***

Теперь я в полной мере могла понять, почему василиски боялись петухов. После того утра, когда один из них заорал прямо у меня под окном, спровоцировав тем самым взрыв невыносимой головной боли, я сама была готова бежать на край света, лишь бы не слышать этого оглушающего ора!

Сказать, что у меня наутро болела голова — это ничего не сказать. Мне казалось, что она состояла всего из одной гигантской пульсирующей клетки, и эта клетка агонировала, грозясь помереть вот прям здесь. А оставшиеся клетки моего тела страдали от второй напасти — абсолютного обезвоживания, словно я провалялась в песках Сахары весь жаркий день с утра и до вечера… Воды! Дайте кто-нибудь воды!

Было очень трудно разлепить глаза после того, как тот самый петух проткнул клювом мою многострадальную голову и барабанные перепонки, но с трудом я это сделала. И незнакомые очертания деревенского дома ввели меня в нехилое замешательство, потому что я совершенно не могла сказать, где же всё-таки лежала. А спустя несколько минут утренней тишины и моего сдавленного хриплого стона кто-то пошевелился в углу комнаты, и я мутным, измученным взглядом попыталась сфокусироваться на этом предмете. А из той стороны послышался крайне недовольный язвительный голос:

— Доброе утро, Кейт. Как себя чувствуешь?

— Отстань, — прошипела я, так как пустыня в горле не давала говорить нормально, а солнечный свет — видеть, ведь глаза болели от настолько сильной яркости. Том же усмехнулся тому, как я закуталась в лёгкое одеяло, словно в кокон, и хмыкнул:

— Азария Самуиловна недавно приходила к тебе и оставила попить…

Мне потребовалось время, чтобы понять, насколько же важную информацию я только что получила. А когда до меня всё-таки дошло, я выскочила из одеяла (настолько быстро, насколько я вообще могла шевелиться) и посмотрела на простой деревянный стул рядом с кроватью. И на нём стоял графин с ледяной водой (на самом стекле даже была испарина), гранёный стакан и банка с мутной зелёной жидкостью. И вот как раз последнее-то и было самым лучшим лекарством в мире от похмелья, и я схватила литровую банку с рассолом и принялась делать жадные глотки один за другим, восстанавливая тем самым водно-солевой баланс в организме.

А когда рассол закончился, я поставила пустую банку на стул и громко проговорила:

— Храни Господь эту святую женщину и долгих ей лет жизни!

Том тихо рассмеялся моим хвалам Господу Богу, а я, чем больше приходила в себя, тем больше не могла понять некоторых вещей…

— А чем это от меня… так воняет?

Обнюхав сначала правую руку, а затем и левую, я почуяла просто ужасный запах… тины? Какого-то болота, от которого меня выворачивало наизнанку. Том же, заметив это, тотчас расплылся в довольной улыбке, а затем ещё более возмущённо воскликнул:

— Рад, что ты об этом спросила, Кейт! Это на самом деле очень увлекательная история! — Я с опаской посмотрела на него, в душе чуя тревогу за то, что сейчас услышу, ведь я совершенно ничего не помнила, а он в прежней ядовитой манере продолжил рассказывать: — Ты представляешь, не успел я вчера вернуться в дом, где оставил вас двоих буквально на несколько минут, как вы удрали в сторону того самого грязного ручья, в котором ты купалась в детстве с мальчишками. И ладно бы вас понесло на более или менее чистый пляж! Вы полезли прямиком через камыши в какую-то жижу в заводи, причём без единого клочка одежды, и мне стоило больших трудов вытащить вас оттуда, иначе дело кончилось бы плохо!

От услышанного я протяжно застонала, а щёки так и горели от стыда…

— Ты не хочешь сказать мне спасибо, Кейт?.. — снова послышался ядовитый голос, и я с больши́м трудом опять приподнялась и взглянула в ту сторону. — Я всё-таки спас вас и развёл по комнатам… хотя вы активно этому сопротивлялись!

— Спасибо… — хрипло выдавила я, готовая провалиться под землю в любой момент, лишь бы это поганое чувство всепожирающего стыда наконец исчезло. Том же сидел в помятом кресле с таким триумфом, словно он только что взял Карфаген голыми руками, но вот чем больше я на него смотрела, тем меньше понимала одну вещь. — Ты что, спал прямо здесь всю ночь?

— Да, — как ни в чём не бывало ответил он, и я ещё больше выпучила глаза и прохрипела:

— Зачем?

Ответом мне служило таинственное молчание, наполненное каким-то скрытым, но весьма ощутимым смыслом. И когда фирменный рассольчик Азарии Самуиловны наконец добрался до нервных клеток и немного встряхнул их, я медленно растянула губы в ехидной улыбке, поняв, в чём же было дело.

— Всё ясно… — протянула я, и Том тотчас гордо выпрямился и сделал вид, что не понимает, о чём я, но я-то видела этого ревнивца насквозь и отлично понимала все его мотивы. — Знаешь, мог бы и не переживать так сильно за мой… нравственный облик… я вчера уже в девятом часу была никакая. Ничего бы точно не произошло.

— Я это видел, Кейт, — язвительно отозвался он, а затем ещё более надменно ответил: — Но я прекрасно знаю, на что в таком состоянии способен Антонин, для него бутылка алкоголя, пусть даже самого крепкого… как слону дробина.

— М-м-м… — с тихим смехом протянула я, а Том продолжал делать гордый вид, будто действительно спас меня от аморальных грехов в законном браке, а не просто ревновал до чёртиков, и потому стерёг меня, словно злой свирепый дракон, от любого представителя мужского пола. — Какая забота… знаешь, это так трогательно на самом деле. Но я уже проснулась, Антохи здесь нет, как видишь… ты не мог бы оставить меня одну, чтобы я оделась к завтраку? А ещё лучше было бы сначала душ принять…

Он на мои слова лишь усмехнулся и встал с кресла, не собираясь пререкаться или возражать, но уже на самом пороге комнаты ехидно бросил через плечо:

— Душ на улице. И да, когда будешь переодеваться, обрати внимание, что это я вчера вытаскивал вас из зловонной тины… совершенно голых. И именно в моей сорочке ты проспала как убитая всю эту ночь.

Краска, которая, казалось, только сошла с моих щёк, мгновенно вернулась на лицо, и я упала на подушки и с тянущей душевной болью сдавленно выдавила кристально чистой утренней заре:

— Бля-я-ять…

Сорочка, которую я с похмелья приняла за свою ночнушку, действительно принадлежала Тому, я его стойкий парфюм даже в гробу узнаю. Правда, даже он не мог перебить запаха того болота, в которое мы вчера с Антохой угодили в угоду злому року, но… он же сам меня в неё одел? Постираю и отдам, ничего с ней не случится!

С этими мыслями я порылась в своей сумке, нашла там несколько чистых полотенец, скинула с себя «ночнушку», завернулась в одно и пошла на улицу, где стоял летний душ, пока никто с утра пораньше не увидел меня в таком виде. А солнышко тем временем поднималось всё выше и выше, даже в октябре грея своими лучами и почву, и листву, и нас всех…

Деревенские вставали рано, это я ещё в детстве для себя уяснила. Но я никак не ожидала, выходя из душа, где отлично вымылась под бодрящей ледяной водой, что застану на заднем дворе полуголого Антоху, который с утра пораньше бодренько колол дрова. Я после вчерашнего еле на ногах стояла, а он уже наколол целую кучу, и щепки так и летели в стороны от одного сильного удара топора за другим! Да и выглядел мой собутыльник отлично, в отличие от меня, хотя пили-то мы вчера вместе и на равных!

Заметив меня, Антонин одним ударом всадил острый как бритва топор в крупное бревно и с широкой улыбкой крикнул:

— Доброе утро! Живая?

— Ага… — вымученно протянула я, и он рассмеялся моему кислому виду и махнул рукой в сторону поленницы, где было что-то вроде скамейки.

— Иди, посиди на свежем воздухе, скоро будет готов завтрак, Ба уже давно на кухне кастрюлями гремит! И тренироваться надо, тренироваться!

— Отстань, я больше в жизни ничего крепче компота пить не буду, — простонала я, однако прошагала в сторону поленницы и, плюхнувшись на деревянную доску, наколдовала себе солнечные очки, чтобы утреннее солнце не слепило так сильно глаза, хотя села я в тень. Антоха же продолжил заниматься физическим трудом, и на весь двор опять раздавались ритмичные удары топора по дереву… да ещё и с кухни, окна которой выходили как раз на эту сторону, доносились до боли знакомые запахи выпечки и причитания Азарии Самуиловны. Ляпота…

Только я пропиталась деревенским дзеном и флешбэками из детства и почти впала в нирвану, как моё уединение нарушил Том, словно специально искавший меня именно на заднем дворе. У меня даже промелькнула шальная мысль сбежать куда-нибудь в другой укромный уголок, но к сожалению, Том заметил меня раньше, чем я его. И, сев ко мне на доску, он сначала некоторое время вглядывался в моё лицо, затем на Антонина с голым торсом, который колол дрова прямо передо мной, а после многозначительно протянул:

— Вымылась?

