На их первом балу Анна была в голубом.

      Так получилось, что Антуан как раз смотрел в сторону дверей, когда в них торопливо влетело дивное создание. Прекрасная незнакомка опоздала и, смущенная этим, застыла у самого входа, чуть растерянно глядя на нарядные пары, проносившиеся мимо нее в танце. Антуану стало жаль гостью, и он, обычно не слишком смелый с дамами, направился к ней и предложил руку. Девушка, на тонкую шею которой падал каскад черных локонов, просияла. Ее улыбка, не заученная, как у большинства придворных, а теплая и удивительно счастливая, покорила принца.

      Они кружились в вальсе, и Антуан тонул в глазах незнакомки. Ярко-зеленые, лучистые, опушенные длинными черными ресницами, они казались ему двумя магнитами, притянувшими его сердце и душу. Антуан совершенно точно никогда не встречал этой девушки раньше: такую, увидев однажды, позабыть невозможно.

      На втором балу Анна была в лиловом.

      Она опять опоздала, и Антуан холодел от мысли, что она не придет вовсе. Ведь он даже не знал, как ее зовут: в праздничной суматохе, опьяненный нахлынувшими эмоциями, принц позабыл спросить ее имя, впрочем, как и назвать свое.

      Однако она опять вбежала, чуть запыхавшись, когда танцы уже начались, и сказка снова ожила. Антуан бросился к своей незнакомке — и они, как и в прошлый вечер, закружились по залу. В черных волосах притаились фиалки — не искусственные, а самые настоящие, — и их аромат чаровал и кружил голову, стоило лишь слегка наклониться.

      Танцевать лишь с одной девушкой было верхом неприличия, и Антуана постоянно отвлекали, но он вновь и вновь находил в зале свою незнакомку. Однако, как и накануне, после полуночи она исчезла вовсе, а Антуан опять не успел ни попрощаться, ни узнать ее имени.

      На третью ночь Анна была в зеленом, и этот цвет изумительно шел к ее изумрудным глазам.

      Антуан впервые в жизни бессовестно забыл про этикет, хорошие манеры и просто про приличия, и увлек свою таинственную незнакомку в парк. Правда, там тоже шел праздник, горели фонарики и мелькали люди, но все же в парке было посвободнее и потише, нежели в бальном зале. Среди цветущих кустов и клумб девушка в зеленом платье походила на юную лесную фею.

      Они бесцельно бродили по аллеям — и говорили, говорили, говорили… Дойдя до декоративного ручейка, «фея» попыталась подобрать юбки, чтобы перепрыгнуть его, но пышно украшенное платье никак не хотело собираться в миниатюрной ладошке. На Антуана вдруг нахлынула невиданная ранее смелость, и он, подхватив девушку за талию, приподнял ее над ручейком. Зеленые глаза взглянули на принца с благодарностью — и он утонул в них, сбился с шага, споткнулся… И они оба оказались в ручье. Вода была им обоим по щиколотки, она сумела лишь слегка замочить им ноги, что в теплую майскую ночь совсем нестрашно. Оставалось сделать лишь шаг, чтобы выбраться на берег, однако они так и остались стоять посреди безмятежно журчащего ручья и смеялись как сумасшедшие.

      Откуда-то издалека донесся звон башенных часов. Било полночь. Девушка встрепенулась и, не заботясь больше о платье, выскочила из ручья. Антуан замешкался всего на несколько мгновений, но этого хватило, чтобы потерять незнакомку из вида. Антуан кинулся к воротам в надежде, что уж их-то беглянке не миновать. У самого выхода из парка он споткнулся, зацепившись за что-то блестящее, валяющееся на подъездной дороге. Наклонившись, Антуан поднял с земли маленькую туфельку. Та была прозрачно-серебристой, и на ней блестели капельки воды.

