напряжение и дышать становится проще, хотя он все еще по интерции продолжает считать, – у меня так всегда на математике. 

– Да ну не наговаривай на себя, нормально у тебя все. 

Женя хвалит его бесстыдно. Марк ощупывает руками щеки, лоб и волосы, горько ощущает, что все слегка паршиво, но Женя ласково говорит о цветах и бабушке – и Марк не может не трескаться в нежной улыбке. От Жени – тепло. 

– А вы что? 

– Ну это… ходим, любуемся. В переходе возле школы моей этого, огромного такого хаги ваги розового продают, ну типа он как это… 

Смешной он. Славный и добрый. Марк удобнее устраивается на полу, подтягивает непораненную ногу к груди, рассматривает в зеркало свое зареванное ебало и спрашивает так любяще, как только может: 

– Киси миси? 

– Чего? Ну в смысле он типа с меня почти размером. 

– Розовый – это не хаги ваги, розовый – это киси миси, – Марк снова хихикает, и слышит, как хихикает Женя в ответ, – ну как вот так, это ж знать надо, это ж база. 

– Мне эти зумерские эти приколы, я их не понимаю. Ну страхолюдины же, что одно, что другое, как ты не назови его. 

– Да ничего не страхолюдины, вот у меня кукла есть советская, она и то страшнее. И вообще, важно не что снаружи, а что внутри, потому что стремное ебало оно у кого угодно может быть. Хотя вот у меня стремное ебало и все оста… 

– Не стремное у тебя ебало! Не ебало. И там внутри что. В смысле, красивый ты. Очень. 

У Марка сердце ухает куда-то в пятки. Марк чувствует, что башку опять сносит. Он осторожничает, держится из последних сил и кое-как выдает: 

– Ты, Женечка, очень-очень ко мне предвзят. И ты сам очень-очень красивый. 

Слава богу, можно помолчать. Пиздец. Марк чувствует, что сейчас в этом аккуратном разговоре он проебется так, что никогда и ничего не будет возможно. 

Марк проебывается. 

– ятебяпочемутокажетсялюблю…

Марк задыхается и в панике сбрасывает, чтобы не напугать Женю. 

Марк соображает, что он сделал. 

Истерика накрывает с такой силой, что он теряется во времени и сознании, и черт его знает в котором часу ночи зареванный, перепуганный и умирающий от стыда пишет Женечке, с которым, наверное, все вот этой ночью и закончилось какую-то длинную и ебанутую поебень. Он думает, что этой хуйней он Женю уничтожит нахуй. Пиздец. Нет. Нет. Он перечитывает, глотает слезы и отправляет. 

“Я меньше всего на свете хочу делать тебе больно, я сделал глупость, я не должен был сейчас это тянуть, прнимаешь? Мне правда очень жаль я правда сильно, ты не представляешь как сильно, я люблю тебя, но ты, как мне объяснить? Я не знаю, просто дальше это так тянуть нельзя тоже, но просто мне очень страшно. Мне страшно, что все слишком быстро, мне страшно, потому что у меня наверное и правда какие-то есть проблемы с менталкой, мне страшно, что я могу опять наломать дров и опять, вот, опять, тебе сейчас было плохо от того, что у меня съехала крыша и не знаю что делать, Правда не знаю. Прости меня пожалуйста, мне правда жаль, я понимаю, что из своих каких-то эгоистичных хотелок сделал тебе больно, и я не хочу так, я не хочу, я знаю как это, мне не нравится, что я оказываюсь таким человеком, но я совсем не понимаю, что с этим делать. Наверное, нам стоит как-то это обговорить, я просто не знаю, правда, я не знаю. Просто как ни поверни все выходит какая-то херня, если честно. Я просто думаю, думаю и никак не могу понять, как нужно. Прости, что бросил трубку, меня просто такой истерикой накрыло,мне кажется это было бы еще хуже прости, мне правда жаль. Я понимаю, что веду себя абьюзивно, но если все будет быстро это тоже будет плохо, я просто не понимаю, у меня было… короче, мы уже проговаривали это сто тысяч раз, но мне снова очень сорвало крышу, поэтому вот, надо переждать егэ, я тебя люблю, я надеюсь, что я смогу что-то сделать со своей крышей, но это все очень сложно решить вот так и блять короче, я просто не знаю, я очень сильно запутался, возможно, если бы ты этого хотел, я мог бы приеать еще числа 4? и просто надо как-то что-то прости пожалуйста, может вообще тебе надо не общаться со мной, потому что так постоянно будет такая херота, все будет хорошо, а потом меня заклинит и произойдет какой-то пиздец. Этого вцелом я и босюь потому что если нормально формулировтаь то по сути у меня едет крыша и эту едущую крышу я не хотел бы вешать на тебя но выходит еще хуже. Короче, прости меня пожалуйста, я надеюсь, мы сможем как-то что-то придумать такое, чтобы тебе было комфортно спокойно и чтобы все закончилось хорошо прости меня еще раз”