— Ага, — хмыкнула я, смотря прямо перед собой, и мне следом прилетело:

— А почему тогда в дом не идёшь? Завтрак скоро будет готов… да и у тебя волосы сырые…

— Да мне и здесь хорошо, — вздохнула я, и вдруг мне в голову пришла великолепнейшая мысль, как же отомстить одному поганцу за красные щёки с утра! Загадочно улыбнувшись, я чуть опустила очки на переносицу, уставилась прямо на голый торс Антохи и тихо добавила: — Я тут анатомию повторяю… костно-мышечной системы… ты посмотри, какой прекрасный экспонат мне достался!

Глаза Тома мигом загорелись, словно кто-то подул на тлеющие угли в костре, да ещё и дров подкинул, чтобы наверняка. А я, мельком заметив подобный эффект, ещё довольнее улыбнулась и картинно вздохнула, чтобы закрепить эффект.

— Какая дельта, ты только глянь! А трапеция?.. Боже… А это что?.. — Я с прищуром наклонилась, и только Антоха замахнулся топором, как я приложила руку к груди и ахнула: — Ты посмотри, какой мощный бицепс брахии! О господи… мускулюс латиссимус дорси!

Сделав вид, что у меня приступ, я прислонилась к поленнице, и сбоку от меня послышался шумный, полный неимоверной злости выдох… и как же он грел мне душу, чёрт побери! Но Том сумел совладать со своими эмоциями и наигранно безразлично процедил:

— Вот как, Кейт? А как же твой муж, Дерек, за которым мы сюда и приехали?..

— Во-первых, это ты стёр память моему мужу, так что не смей мне про него напоминать без надобности, — невозмутимо отмахнулась я, жадно разглядывая каждую доступную обзору мышцу атлета перед собой. — А во-вторых… я же просто… наслаждаюсь прекрасным! Это как в музей сходить и попускать слюни на красавчиков навроде Давида Микеланджело… или его же Геракла… или на скульптуры Рафаэля… Господи, да Давид даже рядом с ним не стоял, ты только посмотри! Да… вот что делает свежий воздух, деревенская еда и регулярные физические нагрузки! Эй… ты куда?

Том так неожиданно встал со скамейки, когда я даже половины яда не успела выплеснуть, что мне стало немного обидно. Но он вместо дома вдруг решительно направился к Антохе, и у меня даже сердце ёкнуло. И я уже собралась встать и бежать на помощь, Антонин же был не виноват в наших личных разборках, как Том что-то тихо сказал ему, и тот, распахнув глаза от неожиданности, протянул ему… топор, сверкавший в ярких солнечных лучах. Сглотнув, я действительно привстала, так и чувствуя беду, но Антонин, вытерев лицо висевшей рядом чистой тряпкой, направился ко мне, а Том принялся расстёгивать пиджак.

Ничего не понимая, я так и замерла на месте, а Антоха подошёл ко мне, плюхнулся рядом на скамейку и тихо воскликнул:

— Что это с ним? Клещ ночью укусил, что ли?

Я тоже не до конца понимала мотивов нашего общего знакомого, пока тот, не раздевшись по пояс, не стал делать за друга домашнюю работу… то есть колоть те самые дрова, которых немало лежало в куче неподалёку. Звёзды наконец сошлись, и я тихо засмеялась, а на крайне недоуменный взгляд Антонина заговорила голосом Николая Дроздова:

— В это время года ревнивец обыкновенный особенно активен. Он сделает любую грязную работу, чтобы привлечь к себе внимание понравившейся самочки и продолжить тем самым свой род…

Боже, какой поднялся ор! У меня даже слёзы на глазах проступили от смеха, а Антоха и вовсе задыхался, не в силах сделать хотя бы маленький глоток воздуха. От шума в небольшое окошко над нами даже выглянула Азария Самуиловна, но, увидев, что это именно мы ржём как кони, она расплылась в умилительной улыбке, протянула нам по сладкому пирожку и ушла дальше готовить, приговаривая:

— Скоро всё будет готово, детки, скоро! Отдыхайте!

Том тоже оторвался от колки дров и с прищуром посмотрел в нашу сторону, но я лишь махнула рукой, мол, продолжай, и прислонилась щекой к могучему плечу Антохи, пытаясь унять проступившие слёзы и сдавленный смех.

— Ох, я не могу… — А когда дыхание всё-таки выровнялось, я смогла разглядеть в ярких утренних лучах бледное, словно действительно мраморное мускулистое тело, и в целом, новая картинка была ничуть не хуже прежней, пусть мышечная масса у Антохи была заметно больше. — А ты посмотри… тоже ничего… — В глазах Антонина быстро промелькнул немой вопрос, и я кивнула в сторону Тома и хмыкнула: — Да я тут… анатомию мышц повторяю… не бери в голову… а можно потрогать?

Он тихо хихикнул, а на мой молящий взгляд просто пожал плечами, и я осторожно, кончиками пальцев, самыми подушечками принялась щупать его плечо с весьма заметным рельефом, и от такого антистресса с губ слетело мимолётное:

— Кайф… потрясающе…

Антоха же, заметив моё блаженное лицо, с лисьей улыбкой бросил один неосторожный взгляд на мою грудь, проглядывавшую в лёгком декольте летнего платья, видимо, в целях обмена антистресса, и я, поджав губы, еле выдавила:

— Ты же понимаешь, да, что тебе сразу же прилетит за такие вольности? Причём даже не от меня в первую очередь… причём возможно, даже топором…

Он мгновенно повернулся в другую сторону, пока никто не заметил его сальных взглядов, а после почесал затылок правой рукой, давая мне ещё немного помякать левое плечо, и протянул:

— Да… как-то я не подумал об этом… — а после посмотрел на Тома перед нами и хмыкнул: — Зря я, наверное, дал ему топор в руки… острый.

Смех второй раз прошиб нас, но уже никто не обращал на это внимания, прекрасно зная, что же за два коня ржали на заднем дворе. А сколько же поводов у нас было для подобных шуточек, Матерь Божья! Можно было до вечера сидеть вот так и отрабатывать, чтобы потом ездить по всему Союзу с гастролями, как Задорнов. Чёрт возьми, мы же прославимся!

Когда живот уже начал заметно болеть от чувствительного напряжения, я смахнула слёзы с глаз и сделала глубокий вдох и вдруг заметила, что Антоха смотрит прямо на меня, причём так… восторженно, что мне стало не по себе. А на моё лёгкое недоумение он кашлянул и вдруг вскинул руками:

— Знаешь, я просто думал раньше, что ты… ну… у-у-у… особенно когда тех трупаков на поляне под Хогвартсом подняла, когда мы засаду вам устроили! Я тогда чуть не помер, и от страха тоже! Да и потом! А когда эта костлявая ящерица из воды вылезла, и тот великан в железе на неё залез и ты такая: «Склоните головы перед своей королевой!» И все наклонились, бляха-муха! А-а-а-а! Я просто думал… а ты… ты… ты же…

Не в силах подобрать слова, Антонин указал на меня обоими широченными ладонями и продолжил, заикаясь:

— Да ты же своя в доску! Просто… о-о-о-о!

От такого потока междометий и воскликов я рассмеялась, но это определённо был комплимент, хотя бы попытка его сделать, и она была засчитана.

— А теперь вот представь, Антоха, — вздохнула я, и тот мигом внимательно уставился на меня, а я ткнула руками на свою грудную клетку, — что нужно сделать с человеком, чтобы такая, как я, превратилась… в то что ты видел под Хогвартсом.

— Мда… — задумчиво протянул он, а я эмоционально вскинула руками.

— Нет, просто я же действительно такая! Я целитель, чёрт подери! Да мне на политику всегда было начхать с высокой колокольни! Дайте мне больных, да потяжелее, и я буду копаться в крови, кишках и гное и даже не вспомню, кто у нас министр магии! Нет, Антоха, ты даже не представляешь, через что мне пришлось пройти, чтобы вернуться к такой, какая я сейчас… ты просто представить себе не можешь…

Я с горечью выдохнула, старательно убирая из сознания события четырёхлетней давности, а Антонин тяжело вздохнул, посмотрел на Тома перед нами, до сих пор занимавшегося утренней зарядкой, хотя никто его даже не замечал, и тихо проговорил:

— Но он же любит тебя… правда любит… — Я на такое широко распахнула глаза, а он с небывалой до этого серьёзностью пояснил: — Мы с ним семь лет бок о бок путешествовали… познакомились в Сербии да так и скорешились… Ему тогда проводник был нужен по Союзу и Востоку, а мне деньжат да приключений на задницу не хватало, я ж с родаками разругался в пух и прах, когда не захотел идти в партию работать… Они всегда видели меня важной шишкой при главе партии коммунистов, а я… я не такой, понимаешь?

