Яркий свет больничных ламп заставляет Эрика зажмуриться. Он привык подолгу находиться в темноте, работать по ночам, и единственным источником света всегда служит монитор компьютера или слабая настольная лампа. Даже днём в его кабинете жалюзи наглухо закрыты, чтобы ничего не раздражало слизистую. Поэтому щелчок выключателя он воспринимает, словно ему заливают в глаза щёлочь.
Слишком много белого. Господи, почему нельзя было покрасить эти стены в какой-нибудь менее назойливый цвет?
— Как вы себя чувствуете, мистер Колтер? — дежурным голосом спрашивает доктор, даже не отрывая взгляд от карты болезни.
— Уже лучше, — зачем-то кивает он, и в глазах тут же мутнеет от резкого движения головы, но Эрик не подаёт виду.
Лучше… Он чувствовал себя прекрасно два дня назад в обвалившемся от времени домике с ножом в животе. Его не скосил нарушенный режим сна, никогда не мешал ему работать мозгами, не говоря уже о физическом состоянии. Теперь же организм на грани истощения, и Эрик знает причину. Его ладонь, перевязанная стерильно-белым бинтом, всё ещё горит и зудится.
Но запущенный механизм самоуничтожения — это второстепенная проблема. Эрику никак не даёт покоя свой промах. Он спугнул Лидию, из-за этого отморозка не успел найти её, хотя даже понятия не имел, в какую сторону она убежала. Да и убегала ли вообще?
— Ваши анализы говорят об обратном, — тяжело вздыхает доктор, присаживается на стул напротив и поднимает обеспокоенный взгляд. — Скажите, у вас имеются хронические болезни?
— О чём вы? — хмурится Эрик, с трудом отвлекаясь от мыслей о работе.
Его голова забита только Полом Мартином и охотой на Лидию. Это непохоже на расплату за то, что эти двое случайно забрели в логово маньяка на заброшенной ферме. В доме не было видимых признаков присутствия кого-то третьего. Мартина похитили по пока что неизвестным причинам и теперь ищут девчонку, потому что она что-то знает. Эрик в этом уверен, остаётся лишь найти её раньше них.
Да, у него нет сомнений, что в городе орудует целая банда, причём далеко не из самых низов криминального мира Америки. Он не может даже на секунду стереть из памяти железный значок на куртке нападавшего, которая уж слишком похожа на специальное обмундирование, но доступ к полицейской базе с его смартфона какого-то хрена закрыт. А обычный поиск в интернете ничего не даёт.
— Наши хирурги проделали замечательную работу. Вам были назначены лучшие препараты, и мы планировали в скором времени отправить вас домой. Но вы еле стоите на ногах. У вас анемия, а назначенные лекарства дают лишь кратковременный эффект. Поэтому я хочу удостовериться, что в медкарте в полной мере указано состояние вашего здоровья, чтобы разработать дальнейший план лечения.
— Это всего лишь переутомление, — заверяет его Эрик и косится на левую ладонь. Отсчёт уже идёт. С каждым днём ему будет только хуже, но это не должно помешать. — Я в порядке. Мне нужно пару дней отлежаться дома, и всё придет в норму.
Пару дней, и он будет выплёвывать внутренности. Эрик прекрасно понимает, как это работает. У него было достаточно опыта, чтобы знать, какие симптомы выдают разорванную связь. Хотя, какая к чёрту связь… Как бы эта хрень не называлась — исход один.
— Я так не думаю, — качает головой доктор и тут же прокашливается, пытаясь справиться с возникшей неловкостью. — Вы повредили свой знак священного обряда, и, возможно, всё дело в нём. Простите за нескромный вопрос. С вашим соулмейтом всё в порядке? С сегодняшнего дня открыты посещения, поэтому если она планирует прийти, то ей стоит поторопиться. Вскрытый шрам навредил не только вам, но и ей, и для улучшения состояния обоих вам нужно быть рядом.
Эрик мог опровергнуть слова доктора и сказать, что это обычный порез, полученный в схватке. Но он знает, что это дерьмо отличается. После завершения обряда царапина выглядит так, будто её прижгли раскалённой кочергой. Хотя царапиной это сложно назвать. Эта ебанутая словно резала кусок свежей говядины.
Но врачи при осмотре решили, что это старый шрам, который Эрик случайно вскрыл. Конечно, какой придурок после кровавой стычки будет заниматься подобным? Вряд ли в их светлые головы пришла мысль о том, что в полиции работает одна умалишённая, готовая отомстить боссу таким ублюдским способом.
Из всего сказанного доктором Эрика радует одно: в эту секунду Райт чувствует себя так же хуёво, как он. Кажется, только эта мысль даёт ему немного жизненных сил. Он хочет увидеть, как она мучается.
— Она не придёт, — отвечает Эрик, когда молчание затянулось, и видит тень сожаления, пробежавшую по лицу доктора.