      Хрустальная туфелька-то и помогла найти загадочную незнакомку: оказалось, что таких маленьких ножек не было больше ни у кого в королевстве… или, по крайней мере, в столице. Антуан оббегал всех сапожников в городе, уже почти совсем отчаялся, когда один старик из мастерской на окраине, внезапно заявил:

      — Это точно не моя работа, господин хороший, я тачаю башмаки попроще… Но ног за свою жизнь я перевидал немало, и могу твердо сказать, что такой размер — большая редкость. Из всех, кого я знаю, эта туфелька придется в пору разве что фройляйн Анне из тканной лавки на Ситцевой.

      Поблагодарив старика, Антуан кинулся по указанному адресу — и не ошибся.

      Прекрасная фея оказалась бедной сиротой, но Антуану не было до этого никакого дела. Ее глаза сияли, когда она смотрела на него, и рядом с нею он казался самому себе и сильным, и смелым, и… желанным.

      Анна жила с мачехой и сводной сестрой, их семья едва сводила концы с концами. Руки Анны без перчаток выглядели натруженными, но улыбка была такой же светлой, как и на балу. И, глядя на эту улыбку, целуя мозолистые ладошки с коротко подстриженными ногтями, Антуан выпалил предложение руки и сердца.

      Анна счастливо воскликнула: «Да!» — и лишь после этого узнала, что согласилась стать женою принца.

      Брадобрей окончил свою работу и отошел в сторону. Антуан машинально бросил взгляд на свое отражение. Поморщился и отвернулся. Его принято было считать красивым. Когда-то он в это верил: высокий и стройный, с правильными чертами лица, уродом он точно не был. Однако в его облике не имелось ни одной яркой черты: бледное лицо, светло-серые глаза, пепельные волосы… Казалось, создавая внешность принца, высшие силы решили пошутить и лишь нанесли контуры, не озаботившись их раскрашиванием. Стоило ли удивляться, что Анна не захотела его любить?

      Об Анне не следовало думать, но Антуан не мог не вспоминать о ней. Это было весьма глупо, однако, хотя принц и наследник престола не имел права быть глупым, Антуан продолжал вести себя неподобающим образом. Искал уединения, часами смотрел в пустоту, забывая про еду, и не спал ночами. Этим всем он, сам того не замечая, привносил сумятицу в придворную жизнь: королева тревожилась за сына, король гневался, дворцовый церемониал летел к чертям.

      Антуана хватило лишь на одну разумную вещь: он спрятал подальше хрустальную туфельку. День их встречи оказался настолько сумасшедше-счастливым, что Антуан попросту забыл отдать Анне ее вещь, а потом уже стало не до этого. Теперь же туфелька осталась единственной памятью об Анне, и принц опасался, что ее у него отнимут — для его же блага, как будут утверждать родители. Он долго думал, где укрыть свое сокровище. Точно не в комнатах, где всегда толпились слуги. Дворец, хоть и огромный, но буквально кишащий придворными, тоже не подходил. Однако, бродя как-то в тоске по парку, в его глубине Антуан наткнулся на раскидистое дерево, в кроне которой притаился игровой домик. Принц забросил свое детское убежище лет десять назад, и про него все давно позабыли. Место показалось удачным и, воровато оглядевшись, Антуан по-мальчишечьи вскарабкался наверх. Пряча крохотную туфельку в коробку с забытыми среди ветвей оловянными солдатиками и деревянной саблей, Антуан пообещал себе вернуться за нею, как только сможет.

      Нынешним утром, когда ему не удалось выскользнуть из своих покоев, Антуан подумал, что вовремя успел спрятать свою тайну. Ведь едва он успел отвернуться от зеркала, как двери распахнулись, и вошел сам король в сопровождении медиков.

      — Приступайте! — взмахнул рукой король, усаживаясь в кресло и одновременно отпуская слуг сына. — Начинайте осмотр.

      И прежде, чем Антуан успел что либо сказать, его раздели и подвергли всестороннему и оттого несколько унизительному осмотру. Медики крутили принца, ощупывали, простукивали, прослушивали, измеряли. Король все это время продолжал сидеть неподвижно, молчаливо взирая на данную экзекуцию.

      Однако всему рано или поздно наступает конец, и через час главный медик с поклоном сообщил:

      — Ваше величество, со здоровьем его высочества все в полном порядке. Идеальный, можно сказать, образцовый организм.