Я коротко кивнула, действительно сочувствуя и понимая своего собеседника, а тот провёл ещё раз тряпкой по лицу, чтобы смыть пот, и прохрипел:

— Какие же нам бабы встречались на пути! Одна краше другой. Ты их не видела, Кать… никто бы не устоял! Я тебе это как мужик говорю. Да я такого малинника ни разу в жизни до этого не видел… а он не посмотрел ни на одну. За все семь лет. — Антонин кивнул на Тома, смахивавшего пот со лба, и я поджала губы. — Ни на одну, представляешь? Я сначала подумал, что у него с головой не всё в порядке и он просто всех баб одинаково ненавидит, но… потом приехал в Лондон к вам домой и увидел девочку. Тессу. И сразу всё понял. И твой портрет на его столе ни разу не исчезал, даже когда его прадед стол ему кинжалом разломал… даже когда ты нас под Хогвартсом в щепки разломала! Он его не убирал до самого конца.

Свою фотографию в рамке я действительно видела на столе у Тома, когда мы взламывали сейф в его кабинете после бойни в Министерстве. И так было тошно на душе от этого всего, но сказать мне было нечего на этот счёт. Совершенно нечего. А Антоха махнул в сторону Тома и в качестве заключения воскликнул:

— Знаешь, Кать, если это не любовь… то я ничего не понимаю в любви, вот!

— Ничего ты не понимаешь в любви, Антоха… — положив ему ладонь на плечо, вздохнула я и встала с лавки, и тут за спиной раздался радостный голос:

— Идите завтракать, соколики, блинчики стынут!

От упоминания блинов желудок предательски заурчал, хотя накануне ему пришлось несладко. Азария Самуиловна же опять скрылась на кухне, а Антоха закричал Тому:

— Всё, хорош, заканчивай! Помог!

Ревнивец же будто этого и ждал, хотя виду не подал, что устал, а мы тем временем подошли поближе, и Антоха вдруг приобнял меня за плечи и хохотнул:

— Знаешь, Кать, если б я только знал, что ты такая в Лондоне есть, я б раньше приехал, ещё летом!

Угли снова вспыхнули с новой силой, а я, посмеявшись азарту своего нового друга, который явно любил поиграть в игры поопаснее, наподобие русской рулетки, приобняла его в ответ и со смехом ответила:

— Да если б я знала, что ты приедешь, я бы и вовсе не сбежала!

Правда, на наш дружный смех кое-кто даже бровью не повёл, продолжая с каменным лицом смотреть то на меня, то на Антонина, и я хмыкнула:

— Не, Антоха, у кого-то совсем чувства юмора нет… ни грамма… и ты бы топорик-то забрал от греха подальше…

— Да, точно… Том, будь другом, воткни его вон туда, в бревно… я, может, завтра утром продолжу, пока хватит…

Том смерил нас убийственным взглядом, а затем одним движением воткнул острое лезвие в твёрдое дерево, что мы аж вздрогнули вдвоём.

— Нет, точно шуток не понимает… — протянула я, а Антоха убедился сначала, что топор не в руках человека напротив нас, а затем ехидно добавил:

— А может, он на нас за вчерашнее злится? — Я снова рассмеялась, а он повернулся ко мне и нахмурился. — А ты хоть помнишь, что вчера было-то?

— Неа…

— Я тоже не помню, — поддакнул Антоха, продолжая приобнимать меня под крайне злой взгляд своего бывшего работодателя. — Проснулся ни свет ни заря в каких-то водорослях… вымылся, опохмелился да дрова начал колоть… а в голове словно кто дырку прострелил, ни черта не помню…

— Предлагаю сделать вид, что ничего не было, и общаться дальше как старые добрые друзья, — беспечно предложила я, и мой новый друг активно закивал в ответ.

— Да я-то всеми руками за! Только со свидетелем что будем делать? Он-то не даст нам забыть про вчерашнее и другим расскажет… и зараза, не пил же вчера с нами!

— А давай мы его оглушим, расчленим вон тем топориком и по частям в речку и море выбросим? — Антоха хохотнул на моё очередное предложение, а я с прежней серьёзной миной продолжила говорить: — А что? Нет свидетеля — ничего не было! Давай я с головы начну, а ты с ног, за полчаса управимся, а до речки тут недалеко, в тине хорошо потонет, мы как раз знаем теперь одно болото… Кто за?

Мы оба подняли руку под непроницаемый взгляд Тома, и Антоха воскликнул:

— Надо же, большинство! — а я на лёд в багрово-красных глазах как ни в чём не бывало добавила:

— Демократия, а что ты хотел? Тиранию коммунизма?

Том на это шумно выдохнул, а я, сдерживая смех, протянула:

— Нет, Антоха, чувства юмора у него нет и не было. Атрофировалось ещё на стадии зиготы, да потом вышло из чрева матери вместе с плацентой и околоплодными водами в родах…

— Я понимаю юмор, Кейт, но это просто не смешно, — надменно процедил Том на мои слова, а я вспомнила кое-что и пихнула легонько кулаком человека под боком.

— О, Антоха! А хочешь анекдот?

— Хочу!

— Так, ладно… У каких верблюдов три горба? — Он нахмурился и вопросительно уставился на меня, и я, выждав момент, воскликнула: — У беременных!

Вот уже какой раз за утро мы орали, как пожилые, повидавшие всё на этом свете корни мандрагоры. А вот Том на наш хохот и бровью не повёл, продолжая пожирать меня ревнивым взглядом, и я специально посильнее приобняла за плечи Антоху и бросила ревнивцу:

— Ты просто безнадёжен. Завтрак стынет, иди умойся и приходи… одетый! А то девки в дом зайти не дадут, так и свалятся на тебя всем скопом!

Я метнула один грозный взгляд в сторону забора, и две весьма юные девицы пискнули и скрылись в щели. А мы с Антохой направились в дом, на манящий запах свежей выпечки.

— Что ж вы так долго гуляли-то, дорогие мои, всё ж остыло! — всплеснула руками Азария Самуиловна, когда мы зашли наконец на кухню, а весь стол опять был заставлен всевозможными яствами. — Проходите, проходите, мои хорошие, блинчики вот, погорячее! Да сметанка, своя домашняя! И молочко вот, только надоила! Берите, кушайте на здоровье! А хотите — вареньице, с яблочком есть, а то и с абрикосом достану! Персики вот! Кушайте!

Пока мы с Антонином мыли руки, усаживались да вдыхали неземные запахи, на кухню заявился Том, одетый и свежий, что даже подумать было нельзя о таком грязном деле, как колка дров. Специально сев ко мне поближе, причём между нами с Антохой, он повязал себе на шею салфетку, как истинный аристократ, а я схватила горячий блин прямо с тарелки, руками, обмакнула его в сметану и жадно откусила аж до половины.

— Ах! Что же это?! — с тревогой воскликнула Азария Самуиловна, заметив на моём лице проступившие слёзы, и подошла к нам поближе. — Так невкусно, золотко? Так ты оставь эти, я другие испеку! Только скажи, моя хорошая, как будешь!

— Очень вкусно! — с набитым ртом ответила я, продолжая реветь. — Очень! У меня бабушка точно такие же делала, пальчики оближешь! Я так по ней скучаю!

— А что с бабушкой-то случилось, родная? — Она присела напротив и с тревогой приложила ладонь ко рту, а я проглотила блин, шмыгнула носом и прошептала:

— Умерла… от инфаркта в восемьдесят шесть… мне всего пятнадцать было. Не пережила смерть дедушки, тот тоже от сердца слёг.

— Ох, горе-то какое! — всплеснула руками Азария Самуиловна, пока я жадно уплетала блины. — Надо же, такая молодая была! А мне вот в этом году сто двадцать два исполнится, но ещё хоть куда, тьфу-тьфу-тьфу!

Я на такую цифру распахнула глаза, так как бабушке Антонина больше семидесяти уж никак не дашь, а она встала из-за стола и продолжила хлопотать на кухне, подкладывая нам угощения да приговаривая:

— А у меня дед вон тоже умер, давно ещё, на фронте! Тоже трудно было пережить, думала, слягу совсем, одну меня оставил! Вовка, сын мой, совсем не приезжает, у них в Москве своих дел полно, как невестка пишет… да и Наталья, Антошина сестра, совсем меня забыла, старую, хоть бы правнучков привезла в море покупаться да фруктиков поесть! Да всё некогда, некогда! А Антошенька, свет мой милый, приехал вот, вспомнил бабушку! Как я ему рада была, как рада!

Она встала за спиной внука и потрепала его обожжённые солнцем кудри, пока тот уплетал вкуснейшие блины наравне с голодной мной. И пусть приехал её внук скорее в качестве ссылки после серьёзной передряги, а не потому что соскучился по бабушке, но Азария Самуиловна была бесконечно счастлива, а это точно было благое дело.