Он узнаёт этот взгляд. Так обычно смотрят на тех, кому осталось недолго. Они не осыпают тебя словами поддержки и не предлагают помощь, потому что от этого нет спасения. Да и по большей части даже смотреть вот так не принято. Но сколько бы ни твердили, что разорванная связь — это «наказание Господа, и таким грешникам нужно гореть в аду», люди всё равно сопереживают, хоть и стараются не показывать этого.
— В смысле, она будет ждать дома, — тут же добавляет Колтер, потому что последнее, что ему нужно, — это жалость. — Поэтому, док, если это так, вам стоит быстрее отпустить меня домой, чтобы моя благоверная спасла наши жизни своим присутствием.
Эрик чувствует, что его сейчас стошнит. Воображение играет с ним злую шутку, подкидывая в голову красочные картины, где ему приходится трахать Кристину, чтобы выжить.
— Это лучшее решение вашей проблемы. Вам очень повезло, что нож не задел крупных сосудов и печень. В таком случае даже зафиксированное орудие мало бы чем помогло…
Он практически не слушает доктора, потому что его начинает лихорадить. Это было какое-то чёртово помутнение рассудка. Иначе почему он сам в ту ночь вцепился в неё, почему притягивал ближе, почему залез в её рот языком? Почему наслаждался этим? Сука.
Он до сих пор чувствует её ладони, обхватившие его лицо. Одна холодная, другая горячая, как раскалённое железо, и мокрая. Он помнит их, потому что тогда они отрезвили его, вернули рассудок, и память об этом прикосновении отрезвляет его до сих пор.
— Так что повторюсь: лучшее решение для вас — это отправиться домой, но обязательно посещать доктора каждый день, если, конечно, это не сильно ударит по вашему кошельку…
— Не беспокойтесь об этом, — сухо произносит Эрик и облизывает пересохшие губы, которые почему-то на вкус как горький шоколад. Сука.
Доктор даёт ещё какие-то рекомендации, размашисто оставляет пометки в карте, а затем уходит, так и не выключив свет, на что Эрик осыпает проклятиями закрытую дверь и предпринимает попытку подняться.
Сразу вспоминается главное наставление врача больше двигаться. На первый взгляд может показаться, что Эрик из тех, кто яро отрицает существование медицины и, как назло, делает всё наоборот. Потому что, как только пятки оказываются на полу, ему кажется, что он был прикован к постели минимум месяц. Ноги налиты свинцом, перед глазами всё плывёт, и палата становится ещё отвратительно белее.
Вчера ему было паршиво, но не настолько. Это уже ненормально. Сука. Как он собирается ловить банду преступников, когда не может пройти пару метров до противоположной стены?
Эрик смеётся. Прямо разражается смехом, когда ощущает, как его тело сводит мелкой судорогой. Ему смешно от собственной беспомощности. От нелепости и комичности ситуации. Блять. Эрик Колтер обзавёлся шрамом соулмейта и теперь отсчитывает дни до сжигания в крематории. Расскажи ему кто-нибудь, что его конец будет именно таким, он бы угостил бедолагу пивом, а потом сплавил в психушку.
Колющая боль пронзает лёгкие, Эрик давится воздухом и закашливается, тут же закрывая рот ладонью. Забыл о собственной клятве никогда не подносить к лицу эту мерзость, пусть и под бинтом.
Когда приступ ослабевает, ему на миг становится легче. Он жадно хватает носом воздух, пытаясь разогнать его по организму. Но этого чертовски мало. Более того, уже через мгновение весь полученный кислород словно обратно выкачивают мощным насосом, потому что Эрик видит на белоснежном бинте бордовое пятно.
Твою мать…
***
Смерть. Кристина чувствует её мёртвое промёрзлое дыхание в шею, прямо у линии роста волос. Она хрипит, сопит, скалится. Тянется мокрыми склизкими щупальцами, пытаясь заключить в объятия.
Возможно, это всего лишь холод от стены, к которой Кристина прислонилась спиной. А то дыхание, что ей мерещится, всего лишь шум вентиляции над головой. У Кристины нет ответов, да и в принципе вопросов не возникает. Ей даже не хватает сил поразмыслить, насколько происходящее с ней реально, или же стоящая позади старуха с косой — это всего-навсего игры разума.
Единственное, что ещё держит её на плаву, — это работа. Какого-то чёрта каждое утро появляются силы нанести плотным слоем консилер под глаза, прикрыть серость кожи румянцем, а впалые за эти дни щëки прятать за укладкой. Кристина научилась приспосабливаться ко всему, особенно к тому, что кто-то может заметить главную особенность в ней.
Шрам соулмейта не так просто скрыть от посторонних глаз. Его невозможно спутать с обычным порезом, который покроется коркой, а потом и вовсе станет незаметным. Он выглядит так, как должен, — как клеймо. Насыщенно красный, будто свежий ожог, выпуклый, и безобразный. Его прячут под красивыми повязками с символической цитатой или разноцветным принтом не потому, что это интимный знак, который не хочется показывать окружающим. На самом деле они пытаются спрятать то, что на деле оказалось мерзким.