      — Отец, что все это значит? — после такого заключения Антуан вновь обрел дар речи.

      Король сперва отпустил медиков и только после этого соизволил ответить сыну:

      — Итак, «идеальный организм», раз с тобой все в порядке, то поступим мы так.

      И он вынул из кармана небольшой тубус, а из него — свернутый в трубочку лист, который и протянул сыну. Тот машинально взял.

      — Ты читай, читай, — велел король. — Всего сразу не упомнишь, но хоть ознакомишься. А потом на стенку можешь повесить, для наглядности.

      Антуан растерянно вчитался. На листе каллиграфическим почерком отцовского секретаря был выведен распорядок дня на всю неделю.

      — Понедельник. С семи до девяти — военная подготовка, в девять — иностранный язык, в десять — юриспруденция, в одиннадцать — танцы, в двенадцать — математика… — глаза Антуана метались по листку. Все семь дней с раннего утра и до позднего вечера были расписаны разнообразными занятиями, как умственными, так и физическими. — Отец, я же закончил учебу!

      — Учеба никогда не заканчивается, — философски заявил король. — Всегда есть, куда двигаться. Что-то повторишь, что-то расширишь, что-то углубишь.

      — Но всего этого слишком много! — Антуан сперва подумал, что отец так неудачно пошутил, однако тот был убийственно серьезен. — Здесь нет ни одной свободной минуты!

      — Ну отчего же, — возразил король. — Там есть время на завтрак, обед и ужин, на утренний и вечерний туалет и на восьмичасовой сон. Все идеально сбалансировано, я советовался с медиками. Противопоказаний по здоровью, как мы только что выяснили, у тебя нет, а занять мозги полезной информацией вместо романтических бредней — вообще дело святое.

      Антуан посмотрел на отца в отчаянии. Тот ответил ему задумчиво-насмешливым взглядом. Казалось, король ожидал возмущения, даже надеялся на скандал. Но Антуан лишь прикрыл глаза, глубоко вздохнул и кивнул. Спорить с отцом, когда тот явно все заранее обдумал и тщательно подготовил, было бесполезно.

      И расчет короля оправдался. После нескольких часов верховой езды, фехтования и танцев аппетит просыпался сам собой, математические и химические формулы вытеснили все прочие мысли, а сон после таких насыщенных дней накатывал, стоило принцу только принять горизонтальное положение. Антуан не проявил одаренности ни в одной из преподаваемых ему наук, однако врожденные старательность и усердие приносили свои плоды. Звезд с неба принц не хватал, но усваивал все на добротном уровне.

      Раздавшийся взрыв хохота не привлек внимания Антуана: он давно уже не реагировал на чужое веселье. А вот последовавший вскоре звонкий щелчок хлыста и вскрик боли заставили вздрогнуть. Антуан, возвращавшийся из конюшни и повторявший на ходу чужие неправильные глаголы, резко вернулся с небес на землю и сменил маршрут.

      Перед одним из герцогов, сжимающим в руке хлыст, на коленях стоял Иоганн, держась за щеку. Из-под пальцев стекала струйка крови, пачкая белый воротник.

      — Что здесь происходит? — поинтересовался Антуан, проходя мимо притихших свидетелей этой сцены.

      Герцог, багровый от едва сдерживаемого гнева, обернулся к нему и рвано поклонился.

      — Ничего, достойного вашего внимания, ваше высочество, — произнес он вежливо, однако голос его звенел от возмущения. — Просто у мальчишки на побегушках чересчур длинный язык.

      Иоганн не смотрел на своего принца, уставившись в невидимую точку на земле прямо перед собой. Кровь все еще текла, но губы были упрямо поджаты. У него и правда язык не имел костей, а еще Иоганн далеко не всегда думал, кому и что он говорит. Впрочем, следовало отдать ему должное: замечания его всегда были не просто едкими, но и убийственно точными. У Антуана в голове не укладывалось, как можно обладать таким острым житейским умом и одновременно не видеть, когда нужно промолчать. Ровня на Иоганна обижалась редко, но господ познатнее он неизменно выводил из себя. Правда, раньше его обычно не били, предпочитая игнорировать — однако сейчас, судя по всему, он позволил себе нечто вопиющее. Или же просто попал под дурное настроение.