— Да вы не смотрите, что он нескладный такой, да разговаривать не умеет красиво! — вдруг проговорила она, и Антонин так и поперхнулся молоком, заставив давиться едой уже меня. — Руки у него золотые, что хошь в доме починит! Всё умеет, дед его всему научил, когда жив был! Да и сердце у него тоже золотое, никогда маленьких в обиду не давал, всегда задир постарше на место поставит! Помню, мальчишкой придёт с моря в рваных портках, я его спрашиваю: «С кем хоть подрался-то, негодник?!» А он: «Да вот, бабуль, Светку маленькую хулиганы обижали, а девочек обижать нельзя!» Ах, золотое у него сердце, золотое! И сейчас ни одному соседу не откажет, если сломалось что, старики только на него и молятся, молодёжи-то у нас мало!

Антоха тотчас покрылся багровыми пятнами и стыдливо закрыл ладонью лицо, а я, растрогавшись таким резюме, привстала и через Тома положила ему руку на ладонь. Он стыдливо поднял на меня глаза, и я широко улыбнулась и прошептала:

— А я ей верю. Мне кажется, это правда.

— С тех пор столько воды утекло… — прохрипел он, отведя глаза, а я вернулась на место и покачала головой.

— Не вся вода утекла, далеко не вся.

— Антонин, — вмешался Том, аккуратно поедая ещё только первый блин, с ножом и вилкой, как истинный англичанин, не то, что мы, деревенские, — а что насчёт змея? Ты обещал отвезти нас к нему?

— Да, конечно! — махнул рукой тот, завернув треугольничком ещё один блин. — Сейчас после завтрака напишу в город своему корешу, что да как, а он скажет, когда приехать… не надо вам лишний раз на людях светиться, сейчас столько жуликов шастает… меньше знают — крепче спим! Да и партии спокойнее будет, пусть думают, что вы приехали ножки в море помочить да блины уплетать, никто ж вас без слежки не оставит… но я знаю, как уйти от них. Только без надобности рисковать не надо.

Я кивнула, согласная на такой план, а Азария Самуиловна тем временем подошла ко мне со спины, приобняла за плечи и шепнула:

— Ты если чего хочешь — то говори, не стесняйся! Я всё приготовлю, только скажи! Баба Роза всё умеет!

— А харчо приготовите? И плов? Это были фирменные бабушкины блюда… — тихо протянула я, чувствуя одновременно стыд и благодарность, и она чуть крепче сжала мои плечи и воскликнула:

— Конечно, приготовлю, родная, приготовлю! Всё приготовлю, только скажи, милая… Ах, какой хороший… покормить бы тебя…

Потрепав Тома за плечо так же, как и меня, хозяйка дома вернулась к своим делам, которых в деревне всегда было немерено, а мы неспешно завтракали, наслаждаясь такими простыми, но безумно вкусными блюдами. Правда, едва мы вышли из-за стола и Антонин сел в гостиной за записку в город, как к нему подошла Азария Самуиловна и запричитала:

— Антоша, посмотри крышу, прохудилась поди! А скоро дождь будет, я как чувствую, суставы ломает. Как же гости-то будут?..

— Да нормально там всё с крышей! — отмахнулся он, сосредоточенно записывая чернилами слова, но ему в ответ прилетело:

— Ах, неужто самой лезть придётся?! В моём-то возрасте да по крышам лазать! А дождь-то будет, будет! Скоро будет! А гости-то, гости!

— Гости спят на первом этаже, до них не дойдёт!

— Ах, батюшки святы, самой придётся лезть…

— Ладно-ладно, сейчас посмотрю! — прокричал Антонин, всё ещё думая над запиской, и только Азария Самуиловна снова начала причитать, как он кивнул в её сторону и шепнул:

— Кать, займи её чем-нибудь, а я отправлю письмо и сразу за крышу возьмусь. Вам же тоже нужно побыстрее, да? А я так до вечера по дому бегать буду, не сесть…

Кивнув, я быстро направилась на кухню, и на очередное:

— Антоша?! — я спешно проговорила:

— Азария Самуиловна?.. — но хозяйка дома посмотрела на меня с такой обидой, что я кашлянула и поправилась: — Хм… баба Роза… а вы не скажете мне рецепт блинов? Такие вкусные, объедение! Я вот дома тоже пеку, но такие, как у вас, никак не получаются! А у меня сын с дочкой очень их любят, да и муж тоже… Научите?

— Ох, золотко, конечно, скажу! — сразу воскликнула она и засеменила на кухню. — Идём со мной, милая, я тебе сейчас всё покажу!

Антоха поднял большие пальцы и быстро застрочил, пока работал отвлекающий манёвр, а я послушно пошла на кухню, прекрасно понимая, что Азария Самуиловна доставала внука лишь от недостатка внимания и только… вон сколько лет она была совсем одна! А мне поучиться готовить точно не помешает, особенно от такого опытного человека! Вот потом Дерек удивится, когда я накормлю его такими блинами!

— Вот, милая, держи… здесь всё написано, я ещё за своей бабкой записывала, когда та жива была, а та всё умела! Всё умела!

Азария Самуиловна вручила мне старенькую, местами заляпанную поваренную книгу, в которой от руки аккуратным почерком были записаны всевозможные рецепты. Распахнув глаза от неожиданности, я принялась листать книгу, а мне приговаривали:

— Здесь всё есть: и харчо, и самса, и блины, и вареники, и борщ украинский! Всё есть, бабка долго эти рецепты собирала! Держи, милая.

— Ох… спасибо… я как перепишу, сразу вам отдам, обещаю!

— А зачем бумагу марать? — возмутилась хозяйка книги, пока я сжимала настоящее сокровище в своих руках. — Бери, милая, да не выдумывай! Будешь семью свою кормить, да меня старую вспоминать, как мне приятно-то будет! Как приятно!

— Но я… я так не могу… а вдруг вам ещё пригодятся? — заикаясь, выдавила я, но на меня лишь махнули рукой:

— Да я ж все эти рецепты наизусть знаю, и книгу-то эту еле нашла, давно не открывала! И внучков своих всему научу по памяти, я ещё хоть куда! А ты бери, не бойся, там всё есть! Всё!

Пока я стояла и приходила в себя, Антонин закончил писать письмо и запечатал его в конверт, а после направился в сторону заднего двора. А Азария Самуиловна, заметив его, так и охнула:

— Золотой мальчик, золотой… ему бы жениться! Жениться пора! А ни одна девка ему не мила, как приехал, так и пьёт один да на море смотрит… Да что ж это такое?!

От короткого, но такого яркого романа Элли с Антонином больно кольнуло душу, и я, чтобы скрыть эмоции от его бабушки, увязалась за ним на задний двор.

— Антоха, мне в жизнь не расплатиться с вами… — вздохнула я, найдя его на голубятне, а он выбрал голубя понеказистее и привязал к нему письмо. А после мельком взглянул на меня, заметил книгу и хмыкнул:

— А, прабабкина поваренная книга… Она была ведьма хоть куда, её борщ вместо Амортенции можно было использовать, мужики велись только так! — Но я ещё более виновато сморщилась, и он махнул на меня рукой. — Забей, Кать. Бери и учись готовить. Я вот потом вдруг приеду к вам в Лондон, а ты меня бабушкиной соляночкой накормишь, а? Всё продумано! Не переживай!

— Если ты к нам приедешь, я тебе такой стол накрою, бедным будешь! — шмыгнула носом я, и мне в ответ прилетело:

— Да я любитель поесть, так что можешь не запугивать меня так! Ха, нашла, вот ещё!

— А голубь зачем? — спохватилась я, когда птица взмыла в небо и скрылась в облаках.

— А где хоть ты в степи сов видела, а? — нахмурился в ответ Антоха, и я неопределённо пожала плечами, как бы говоря, что нигде. — Это у вас в Англии совы на каждом шагу, а здесь отправь такую и можно на поле большими буквами писать, что ты там отправил! А голубей никто не видит, в городе тем более. Так надёжнее, нам огласка не нужна, контрабанда всё-таки.

— Ясно всё… — вздохнула я, пока Антонин брал из сарая неподалёку лестницу и ящик с инструментами. — Слушай, Антох, а может, тебе помочь чем на крыше? Я могу подать тебе что-то, если нужно, там же высоко!

— Кать, — вздохнул он и, подойдя поближе, положил лапищу мне на плечо, что я аж вздрогнула. — Если ты за мной на крышу полезешь, то я вмиг перестану себя мужиком чувствовать! У меня яйца отвалятся, покатятся по крыше и бух! — и в колодец вон там упадут. — Он махнул на колодец как раз под одним из скатов, и я хохотнула. — Так что не переживай и отдыхай где-нибудь в тенёчке, а я сам всё сделаю, мне не впервой. Вчера был непростой день, так что сиди.