Первый день Кристина ходила с перебинтованной рукой и на косые взгляды отвечала, что поранилась, пока оказывала первую помощь Эрику. Потом, когда настало время снять повязку, пришлось купить набор для грима и заиметь привычку всегда что-то держать в левой руке. Папку, ручку, телефон, стакан, — всё, что попадалось на глаза. Сначала это чувствовалось как необходимость, а потом как само собой разумеющееся.
Её поздравляли на работе со скорым повышением. Кто-то по-доброму завидовал, говоря, что теперь знают, как выбить новую должность, — разозлить босса, а потом спасти его. Кто-то усмехался, напоминая Кристине, что она никогда не получит сержанта, пока в кресле шефа сидит Эрик.
Но Кристине было плевать. Мысли занимало лишь одно. Впервые оказавшись дома после той проклятой ночи, Кристина пыталась содрать его. Она скребла пальцами по ладони, царапая кожу вокруг. Шрам кровоточил, горел, боль была адской, но Кристина не чувствовала её. Она не кричала, не плакала, хотя ей хотелось. Не получалось. Всё, что ей до безумия необходимо было вытравить из организма в виде слёз, разъедало внутренности. Ощущения были такие, словно Кристина выпила бутылку кислоты. Добровольно.
А когда безмолвная истерика утихала и ногти забивались кожей и кровью, Кристина думала. Она представляла тот самый дом, прогнивший скрипучий пол, почерневшие стены, заколоченные окна. Чувствовала сырость и плесень, раздражающую дыхание. Она вспоминала всё до мельчайших подробностей, хотя в ту ночь ей казалось, что окружающее пространство было размытым.
Грязь и сырь… Если бы у неё спросили неделю назад, как она представляет свой священный обряд, Кристина ответила бы, что именно так. Как ночной кошмар.
Она не предназначена для нежно-розовой простыни, написанной специально к этому событию клятвы, стерильной повязке с милой цитатой, ожидающей на тумбочке, свечам и разливающейся по комнате романтичной музыке. Это не её стихия.
И вот спустя несколько суток, Кристина чувствует, что сдаётся. Она не притрагивается к уже бледнеющей полосе на руке, не пытается стереть из своей памяти роковую ночь. Она сидит прямо у порога, прислонившись спиной к стене, и ждёт когда настанет новый день, и ей придётся подняться. Смыть старый слой грима с лица и ладони, потом нанести новый; сходить пешком в кофейню на соседней улице, потому что отец забрал её мотоцикл в сервис. Кристина не ходит к Трис, потому что это не тот случай, когда она сможет притворяться, будто всё нормально.
Потому что, блять, ничего не нормально.
Сегодня Кристина впервые увидела кровь на салфетке, когда её скрутил кашель прямо во время задержания того самого урода, который нарочно разорвал связь соулмейтов. Её первое самостоятельное дело.
Безусловно, случись это неделю назад, Кристина была бы вне себя от счастья. Личный отряд патрульных офицеров, проводивших арест, и Кристина, которая лишь зачитывала наизусть обвинения, пока на преступника надевали наручники. Ей всегда казалось, что это будет особенный день. И она не ошиблась.
Кашель кровью. Это первый признак того, что смерть необратима. И она чертовски близко.
Кристина не знает, сколько ещё сможет делать вид, что не умирает. Возможно, уже к утру она будет выблёвывать внутренности в унитаз, и сейчас есть последний шанс, чтобы сказать что-то важное.
— Боже, Кристина, ты время видела? — раздаётся недовольный шёпот из динамика. — Два часа ночи!
Она хочет ответить, но не может, потому что горло стягивает от подступивших слёз. Почему именно сейчас? Когда ей хочется просто сказать Стефани, что любит её.
— Кристина? — осторожно спрашивает мама. — Где ты? С тобой всё в порядке? Бен, проснись!
Кристина слышит, как она пытается растолкать отца, поэтому проглатывает истерику и тут же отвечает дрожащим голосом:
— Нет, мам, всё в порядке. Прости, что так поздно звоню…
Секунда молчания, и облегчённый выдох в трубку. Затем какие-то посторонние звуки и скрип двери из спальни родителей. Они всё никак не смажут петли, потому что тогда не смогут за завтраком мило пошутить друг над другом, кто сколько раз пробирался к холодильнику. Кажется, это единственный повод, когда папа подкалывал маму, а она смеялась в ответ.
— Милая, что-то стряслось? Что у тебя с голосом? Только не говори, что ты напилась и тебя нужно забрать?
— Нет, я дома. Да и почему я должна напиться? — Кристина делает попытку усмехнуться, но из груди вылетает лишь булькающий хрип, а на языке появляется привкус металла.
