Первым делом он затягивает грудь. Так, чтобы не вдохнуть. Чтобы в легкие вжались ребра, готовые вот-вот треснуть. Он дышит сквозь зубы и регулирует ремешок. Кожа впивается в кожу, край – там, где вчера были шрамы. Вечером – будут новые.

Черная полоса обхватывает живот крепко, врезается в бок раскаленной лентой. Железная застежка, напротив, холодит. Он с усилием наклоняется – ремни вцепляются в молочную кожу бедер, впаиваются в тело, запирают его оковами.

Тюрьма, которой больше нет – но о которой он продолжает грезить.

Дышать – невыносимо. Он вырывает каждый вдох вопреки. Щелкает застежками, цепляет металлические кольца. Комната уже идет немного кругом, но последней он затягивает полосу на шее – сглатывает, чувствуя, как давит в нее кадык.

Его шатает – совсем чуть-чуть. Он медленно выпрямляется; кожу жжет за раз в местах десяти, но тело как будто не его – чужое, послушное.

Из грязного зеркала глядит бледный до синевы призрак – опутанный ремнями-гадюками, поджимающий пальцы на босых ногах, растрепанный и жалкий, с пьяным румянцем на щеках. Прикрыть глаза…представить давление шлема на череп, тяжесть рогов… металл под ребрами – не вдохнуть и не выдохнуть.

Когда Вергилий открывает глаза, его щеки снова бледны, а взгляд – спокоен.

Он – в безопасности.