Тяжело вздохнув от ощущения собственной бесполезности, я только хотела сделать шаг в сторону, как рядом материализовался Том.

— А может, моя помощь нужна?

— Так, а вот это уже интереснее, — усмехнулся Антоха, поудобнее перехватив ящик. — С инструментом работать умеешь? — Том на это неопределённо помотал головой, ведь учить его было некому ни в детстве, ни потом, но Антонин мельком взглянул на меня и махнул рукой: — Ай, ладно, с магией подсобишь, можешь взлететь даже, всё равно на доме защита, кому не надо — не увидят.

— А ты почему не палочкой работаешь? — хмыкнул Том, всё же довольный, что его приплели к «мужской» работе, которой я очень интересовалась, а Антоха приставил лестницу к крыше, подхватил одной рукой ящик и полез наверх.

— Да мне руками сподручнее! Да и форму держать надо, чтобы девки слюнями обтекали! — Тут он подмигнул мне, что я не смогла сдержать смеха, а затем намеренно тихо кинул Тому: — Ты рубашку-то сними! Рубашку! Загоришь хоть… да и зрители вроде намечаются…

Том слегка покраснел, хотя и так было ясно, что он увязался за другом только затем, чтобы я на него посмотрела. А я, уняв смех, кинула:

— Конечно, намечаются. А где здесь можно сесть, чтобы ничего не пропустить?

— Вон там садись, всё видно будет! — крикнули мне в ответ, и я уселась на другой лавочке под грецким орехом и принялась следить, как двое накаченных полураздетых мужчин решали проблему с крышей. И божечки, как же это было… сексуально!

Я настолько погрузилась в созерцание прекрасного, что даже не заметила, как моё одиночество потревожили. Но, с трудом узнав вчерашнюю помощницу Азарии Самуиловны, я тотчас расслабилась и приветливо улыбнулась, и Настасья изобразила такую же милую улыбку в ответ.

— Здравствуй.

— Привет, — поздоровалась я в ответ, и она бросила мимолётный взгляд на крышу, где до сих пор работали мужчины, видимо, прореха всё-таки была, и усмехнулась:

— Надо же, как ты хорошо разговариваешь! Я Настя, соседка бабы Розы, захожу к ней иногда поболтать да по дому помочь, больше же некому. — Я на это ничего не ответила, лишь продолжала улыбаться, не зная, как относиться к своей новой знакомой, а та снова посмотрела в сторону крыши и вздохнула: — Так это из-за тебя он всех девчонок от себя гонит?..

— Эм… нет! — воскликнула я, когда до меня наконец дошло, что же имели в виду, а Настасья вместо прежней миловидной улыбки вцепилась в меня взглядом, словно коршун. — Нет, мы с ним до этого раза два или три всего виделись, а нормально общаться начали только сейчас…

— Понятно, — отрезала она даже с какой-то горечью, отчего мне стало не по себе. — А я всё гадала, что же он за шлюху за границей подцепил…

Я на такое слегка офигела, так как Элли была хоть и легкомысленной немного, но таким словом её точно нельзя было назвать, а Настасья быстро считала это и выдохнула:

— Что, не шлюха? А красивая?

Меня ещё больше накрыло ошеломление, но вот моя собеседница мгновенно угадывала ответы на свои вопросы, исходя из моих эмоций.

— Теперь всё ясно… поди, куколка, дочь богатеньких родителей… какого-нибудь лорда, небось?

Я опять поморщилась, не в силах сдержать эмоций, и пусть это была вовсе не легилименция, а банальная психология, Настасья мгновенно получила все интересовавшие её вопросы относительно своего соседа.

— Что ж, вот и поговорили, — вздохнула она, а ко мне вновь вернулся дар речи, чтобы прохрипеть:

— А почему… почему ты сама-то у него всё не расспросила?

Но в ответ я получила лишь полный злости и льда смех.

— Ха! Видимо, ты действительно плохо его знаешь… из Антонина и слова клещами не вытащишь, если он сам не захочет об этом сказать. А о своей куколке он ни с кем не говорил, хотя мы и так догадались, в чём дело, когда он перестал по девкам скакать… Что это?

Настасья так резко сменила тему, что я снова растерялась. А она кивнула на моё левое предплечье, где красовалась змея, вылезавшая из полости черепа, и я давно уже не пользовалась бинтами или перчаткой-хамелеоном, чтобы её скрыть. Это теперь была часть меня.

— У Антонина такая же на руке, я сама видела. Что она значит? Я думала, ему её в тюрьме накололи, но ты не похожа на девочку из таких мест…

Настасья снова впилась в меня взглядом, но теперь я уже имела кое-какой опыт общения с ней, а потому нацепила на лицо маску безразличия и протянула:

— А он тебе не говорил?

— Нет. Но я думала, ты скажешь. Это знак какого-то общества аристократов, в котором вы виделись пару раз?

Я хмыкнула на такие предположения, поскольку в Пожирателях Смерти аристократов было как раз достаточно, но не это их всех объединяло, отнюдь. А на горящий взгляд Настасьи я тихо ответила, посмотрев на руку:

— Это знак, что мы оба… связались не с тем человеком, с которым следовало. Вот и всё.

— Понятно… — послышался вздох разочарования рядом, видимо, Настасья не получила в этот раз желанного ответа. Но её информационный голод на этом не закончился, отнюдь. — А это кто с тобой приехал?

— Мой… друг, — уклончиво кинула я, стараясь держать абсолютно все эмоции в узде рядом с таким опасным собеседником. — Мы вместе в школе учились, только он старше. А сейчас он помогает мне… найти кое-что.

— Друг, всё понятно, — хмыкнула она, встав со скамейки, на которой я сидела, и бросила через плечо: — Да уж, если б твой «друг» смотрел на меня, как он смотрит на тебя, я бы уже давно замуж выскочила и уехала из этой дыры. Я в дом! Кто-то же должен делами заниматься, а не в тенёчке сидеть!

Настасья скрылась на кухне, и скоро послышался радостный восклик Азарии Самуиловны. А я сидела и обтекала всё, что только что услышала.

«Мда… неприятно… очень неприятно. Вот и в чём я виновата, что бывший ловелас бросил своих деревенских поклонниц, а?! Кольнула прямо за живое, как будто я свою помощь сто раз не предлагала!»

До самого обеда я приходила в себя после разговора с соседкой, и даже возня мальчиков на крыше уже мало меня трогала. Те, кстати, быстро почуяли это, а потому скоро доделали дела и пошли на обед, который был не менее роскошным, чем завтрак. И только из-за безграничного уважения к Азарии Самуиловне я изо всех сил попыталась сделать вид, что всё в порядке, и насильно впихивала в себя потрясающую еду. Ещё бы, у бабушек же всегда всё самое вкусное! Только вот после обеда у всех опять нашлись дела, кроме меня, разумеется, поэтому я не нашла ничего полезнее вернуться на свою лавочку раздумий, чтобы дальше выпадать в осадок.

— Что, Настасья ужалила, да? — вдруг хмыкнул Антонин, подсев ко мне через час после обеда, и я подняла на него глаза, по которым и так всё было понятно. — Ладно, можешь не говорить, я и так всё видел. У-у-у, завидущая девка! Не обращай на неё внимания, она со всеми так, кто ей чем-то не угодил! Мы её так и зовём за спиной: Настасья-медуза, а она и не знает… А ты вон какая красавица, тебя-то ей ужалить больше всего хотелось!

От такого комплимента я сразу же воспрянула духом, и пусть у меня выпытывали об Антонине, но такая версия тоже была правдоподобной, а потому и приятной.

— Я ей, кажись, тебя сдала с потрохами… я про Элли, — прошептала я, виновато посмотрев на него, и он небрежно махнул рукой и закурил сигарету из пачки в нагрудном кармане льняной рубашки.

— Да ничего! Она всё равно от меня ничего не добьётся, вот пусть и давится своей ядовитой слюной! Я бы и вовсе её в дом не пускал, да бабушка к ней очень прикипела, сама знаешь, она плохих людей в принципе не видит…

Я кивнула, так как это было чистой правдой, а Антоха глубоко затянулся, выпустил облачко дыма и горько вздохнул.

— Правильно Ба с утра сказала, нескладный я. Говорить красиво не умею, как твой бывший, да и одеваться так тоже не могу, хотя старался! Да всё только курам на смех! Манер никаких, всё тело в наколках в память о ходках… ей такой не нужен. Она же фея! — мечтательно протянул он с такой болью, что мне аж плохо стало. — Ей нужен король фей. А не такой кочегар, как я.