— У тебя столько поводов. Мне Роуз сказала, что тебе дали самостоятельное дело. Я очень горжусь тобой… — и такая долгая пауза. Она всегда так делает, когда говорит что-то очень несвойственное для неё. — Так всё-таки, почему ты звонишь ночью?
— Я просто… хочу поговорить, — недовольный вздох, и Кристина торопливо говорит, чтобы не услышать гудки: — Мам, слушай, мы с тобой так редко разговариваем. Я знаю что неподходящее время, но правда… просто поговори со мной.
— Хорошо, милая. О чём ты хочешь поговорить?
Голос мамы выдаёт её беспокойство, и Кристина снова душит в себе желание разрыдаться. Невыносимо. Непривычно. Неправильно.
— Расскажи, как давно вы с папой вместе? Ну, в смысле вместе…
Ей хочется услышать эту историю. Пусть до безобразия неправдоподобную, приторно-сладкую, но всё же не такую ужасную, как у неё.
— Ты никогда не спрашивала меня о таком… — мама молчит несколько секунд, собираясь с мыслями, но всё же отвечает: — Сегодня тот самый день, когда я могу сказать тебе точно: двадцать лет, девять месяцев и четыре дня.
Мама соскакивает с разговора, начиная поздравлять Кристину с днём рождения, но в голову лезут непрошенные мысли, и она, пропустив пожелания о достойном муже, лишь еле слышно говорит:
— Ты хочешь сказать, что…
— Что? Ах, ты об этом… Да, ты стала частичкой меня, как раз тогда, когда мы с твоим отцом соединили души, — с гордостью отвечает мама, как будто в тот день сорвала куш.
— Наверное, мне не следовало этого знать, — лишь тараторит Кристина. Она могла бы покраснеть от стыда, потому что даже в двадцать один год слышать такие откровения от матери это слишком… Но кровь еле передвигается по сосудам, чтобы так быстро прилить к щекам. Поэтому ответ получается сухим.
— Ты уже большая девочка. И должна знать об этом. Тем более ты подарила нам самое большое счастье.
— О чём ты?
— Ох! Ну раз я уже начала этот разговор, то и продолжу его как со взрослой. Считается, что если во время священного обряда происходит зачатие, то родственные души получают высшее благословение. Их союз считается удавшимся. Вечным. Говорят, что это и есть истинная любовь и верный выбор родственной души.
Кристина концентрируется на мамином голосе, цепляется за него, внимая каждую ноту и стараясь абстрагироваться от шёпота за спиной.
Это просто вой ветра в вентиляции. Просто ветер.
— Звучит красиво…
— На деле это ещё лучше, — мурлычет в трубку Стефани, словно она действительно забыла, что разговаривает с дочерью. — Мы с отцом познали счастье, когда узнали, что ты наше благословенное дитя.
— Не называй меня больше так, — дрожащий до этого голос Кристины твердеет. Как будто её только что наградили самым отвратительным прозвищем.
— Но это правда! — с толикой обиды восклицает мама. — Ты ребёнок, которого поцеловал ангел. Мы никому об этом не рассказывали, потому что не хотели, чтобы это отразилось на тебе.
Поцеловал ангел… Ещё лучше.
— Отразилось? Как?
— Считается, что благословенные дети самые везучие. Вы никогда не болеете, и легко усваиваете новую информацию. Поэтому многие начинают хвастаться своим происхождением, не стараются на учёбе, халатно относятся к своему будущему, и в итоге всё оборачивается бедой.
Боже… Кристина лихорадочно думает, переваривает сказанное. Она много раз слышала про благословенных детей, но никогда не акцентировала внимания на этом. В её понимании это был долгожданный ребёнок после бесконечных попыток, или рождённый в какой-то священный праздник, но никак не первенец, что был зачат во время обряда.
Она такой человек. С безупречным здоровьем, которому всегда находилось оправдание в любви к спорту. Ей, в отличие от многих сверстников, никогда не было тяжело учиться, напротив, уроки навевали скуку, потому что ей хватало пару раз прочитать лекцию, чтобы всё запомнить.
Это не было чем-то сверхъестественным. Она так же сидела за учебниками до поздней ночи, потому что родители не выпускали её из комнаты, пока не убедятся, что всё готово. Кристина никогда не считала, что её жизнь хоть как-то отличалась.
— А если у соулмейтов не получилось зачать ребёнка во время обряда?
— Мне теперь интересно, чем ты занималась во время проповедей священника? Он же про всё рассказывает, — ответа нет, поэтому мама недовольно цокает и продолжает. — Многие воспринимают это как наказание, и исход, ты догадываешься, какой. Но всё же святой отец неоднократно говорил о том, что если Господь не подарил такое благословение, это не значит, что любовь — лишь иллюзия. Многие даже не знают про поцелуй ангела, и живут себе прекрасно, рожая много самых обычных ребятишек.
— Какая-то хреновая затея — пытаться сделать ребёнка во время обряда. Лучше вовсе не заниматься сексом в это время, — в этот раз у неё получается усмехнуться. Усмехнутся своим словам, потому что они вышли откуда-то извне. Кристина всегда считала, что само соединение — уже плохая затея. А всё из него вытекающее — ещё хуже.