      Антуану стало жаль дурака, не умеющего держать язык за зубами. Следовало бы убрать его подальше от вельможных глаз, но Иоганну некуда было идти: он родился во дворце и прожил здесь всю свою жизнь. И, скорее всего, не умел ничего, кроме как заботиться о сапогах принца да отпускать неуместные шуточки.

      Хотя…

      Возможно, именно в этом и был выход.

      — Ну кому же иметь длинный язык, как не шуту? — вскинул Антуан свои светлые брови. — Бросьте, герцог, злиться на дурака — только позориться.

      — На… шута? — зачем-то уточнил герцог, брезгливо глядя на замершего Иоганна.

      — Ну да, — Антуан пожал плечами. — Слуг у меня предостаточно, а вот шута при дворе давно не было.

      Со временем Антуан Иоганна отстоял. Отец поворчал, что в цивилизованном мире при просвещенных дворах шутов уже лет семьдесят никто не держит, но в конце концов сдался. Шут — не безродная девица, тут можно и уступить сыну. Пусть видит, решил король, что невинные слабости отец вполне способен простить, наказывая только за действительно серьезные провинности.

      Оставался лишь разговор с самим Иоганном. Перед ним Антуан чувствовал себя немного виноватым. Если бы у него имелось время подумать, он наверняка сочинил бы что-нибудь не столь унизительное, однако принц никогда не умел соображать быстро.

      Иоганн вошел и поклонился. Его распухшую левую щеку украшала рваная красная полоса, замазанная каким-то снадобьем, но сам он довольно ухмылялся и совсем не походил на униженного. На Иоганне красовался ужасающий в своей пестроте полосатый костюм с немыслимым пышным жабо, а на голове позвякивал бубенцами средневековый шутовской колпак.

      — Ну что, доволен? — накинулся на него Антуан. — Сколько раз тебя просили держать язык за зубами?

      — Так зачем же просить было? — бессовестно ухмыльнулся Иоганн, и шрам на щеке сделал эту ухмылку особенно кривой. — Сразу меня шутом сделали — вот и весь разговор был бы. С такой индульгенцией ничего не страшно.

      — Неужели ты рад этому? — удивился Антуан, даже позабыв сердиться на бывшего слугу.

      — А то как же! — радостно заявил Иоганн. — Мне ведь теперь, как дураку, все можно!

      Антуан схватился за голову.

      — Вот прихлопнут тебя и не заметят! — пригрозил он в отчаянии.

      — Не прихлопнут, — снова ухмыльнулся Иоганн. — Сами же сказали: злиться на дурака — только позориться. Меня теперь никто не тронет: запачкаться поопасаются.

      — Да уж, блажен кто верует, — вздохнул Антуан, не будучи столь оптимистично настроенным. — Большинство и правда предпочтет закрывать глаза на твои выходки, но ты все-таки будь добр не хамить в лицо хотя бы герцогам и высшим сановникам. У них может быть плохо с чувством юмора.

      — Мда, у подлецов и предателей с ним всегда плохо, — не стал спорить Иоганн, но тем не менее вызвал у своего принца мученический стон. — Хорошо, хорошо! Не расстраивайтесь так, ваше высочество! Я постараюсь не слишком бесить лучших людей страны. Хотя честно предупреждаю, что ключевое слово здесь — «постараюсь».

      — Иоганн!!!

      Но новоявленный шут словно не услышал своего господина. Задумчиво потерев переносицу, он заявил:

      — Да, и вот что я подумал: «Иоганн» — это как-то очень строго. Давайте я лучше буду Жанно? Мило, не правда ли? Вы — Антуан, а я буду Жанно!

      Принц закрыл руками лицо и качнулся из стороны в сторону.

      Иоганн, ставший Жанно, принял это за жест согласия и одобрения.