— Знаешь, Антоха… — вздохнула я, и он тотчас повернулся и с болью в глаза посмотрел на меня. — Элли всю школу, да и после, бегала за Томом, таким красивым и обходительным…

— Да знаю я, всё мне уже давно рассказали! — махнул рукой Антоха и снова затянулся. А я всё же продолжила говорить:

— А Том втоптал её в землю, вытер свой покрытый лаком ботинок шёлковым платком и пошёл дальше издеваться надо мной. Пусть ты нескладный, пусть говорить не умеешь и одеваться красиво тоже… но нужен-то ей ты. Только ты. Она мне сама так сказала… она любит твою душу, а она у тебя… широкая… и тёплая. Как и у любого русского человека.

Наполовину выкуренная сигарета полетела на землю, а Антоха от неожиданности снова повернулся ко мне и молча распахнул глаза, не в силах что-то сказать. Зато у меня слова были.

— Совсем недавно, причём. Она до сих пор ждёт от тебя письма, хотя бы весточки, что ты жив… она очень скучает. Ни на кого из мужчин не смотрит, только на твою фотографию в кошельке. Это правда, я не вру. Ты бы написал ей… мне правда её очень жаль, у неё судьба не проще моей…

— Да если я напишу… я ж сорвусь, — еле выдавил он из себя. — Я ж сорвусь, Кать! А мне в Англию въезд закрыт ещё надолго… да и её папочка зятю-преступнику точно не обрадуется… Зачем ей такой, как я?

— Так ты же не на её отце жениться собрался, верно?

Антоха хмыкнул и достал очередную сигарету, а мне больше нечего было сказать. Так мы и сидели вдвоём под кроной грецкого ореха, греясь в лучах послеобеденного солнца и слушая шелест листьев. А когда сигарета истлела в грубых мужских руках, до меня опять донёсся сдавленный хриплый голос:

— А ты… что у вас-то хоть не сложилось? Почему ты тогда сбежала?

— Мировоззрения не совпали, — горько ответила я, и Антоха удивлённо уставился на меня, что губы сами собой сложились в ядовитую усмешку.

— Это как?

— Помнишь, ты с утра говорил, какая я замечательная? Что ты вовсе не ожидал, что я такая? — Он растерянно кивнул, а я вздохнула. — Я врач, Антоха. Врач. А врач — это призвание… понимаешь?

Понимали меня мало, это и по лицу было видно, хотя у моего нового друга мимика была не такая живая, как у меня. И я опять вздохнула, собрала руки в замок и тихо заговорила:

— Врачи — не такие, как все остальные. Это особый сорт людей. Это… склад характера, склад ума, а не просто знания. Не все люди, кто выучиваются на врачей и целителей, становятся ими, многие уходят из медицины… но вот кто остаётся… это особые люди. Здесь дело даже не в таланте и умениях, а в… человеколюбии. В желании помочь другому, облегчить боль, прогнать болезнь. Да, и среди медиков бывают мрази, как и среди всех остальных, впрочем, от этого никто не защищён. Но эти люди не имеют права носить спецодежду врача, на мой взгляд.

Да, мы бываем циничны. Да, мы выгораем. Мы можем и бровью не повести на свежий труп, и плакать над ним никто из врачей не будет. Но поверь мне, все, кого я знаю: мои коллеги-целители, мои преподаватели, профессора, которые нас учили… они в первую очередь служат людям. Даже словом можно вылечить, если правильно подобрать его — так нам говорили на многих кафедрах, и так оно и есть.

Я перевела дыхание, а Антоха слушал меня с открытым ртом, не перебивая. И когда мысли в голове собрались в цельную мысль, я продолжила свои рассуждения:

— Никто другой не даёт клятвы перед тем, как приступить к работе. Никто. Ни строитель, ни плотник, ни актриса, ни банкир. А врач, получая диплом, даёт.

— Ты сейчас говоришь про этого… как его… — он нахмурился, а я процедила:

— Только посмей сказать домкрат… и я тебя прибью на месте.

— Да нет же! — фыркнул Антонин, напрягая мозги во всю мощность. — Ай… сейчас… Гиппократ, вот! Ты про эту клятву?

— Я не давала клятву Гиппократа, и никто из медиков её сейчас не даёт, — пренебрежительно хмыкнула я, а на немой вопрос своего собеседника пояснила: — Я подписывала клятву российского врача, когда получала диплом, а потом вслух зачитывала клятву целителя, когда мне наконец выдали сертификат целителя после хвалебного письма в министерство магии от самого Сепсиса, главного целителя Мунго. Понимаешь? Мы клянёмся лечить людей, клянёмся делиться опытом с коллегами, наставниками, клянёмся облегчать страдания и помогать нуждающимся… Это что-то больше, чем просто работа, это образ жизни, образ мышления… Врач — существо бесполое, это не мужчина и не женщина, это человек. Человек, который светя другим, сгорает сам. Который жертвует своё время и здоровье, чтобы спасать и оберегать жизни других людей. Только у врачей, чёрт подери, есть уголовная ответственность за ошибку в работе. И за бездействие. У кого ещё такое счастье?

Ты не подумай, я сейчас нисколько не отбеливаю себя. У меня руки в крови, и я не смою эту кровь до самой смерти. Люди, которые убивают других людей, — не люди. И я тоже не человек. Но никто, ты слышишь меня, никто не смеет указывать на законодательном уровне, кому жить, а кому нет!

Я задержала вдох, неотрывно смотря в карие с зелёными крапинками глаза, а после выдохнула ему в лицо:

— То, что устроил Том четыре года назад, — это геноцид. И это неправильно! Неправильно, ты меня слышишь?! Человек не выбирает, в какой семье ему родиться! Человек не выбирает себе ни цвет кожи, ни национальность, ни родителей, ни страну, где ему родиться! И он не виноват, что родился в семье евреев или маглов. Не виноват! И нельзя убивать людей только потому, что в его семье были маглы, это чушь!

— Так Слизерин же… первым всё это затеял! — растерялся Антоха на мою пламенную речь. — Это он начал первым про грязнокровок говорить!..

— Салазар ненавидел магглов не потому, что у них кровь была грязная, а потому, что те зверски убили его жену, вот и всё. А история потом уже сама дописала то, чего не было… но он сам мне рассказал, как было дело, и про грязную кровь там не было и слова.

Он продолжал непонимающе хлопать на меня глазами, а я набрала в грудь побольше воздуха.

— Ты не видел этого, но Том так изящно пришёл к власти… Два-три трупа всего, почти без крови… некоторые политики могут такому только позавидовать. Всё прошло очень гладко, никто ничего не заподозрил даже. К нему было не подобраться. Даже подставной министр был, отец твоей Элли, который добровольно сел на раскалённый стул и не знал, что же его ждёт впереди… А я знала. Я знала, Антонин, к чему всё идёт, и мириться с этим была не готова. Именно потому, что я врач. Я дважды за свою жизнь, так уж вышло, что поделать, давала клятву лечить людей и помогать им. Дважды!

Я истерически рассмеялась, давая эмоциям выйти наружу, и боль лилась сплошным потоком из открытой раны… Господи, я же никому до этого не говорила о подобном. Никому!

— Я просто… у меня в голове не укладывается семейная жизнь с Тёмным Лордом. Не укладывается! Ты представляешь это? Я — нет. «Дорогая, я на работу, буду готовить очередной законопроект о чистоте крови и казнях для грязнокровок, а ты лечи тех, кто остался в живых, и занимайся нашими детьми…» А я послушно ему отвечу: «Да, мой лорд». Чушь! Это чушь собачья! Врач, настоящий врач или целитель, по призванию, а не по буковкам в сертификате, никогда не согласится с таким порядком вещей! Никогда! Иначе это не врач, а изверг, которому место в газовой камере рядом с доктором Менгеле и ему подобными!

— Тот ещё был ублюдок, этот Менгеле, — сплюнул на землю Антонин, пока я переводила дух. — Я таких ещё не встречал до этого, хотя повидал немало. Весь всегда выглаженный, чистенький, с иголочки… а у самого душа чёрная, как пепел после кострища. Ублюдок. Я тоже нехороший человек, да ты и сама это знаешь, но даже для меня это было слишком. Дети… я никогда не трогал детей, женщин, что не могли защищаться, и стариков. Никогда. А для него такого закона не было. Он… он хотел его убить…

Я вопросительно нахмурилась, и Антоха пояснил:

— Том… Том хотел убить Менгеле. Под конец он понял, кого спустил с поводка, и решил это прекратить. Точнее, он отдал приказ убрать немца, когда его работы по генетике закончатся, а я должен был по-тихому замести следы, чтобы никто ничего не заподозрил… Да вот бойня в министерстве раньше случилась, даже не знаю, где теперь этот подонок, сбежал, поди…

— Его загрызли его же твари на нижнем уровне, — хрипло ответила я, вспоминая окровавленный белый халат в Отделе Тайн и крики боли и отчаяния за стальной дверью. — Я сама видела, как это произошло.

— Ну и правильно. Собаке — собачья смерть, — отозвался он и снова посмотрел на меня, ожидая продолжения моей мысли.