— Что за слова, милочка? — возмущённо восклицает мама. — Это любовь, а не плотские утехи. Люди отдают часть души в этот момент. Мало кто завершает обряд поцелуем.
— Почему? — внутренности сжимаются. Кажется, иногда священник действительно говорил полезные вещи. Нужно успеть сказать Роуз об этом.
— Ох, как бы тебе объяснить. Мне неловко разговаривать с тобой об этом.
Кристина фыркает. Наконец-то. Но затем она приподнимает ладонь, на которой уже сползла часть грима, и розовая полоса стала проглядывать, и ей уже не до смеха.
— Но кто же мне ещё расскажет, как не ты, — выдыхает она в трубку.
— Во время обряда влюблённые чувствуют очень сильное, — как ты сказала, — сексуальное влечение друг другу. Настолько сильное, что противиться ему — значит идти против воли Всевышнего. Это дар, подаренный нам Богами. И отвергнуть его — это купить горящую путёвку в ад.
Мама явно перечитала бульварных романов, и теперь говорит цитатами. Кристина как-то взяла одну из бесчисленных книжек Стефани. Вот вам двое, что влюбились с первого взгляда. Вот вам богохульники, которые ставят палки в колёса и мешают истинному счастью. Долгая борьба добра с истинным злом, которую, конечно, ждёт счастливый финал. Как будто на полках книжных магазинов когда-то было что-то другое…
А если бы о Кристине писали книгу, какой бы она была? Чёрт. Наверное, самой короткой в истории с пометкой «это дерьмо не стоит потраченных денег».
— А если соулмейты не чувствуют ничего?
Она помнит их: запах коррозии и чувство недостаточности, стучащее в висках. И от этого Кристине становится ещё паршивее.
— Ты знаешь, что будет. Сама же рассказывала, что у вас были дела о тех, кто решил провести обряд по расчёту, а не по любви.
Это должно было случиться так. Как у всех. Моментальная смерть и никакого права на дальнейшую жизнь. Даже короткую. Как их невозможный по всем божественным законам обряд вообще завершился?
— Кристина, скажи мне правду, у тебя всё хорошо? В такой час и с такими расспросами.
— Всё и правда хорошо, мам. Просто мне захотелось поговорить. Прости, я не смогу забрать Роуз, у меня работы очень много. Взяла сверхурочные. Позвоню, как разгребу дела. Люблю тебя…
Кристина не ждёт, когда мама ответит и бросает трубку, потому что чувствует, как её начинает колотить. Она узнала слишком многое за один вечер. Узнала то, о чём должна была знать уже очень давно, чтобы не совершить те ошибки. Может в этом и заключается наказание? Поверить? Только цена этой веры слишком высока.
***
Эрик с облегчением стягивает с себя эту отвратительную больничную пижаму в голубой горошек, и надевает обычную одежду. По привычке шарит по карманам, пытаясь отыскать пачку сигарет. Дьявол, он не курил целую вечность.
То ли от никотиновой ломки, то ли от желания поскорее выбраться отсюда, то ли из-за этого уродства на его руке у Эрика ломит суставы. Или это из-за всего сразу, что ещё хуже.
— Ты выглядишь так, словно тебя по асфальту размазали.
От разглядывания трясущихся пальцев его отвлекает голос Макса. Эрик тут же сжимает ладони в кулак, пряча красноватую полосу. Блять. Не стоило так быстро избавляться от бинтов.
— Ты тоже, — язвит Эрик в ответ, оценив помятость внешнего вида шерифа. Ещё бы. Утро пятницы. Его выходной. — Зачем ты здесь?
Макс прикрывает за собой дверь и прохаживается по палате, рассматривая её, словно он на экскурсии.
— Решил удостовериться, что ты после выписки поедешь домой, а не в Билдинг. — он проводит пальцем по обеденному столу, проверяя на наличие пыли. — И, кажется не зря, — Макс лёгким махом головы указывает на пропуск и значок, лежащие на кровати.
Эрик поджимает губы, сдерживая позыв назвать шерифа своей нянечкой, и нервно притопывает ногой. Когда же уже придёт этот чёртов доктор и разрешит отсюда свалить?
— Я заезжал к тебе пару раз, — так и не дождавшись какого-то оправдания, Макс садится на неудобный стул для посетителей. Морщится. — Кормил твоё чудовище.
— Дай угадаю, — ухмыляется Эрик. — Он опять насрал тебе в ботинки?
— Этот номер у него больше не пройдёт. Я не стал снимать обувь. Но знаешь, он был не очень-то дружелюбным, и я сначала думал насыпать ему корм прямо у порога и свалить нахрен оттуда.
— Как будто ты не знаешь, что он от тебя хотел, — закатывает глаза Эрик, потому что пора бы уже запомнить такие очевидные правила нахождения в его доме.
— Вцепиться в меня своими когтями. Именно это и было написано на его наглой морде, — фыркает Макс.
— Мне нужно кое-что забрать в участке. Так что твои попытки уложить меня в кроватку и прочитать сказку — бессмысленны.
— Ну, это я уже понял, — спокойно кивает шериф. Поджатые губы, тяжелый вздох, и его прорывает. — Эрик, какого дьявола ты поехал в эту глушь в одиночку? Посреди ночи! У меня и так половина головы седая, а в тот день я чуть на год раньше не откинулся, — он соскакивает с места и отворачивается, стряхивая со лба испарину.
Эрик вспоминает, какой сегодня день. С губ слетает еле различимое «блять». Не сказать, чтобы он каждый год приносил Максу тортик со свечкой и пел поздравительную песенку. Но всё же пару саркастичных шуток про обратный отсчёт всегда присутствует.
— Я кое-что нашёл, — тут же говорит Эрик, стараясь утихомирить закипающего шерифа.
— Я читал материалы дела, — отрезает Макс и резко поворачивается. — Или есть что-то, что ты не указал?
Эрику не даёт сказать доктор, бесцеремонно ввалившийся в палату. Его глаза по обычаю уткнуты в документы, поэтому он не замечает посетителя.
— Мистер Колтер, ваши документы готовы. Вы можете пройти на стойку регистрации. Вот ваши счета уже за вычетом страховки, — он протягивает несколько листов. Даже не особо всматриваясь, Эрик видит количество нулей. Сглатывает. — Вас проконсультируют по поводу оплаты. Ах, да! И не забудьте завтра явиться для проверки шва. На седьмой странице отдельный счёт. Вы можете оплатить его сразу, либо оставить до завтра, — доктор отрывает, наконец, взгляд и замечает Макса. — Здравствуйте, шериф, — радушно улыбается он.
— Док, оставьте нас, — каменным голосом говорит тот, словно режет кухонным ножом бетон. Будь тут даже пациент в луже крови, у врача не было бы право выбора.
— Да, конечно. Моя помощь пациенту уже больше не требуется. Всего доброго, мистер Колтер. Желаю вам скорейшего выздоровления. Шериф, — кивает он Максу и спешно удаляется.
— Есть, — продолжает Эрик, словно этого разговора с доктором не было. Он бросает счета на кровать и делает жалкую попытку улыбнуться. — Зачем тебе знать подробности, если уже завтра ты улетаешь шлёпать итальянок по задницам?
— Просто скажи мне, что у тебя есть версии или хотя бы верное направление.
— Есть, — вновь повторяет Эрик, но уже не старается делать вид, что ему приятен этот разговор. — И я бы мог эти дни продолжать работать, но ты какого-то хера закрыл мне доступ в базу!
Его раздражает неведение, в котором он находится все эти дни. Мало того, что у него не было возможности контролировать расследование, так он даже не может просмотреть материалы дела. У него до сих пор не взяли показания. Кого-нибудь вообще смутило, что на одной из улик кровь двух полицейских?
— Тебе нужно отдохнуть и набраться сил.
Эрик фыркает и встаёт. Давит тошноту от резкого движения. К чёрту отдых. Он ничем ему не поможет. Лишь вновь и вновь будет возвращать к мыслям о скорой смерти. К чёрту всё это! Ему нужно срочно чем-то занять себя.
— Именно поэтому за все дни ты не соизволил даже позвонить? — без тени обиды спрашивает Эрик, потому что он был рад отсутствию лишнего внимания.
— Да. Ты зашиваешься. Тебе не идёт на пользу полная отдача делу. Ты стал неэффективен.
Ему нечего ответить на замечание. Потому что тот прав: Эрик совершил ошибку. И пусть Макс говорит, что это от недостатка сна или от переизбытка белковой пищи в рационе. Любой аргумент будет верным.
— Что сейчас творится в отделе? Всем заправляет Фор?
Эрик раздражённо распихивает по карманам личные вещи. Поправляет упавшие на лицо волосы и накидывает куртку. Специально отворачивается, чтобы Макс ненароком не увидел шрам. Сука. Нужно найти какой-нибудь способ его спрятать.
Он сгребает в кучу раскиданные листы и кладёт их на край, стараясь не смотреть в графу «итого». У него ещё есть пару минут, пока шериф не отвяжется, чтобы не думать ещё и об этом.
— Нет. Ты его вообще видел? Я до сих пор боюсь смотреть на него, хотя он вроде перестал походить на гуманоида.
Эрик ухмыляется, потому что помнит, как Фор выглядел в тот день. Не будь голова забита поиском подружки последнего пропавшего, Эрик бы не скупился на целую гору язвительных шуток в адрес сослуживца. Теперь ему не до смеха. Иногда он с ужасом разглядывает себя, потому что голубая кровь перестала быть шуткой и чем-то далёким. В ту ночь её глаза чуть не окрасились в этот цвет, который теперь вызывал лишь дрожь.