— Поэтому я и не могла с этим мириться, Антоха. Не могла! Я просто не могла жить рядом с человеком, по приказу которого гибнут невиновные люди! Но выхода у меня тогда не было, только один, на тот свет. И я почти попала туда, полоснула себя осколком стекла по плечевой артерии от отчаяния… А Дерек, мой муж, меня спас. Он тоже целитель, и тоже по призванию. Он выкрал меня и лечил от депрессии, и я постепенно встала на ноги. Я не сбегала, как тебе мог сказать Том. Я просто не могла пошевелиться под конец, у меня не было на это сил!

А когда силы появились, я стала сражаться! Потому что я люблю людей, я хочу им помочь, у меня это в мозгах заложено, чёрт побери! Я люблю своих детей! И я не могла позволить им жить в том мире, который хотел построить Том, не могла! Потому что я врач, чёрт подери! Я убила десятки, чтобы спасти миллионы невиновных… Как ты думаешь… — наконец обессиленно вздохнула я, — когда я буду говорить это же самое на Страшном суде, Бог и Дьявол будут сильно смеяться?

— Не знаю, — хмыкнул Антоха, пнув камешек под скамейкой, и тот отлетел в сторону и ударился в разбросанные ещё с утра брёвна. — Но надо мной они будут ржать куда громче, так что ты не переживай!

Последние слова заметно разрядили обстановку, и я, усмехнувшись, прошептала в качестве заключения:

— Как меня только не называли за всю жизнь. Екатерина Сергеевна… котёнок Китти… целитель Лэйн… леди Бёрк… Тёмная леди… Королева Проклятых… целитель Гамп! Столько имён, столько судеб, но их всех объединяет одно — тот стержень человеколюбия, который был внутри меня с самого начала. И он никуда не делся. Королева Проклятых, которая подняла на твоих глазах армию мёртвых, могла бы ужиться с залитым кровью Тёмным Лордом. А вот врач-невролог Екатерина Сергеевна Петрова — нет. А она — моё всё. Я такой пришла в этот мир и такой хочу уйти из него. Я хочу исцелять, именно исцелять людей, их раны, болезни и печали. У нас просто не совпали мировоззрения, это с самого начала было понятно, с самого первого дня, когда я пыталась спасти рожениц в приюте, а Том смеялся над моими жалкими попытками. Нам обоим тогда всё было понятно. Но мы оба по разным причинам решили закрыть на это глаза… только вот жизнь расставила всё по своим местам, вот и всё. И больше закрывать глаза я не собираюсь.

— Так… ладно, — взмахнул руками Антоха. — Екатерина Сергеевна ужиться с Тёмным Лордом не может, я это понял. Но а про Тома Реддла ты что скажешь? Если… если содрать с него эту чёрную кровавую кожу Лорда и выкинуть на помойку подальше, то что под ней? Екатерина Сергеевна сможет с этим мириться?

— Если содрать с него эту кожу… — вздохнула я, стараясь не представлять эту картинку в голове. — То останется самодовольный напыщенный наглый эгоистичный заносчивый павлин, который всегда думает только о себе и своей выгоде! И хорохорится своими мозгами. С ним, конечно, проблем меньше, но ужиться с таким набором невозможно, если говорить честно!

— Ну… я бы не сказал, что невозможно… — протянул он, и я выразительно посмотрела на него. — Но трудно, да, ты права. Это просто вынос мозга…

— А я не хочу вынос мозга! — в сердцах воскликнула я. — Я и так столько настрадалась, а последние четыре года я жила как в сказке! Я с удовольствием шла на работу и лечила там людей. Я с удовольствием шла домой и проводила время с семьёй. Да, я люблю людей, но я… невозможно вылечить того, кто сам этого не хочет, понимаешь?

— Мда… — закрыл ладонями лицо Антонин, а я снова тяжело вздохнула. — Как всё непросто-то.

— Ты хоть понял что-нибудь?

Я с мольбой в глазах посмотрела на Антонина, и тот, привычно почесав затылок в сложных случаях, когда приходилось напрягать мозги, прогудел:

— Ты врач и любишь людей, и поэтому ты порвала с мужем-диктатором, но зубы у тебя тоже есть, и при желании ты можешь перегрызть глотку… так?

— Если сильно упростить… то да, — с натяжечкой протянула я. — Знаешь, есть богиня правосудия у греков… Фемида. У неё в одной руке весы, а во второй — меч.

— Ага, а у тебя в одной руке лекарство для страждущих, а в другой — меч, чтобы убивать чудовищ, так? — Я закивала, и Антоха воскликнул: — Круто! Это на самом деле круто! Мне никогда не нравились все эти беленькие и пушистенькие, от которых в глазах потом рябит и блевать хочется. А ты — другое дело! И принципы есть, и оружие. Это по мне! А хочешь, я тебе кое-что покажу? Тебе, как целителю, будет очень интересно!

— Да, конечно!

Антоха загадочно улыбнулся и зашагал к дому, а я засеменила за ним, гадая, что же для меня приготовили. Но он сам испортил сюрприз, когда кинул мне через плечо, войдя в дом:

— У меня бабуля тоже знахарка… она травки собирает с весны по осень, а потом из них настойки всякие разные делает… у нас их целая комната! Там каждая склянка подписала, из чего и от чего… Думаешь, почему я такой бодрый с утра пораньше был, а? — Я широко улыбнулась, а Антоха мне подмигнул: — Верно, бабушкины травки помогли. Идём, сюда!

В самом дальнем углу дома действительно была комнатка без окон, по периметру которой стояли шкафы со всевозможными склянками, банками и пробирками. Увидев подобное богатство, я распахнула рот, а Антонин довольно улыбнулся и с поклоном пропустил меня вперёд.

— Вон там стульчик есть, можешь и по верхним полкам полазать… там всё самое интересное! — снова подмигнул он, и я кивнула, а Антоха махнул на стул и подал мне руку. — Только осторожно, он стоит здесь ещё с Бородино!

Стульчик действительно шатался, но я смогла найти равновесие и принялась жадно осматривать полки… От падучей хвори, от осенней хвори, от костолома, от лихоманки… столько трав, из которых я знала, дай бог, процентов десять! Столько болячек, причём на старорусском, о которых я даже не подозревала. Прочитав этикеток десять на одной из полок, я привстала на цыпочки, чтобы забраться повыше, и снизу донеслось:

— Кать, осторожнее, не упади!

— Я осторожна! А громыхай — это что?

— Это кашель приставучий, — отозвался Антонин, страхуя меня снизу, но едва я потянулась к другой, ядовито-зелёной склянке с полынью, как равновесие всё-таки сорвалось, и я с криком полетела вниз.

— Ловлю, ловлю!

Падала я настолько неудачно, что даже Антоха не удержался на ногах и упал на спину вместе со мной.

— Цела?

— Да… — промычала я, придя в себя, а затем посмотрела на свою руку. — И склянка тоже цела, не переживай.

— Уф… — облегчённо выдохнул Антонин и расслабился, но вдруг из-за двери послышалось:

— Кейт?.. — а в следующий миг на пороге комнатки застыл Том и с широко распахнутыми глазами уставился на то, как я лежала на поваленном Антонине.

Ситуация была до ужаса комичной и крайне неоднозначной, и я бы бросилась оправдываться, будь это кто-то другой, но… как же мне хотелось проучить этого гада! И я, с трудом удержав серьёзным лицо, тоненько протянула:

— Дверку с той стороны закрой, пожалуйста, не видишь, мы немного заняты…

Антоха подо мной так и задрожал от беззвучного смеха, но не он один. Я вдруг с ужасом обнаружила, что задрожали и зазвенели почти все банки и склянки, и их звон отдавал в уши, а человек перед нами буквально осатанел!

Мне кажется, что даже после битвы за Хогвартс он не был так зол, как сейчас. Но катастрофа не успела случиться, так как Антоха быстро вскочил на ноги и с ужасом прокричал:

— Ребят, ребят, спокойно! Хотите выяснять отношения — выясняйте на улице, а не здесь! Если Ба увидит, что хотя бы одна банка разбилась, нам всем несдобровать!

Нацепив на себя маску безразличия, я протянула Антонину взятую с полки склянку и первой вышла из комнаты, так как кое-кто действительно боялся Азарию Самуиловну в гневе, а я жизнь хозяевам дома портить не хотела. Том же направился следом за мной, но не успели мы сделать и несколько шагов по узкому коридору, как он процедил мне на ухо:

— Ты что творишь? Ты же замужем, не забывай об этом!

— Странно, что ты об этом постоянно забываешь, — так же ядовито ответила я, чуть обернувшись. — А вообще, не лезь не в своё дело… что хочу, то и делаю, ты мне не указ.

— Да неужели? — уже прошипел Том, так и дрожа от злости. — Нет, Кейт, это не так… я не отдам тебя ему!