— Я назначил Тори за главную, пока тебя нет, — продолжает шериф. — И забудь ты уже про работу хоть ненадолго! Я здесь не за этим.
— А зачем? — Эрик смотрит на Макса, а сам думает о том, какой хаос творится в отделе под руководством Тори. Официальная курилка в кабинете Педрада или танцы на столе после работы? Эта сумасшедшая способна на всё.
— Я видел твои счета в базе. Страховка не покрывает и трети от суммы твоего пребывания здесь. Даже полицейская.
— Знаю. Я справлюсь. У меня есть в заначке.
Накоплений Эрика хватит на новую машину. Или на месячный отдых в Швейцарии. Но не на оплату счетов. Он это прекрасно понимает, и уже принял решение оформить кредит под залог дома. Его всё равно после смерти передадут государству, поэтому нет смысла вываливать деньги, которые можно спустить на шлюх и выпивку, чтобы немного расслабиться. Ему всё равно недолго осталось.
Макс кривится. Затем шарит в кармане пальто и кладёт поверх бумаг те самые часы, которые хранил для своего кругосветного путешествия.
— Это тебе. У них здесь прямо в регистратуре залоговая компания. Принимают всё. Этого точно хватит.
Эрик смотрит на украшенный сверкающими камнями циферблат. Чёрт, они же стоят целое состояние!
— Почему? — всего одно слово. Он просто не может сформулировать мысли.
— Ну, хоть что-то хорошее я должен сделать для тебя, прежде чем уйти, — хмыкает Макс, и прячет руки в карманы, как будто знает, что Эрик может заставить его забрать их.
— Да пошёл ты! — плюётся Эрик и отворачивается к окну.
Он впервые трогает его. Давит со всей силы большим пальцем. Потому что Эрику кажется, что шрам сейчас является главной причиной этой ублюдской сцены. Помощь Макса напрасна, а он не может отказаться. Не может сказать, почему ему проще залезть в долги, почему вся эта происходящая поебень бессмысленна.
— Хватит вести себя так, словно тебе море по колено, — рычит Макс ему в спину, заставляя давить сильнее. — Не строй из себя всесильного героя. Заложив имущество, ты погрязнешь в долгах до конца жизни. А завтра ты опять полезешь на рожон. И что? Будешь у нелегалов в антисанитарии латать прострелянное колено за сотню баксов, а потом ждать, пока тебе отрубят ногу по самые яйца? Хватит отвергать мою помощь. Я отдаю их, потому что эта безделушка ничего не стоила мне. Это пыль в сравнении с тем, что я мог бы сделать для тебя, но так и не сделал. И всё из-за твоей гордости!
Эрик надавливает снова. С ещё большей силой, будто шрам не является частью его. Словно он живой и может чувствовать боль. Потому что Эрик уже ничего не чувствует. Ему лишь хочется, чтобы Макс заткнулся. Чтобы не лез туда, куда его однажды впустили. Но он не замолкает, всё сильнее расковыривая старые раны.
— Я знаю тебя Эрик. Знаю, какой путь ты прошёл. Но ты его уже прошёл, чёрт возьми! Всё закончилось. Прекрати доказывать всем вокруг, что ты способен со всем справиться сам…
***
Билдинг стоит на ушах с самого рассвета. Кристина ловит на себе взволнованные взгляды, как только открывает входную дверь. Они тут же сменяются едва уловимым облегчённым вздохом и последующим безразличием.
Она помнит, какой сегодня день, поэтому сначала мельком заглядывает в зал для совещаний. Здесь творится настоящий хаос: кто-то надувает шары, кто-то крепит к стенам пёстрые флажки, и всё это сопровождается нескончаемым потоком паникующих выкриков Джоанны, которая пытается руководить процессом и поторапливать всех. Тори в это время ругается с кем-то по телефону, говоря что-то об опаздывающем курьере. Кажется, сегодня она не успела сделать укладку, но и без неё волосы торчат во все стороны от нервов. Такое случается единожды в год, и Кристине впервые выпала возможность застать это событие. У шерифа день рождения.
Кристина планирует успеть до всеобщего сбора проверить отчёт по своему делу. Уже должен прийти последний официальный ответ от службы проката, который поставит точку в этом расследовании. И пока её не заметили и не заставили крутить из шариков цветочки, она быстро уходит, теряясь в толпе патрульных.
Тот козёл, которого она задержала, не имел ни гроша. И так сильно злился, что его школьная подружка нашла соулмейта, что потихоньку сошёл с ума. Нашёл денег и взял напрокат дорогой костюм и машину. Нацепил на себя бижутерию, выдавая за настоящее золото, и нагрянул в гости к бывшей любовнице, представившись богатым бизнесменом.
Погрязнув в мыслях о работе, Кристина не замечает, как перед ней вырастает фигура.
— Чёрт, — слетает с её губ, когда от столкновения к горлу подкатывает тошнота.