Кто этот «он», я так и не поняла, потому что меня со всей силы схватили за руку, впечатали в стену и жадно поцеловали, что я чуть сознание не потеряла. И произошло это так быстро, что я опомниться не успела, как ответила на поцелуй… а в следующий миг сознание пришло в себя, и я, выгадав момент, так же со всей силы впилась зубами в нижнюю губу наглеца.

Том отскочил от меня так же резко, как и схватил, а Антоха стоял в стороне и боялся пошевелиться, так как мы преградили ему проход, но трогать нас в такой момент было равносильно самоубийству. Будто не веря своим глазам, Том провёл пальцами по нижней губе, и ему на подушечки сразу упало несколько алых капель крови… таких же, как его глаза в этот миг.

Я застыла на месте и даже задержала вдох от напряжения, а Том вдруг усмехнулся, снова провёл руками по губе и приложил их к моим, крася их словно помадой в ярко-красный цвет. А затем прямо мне в лицо прошептал:

— Ты же любишь мою кровь, стерва? Пей, мне не жаль, забирай хоть всё… но ты мне ответила, Кейт. Ты. Мне. Ответила.

Сказав это, он чуть ли не бегом направился на улицу, а я наконец нашла в себе силы, чтобы выдохнуть, и осела на пол. И с моих губ сорвался протяжный стон.

— Да, Антоха… зубы у меня есть… ты был прав.

— Ну я ж… не буквально же! — воскликнул он, переведя дыхание. — Чёрт возьми, лишь бы Ба не увидела ваших разборок, а то её приступ хватит! Даже у меня сердце сжалось! Ох, пойду хлопну холодненькой, пока совсем худо не стало! Будешь со мной?

— Нет, — медленно помотала головой я, пытаясь осознать всё, что только что произошло. — Не буду. Я… я пойду погуляю… подышу… что-то мне плохо.

— Только далеко не уходи, скоро стемнеет!

Антоха тотчас исчез в погребе, а я, еле встав на ноги, поплелась прочь из дома… чтобы Азария Самуиловна не увидела чего-нибудь ещё, не дай боже. Не надо было знать этой святой женщине, что же между нами творилось на самом деле.

Ноги сами несли меня куда-то, и пусть они были не совсем моими, но и они знали дорогу. Знали тропки, по которым я ещё только буду гулять, знали мои излюбленные места. И вокруг было почти то же самое, что будет и через семьдесят лет… всё то же самое…

В конце концов на закате ноги принесли меня на пляж. Вторая неделя октября, и пусть ещё было тепло, удивительно тепло для конца сезона, но на песке почти никого не было… кроме знакомой фигуры в чёрном костюме, рядом с которой лежала початая бутылка водки, и один Дьявол знал, где же он успел её раздобыть и так быстро осушить до половины.

Наверное, я бы и вовсе не подошла к Тому после произошедшего накануне, но он был пьян, чертовски пьян, судя по количеству выпитого, а… а он же не бросил меня сегодня ночью, да? И хотя бы из-за обострённого чувства справедливости я не могла допустить, чтобы он… наделал глупостей в таком же состоянии. Я же могу не только кусаться, верно, но и лечить?

Было очень трудно подкрасться к нему со спины, но я всё равно вышла в бок, чтобы меня заметили, и Том поднял на меня мутный взгляд и кивнул на бутылку.

— Будешь?

— Н-нет, — прошептала я, осторожно сев рядом на песок, а он скинул пиджак и принялся глазеть на заходящее солнце. — Во-первых, мне вчерашнего хватило…

— А во-вторых? — протянул он, и я усмехнулась:

— В прошлый раз, когда мы с тобой напились до безобразия… это плохо кончилось.

— Я никогда не думал, что Томми — это плохо, — сглотнув, Том повернулся ко мне, слегка покачивая головой, а мне было настолько непривычно видеть его такого, что по спине прошлась волна мурашек. — Никогда! А вот он, наверное, считает меня чудовищем… чёрт подери, это же я виноват, что он родился глухим… Я!!!

Последнее слово он прокричал навстречу волнам, но ветер дул нам в лицо, заглушая даже такие крики.

— Порчу, я вечно всё порчу… — пробормотал он, зачерпнув в ладони немного песка, и растопырил пальцы, выпуская его. — Я всё испортил, я! У меня ничего нет! Ничего! Репутации — нет. Профессии — нет. Сына — нет. Дочери — нет. Жену я тоже потерял, по своей же глупости. Я никто, я призрак! Меня оттолкнул от себя даже сам Дьявол! Я никто… у меня ничего нет…

Том наклонил голову и запустил пальцы в волосы, будто собираясь выдрать их с корнем, я же совершенно не знала, что мне делать! Было так странно смотреть на своего… врага в таком беззащитном виде. Без маски презрения, себялюбия и гордости. Кто же знал, что их смоет сорокапроцентный спирт?

— Давай… давай я… залечу твою губу? — осторожно предложила я, придвинувшись к нему ближе, и он поднял на меня мутный взгляд. — У меня в комнате мазь лежит… пойдём в дом, я тебе помогу?..

Но Том замотал в ответ головой и снова хорошенько глотнул из горла. Я же больше ничего ему предложить не могла.

— Трезвым я тебе такое никогда бы не сказал… а пьяным как-то всё равно, что ты обо мне подумаешь… я и так тебя потерял! Я тебя потерял! Вот дурак! А ведь мы же были равны, когда ты сюда попала, равны! Я даже был богаче тебя, смышлёнее, проворнее… я мнил себя незнамо кем, а в итоге в дамки выбилась именно ты! Посмотри на себя!

Он опять повысил голос, и я с опаской отстранилась, а Том, наклонившись ко мне, зашептал:

— У тебя есть всё, о чём я сейчас могу только мечтать. Любовь. Семья. Карьера. Профессия. Призвание. Как ты этого добилась, Кейт? Как? Я же тебя сломал?! Я ломал тебя из зависти, из ревности, из эгоизма! Я ломал тебя! А ты выбралась в дамки… как?

Теперь была моя очередь мотать головой, а Том обхватил моё лицо ладонями, с которых крошился песок, и прошептал:

— Кто я, Кейт? Скажи мне, кто я? Если ты не знаешь, то не знает никто другой…

— Ты… Том, — выдохнула я, пытаясь удержать на себе его скачущий взгляд. — Том Реддл. Ты родился в районе Харингей, Лондон. Учился в Хогвартсе на одни «Превосходно», тебя очень любят учителя, до сих пор любят. У тебя есть дочь, Тесса, которая тоже тебя любит…

— А ты, Кейт? — с болью протянул он, и я сглотнула. — Ты меня любишь?

— Я любила тебя, когда ты был человеком… Но я не знаю, жив ли он ещё после того, как в тебя вселилось чудовище…

— Никто в меня не вселялся, — выплюнул Том, снова потянувшись к бутылке. — Я таким родился, и это чудовище всегда во мне жило… Много демонов терзали мою душу на клочки всю мою жизнь, но я не давал взять им верх… контролировал их… а потом в один миг всё полетело в бездну! Я сам полетел в бездну! Я никто… у меня ничего нет…

Море клокотало, обрушивая тяжесть воды на песчаный пляж, и та же буря творилась и в человеке рядом со мной, я слышала её отголоски. Та же самая буря… Но я слышала не только это. Точнее, могла услышать при определённых обстоятельствах. И, чтобы отвлечь несчастного выпивоху от нигилистического бреда, я тихо протянула, копируя манеру говорить нашего общего знакомого:

— Слышите? Это море говорит с нами…

— Да? — широко улыбнулся Том, узнав, кого же я пародировала. — И что же оно говорит?

— Хочешь услышать, что оно говорит? — нарушила я сценарий, посмотрев на свои ладони, а Том непонимающе нахмурился, но всё же кивнул. И я, на коленях встав за его спиной, зажгла печать Брана на ладонях и поднесла обе руки к его ушам.

Мы слышали шёпот душ одновременно. Одно и то же. Тысячи, тысячи душ шептали о своём, выли, стенали, плакали, смеялись… Каждый голос был уникален, каждое слово… И, просидев так минут пять или десять, я снова повернулась к Тому и прошептала:

— Слышал?

— Да… это невероятно, — выдохнул он и, повернувшись ко мне боком, провёл кончиками пальцев по моему лицу, а после по волосам, и в них вдруг появился сам по себе маленький белый цветочек. — Ты невероятная, Кейт… как я мог тебя потерять?

Полная горечи улыбка проступила на моих губах, а Том убрал руку от моего лица и попросил:

— Можно ещё послушать? Это… это ни с чем не сравнить…

— Хорошо, — сглотнув, согласилась я и снова встала за его спиной. — Но только недолго, а потом пойдём домой, ладно?

— Да, конечно, — послушно отозвался он, и мы снова принялись слушать шёпот моря…