Узнав Юрайю, Кристина старается как можно быстрее обойти его, опять опустив взгляд в пол.
— Крис, постой, — он перехватывает её за плечо, но Кристина ловко выворачивается и ускоряет шаг.
— Да хватит убегать!
Юрайя догоняет её у лифта и перегораживает вход. Она смотрит на его руку прямо перед носом, недовольно вздыхает и, наконец, встречается с ним взглядом.
— Знаю, что я сволочь. Прости, — чуть ли не скулит он. — Даже предположить не мог, что придёт сигнал о помощи в этой дыре.
— Проехали, — цокает Кристина, а затем оборачивается назад, показывая на толпу недовольных офицеров за их спиной.
Им приходится отойти и найти тихое место. Юрайя оглядывается по сторонам, как будто кому-то есть дело до них, а потом наклоняется ближе.
— Спасибо, что прикрыла меня, — вполголоса говорит он. — Меня бы точно выкинули на улицу, а теперь… В общем, я обязан тебе всем. Если когда-нибудь…
— Ничем ты мне не обязан! — резко перебивает его Кристина. — Просто будь человеком и держи телефон включенным, когда просишь кого-то прикрыть твою задницу.
— Тебе не сказали? — хмурится Юрайя и распрямляется.
— Чего не сказали? — возмущённо спрашивает она, на что юноша лишь нервно сглатывает, не решаясь продолжить.
Кристина даже не может смотреть на него из-за жгучей обиды. Будь он на положенном ему месте, ничего бы не случилось. Не то, чтобы она нашла в Юрайе причину всех своих бед… Вся вина всё равно лежит на её плечах. Самое противное было искажать показания, выгораживая ещё и его в тот момент, когда собственная жизнь рассыпалась в труху.
— Вот ты где! — Тори, словно появившись из ниоткуда, подлетает к Кристине, подхватывает её под локоть и тащит в сторону лифта. — Сейчас не время флиртовать с патрульными. Пойдём.
Если бы нормы этикета позволяли броситься на свою начальницу в рабочее время, чтобы расцеловать её, то Кристина бы так и поступила. Она никогда так не радовалась тому, что кто-то выдергивает её прямо посреди беседы. Поэтому Кристина без тени сомнения торопится за Тори, даже не махнув на прощание Юрайе.
— Ни с кем я не флиртовала, — закатывает глаза она, когда они заходят в лифт. — Это тот самый младший брат Зика. Держи свой кофе.
Кристина передаёт Тори стакан и прислоняется к стене, чтобы немного отдышаться. Боже, на работе она постоянно забывает о том, что даже слегка ускоренный шаг выжимает из неё все силы.
— Да плевать мне на него, — отмахивается Тори и тут же делает глоток. — Нам нужно всё успеть до приезда Макса. Боже, ну и дерьмо! — морщится она. — Трис со своей свадьбой что ли начала закупать дешёвые помои? Так и разориться не долго…
— Я планировала успеть закончить с отчётом до собрания, поэтому если ты хочешь отправить меня украшать зал — я пас!
Кристина ничего не отвечает на возмущения по поводу кофе. У неё нет сил и тем более желания объяснять коллеге, почему она не общается с Трис.
— Точно, хлопушки! — стучит себе по лбу Тори, хватает телефон и судорожно набирает кому-то сообщение. — Живо в кабинет, я сейчас, — подталкивает она Кристину, когда они выходят из лифта.
Ву, не отрываясь от телефона, подлетает к первому попавшемуся на пути офицеру, начинает тараторить что-то о коробке на складе. Кристина послушно идёт в кабинет и уже у самой двери чувствует взгляд в спину. Обернувшись, она замечает Зика, который, о чём-то задумавшись, смотрит прямо на неё. Он, словно опомнившись, слегка трясёт головой, а затем едва заметно кивает.
Это сон, да? Кристина готова отдать всё, чтобы произошедшее с ней на самом деле оказалось ночным кошмаром. Благодарность во взгляде Зика… это что-то на грани фантастики.
Всё ещё с иронией думая о том, как, прикрыв Юрайю, ей удалось растопить ледяное сердце старшего брата, она заходит в кабинет и по привычке пытается положить шлем на стул. Нужно позвонить в сервис и узнать, когда можно забрать байк. Хотя… какая разница, не так ли? В рабочее время Кристина иногда забывает, что такие мелочи перестают быть важными.
Она успевает лишь опуститься в кресло и шумно выдохнуть, как дверь в кабинет тут же открывается.
— Боже, дай мне силы продержаться ещё полчаса, иначе я сойду с ума, — ворчит Тори и, подойдя к своему рабочему месту, наклоняется. — Твою мать, ты самая невезучая из всех, — раздаётся её насмешливый голос из-под стола, а затем появляется и она сама с небольшой коробкой, перевязанной подарочной лентой. — День рождения в один день с шерифом. Держи.
Тори подзывает Кристину к себе, и той приходится подняться и подойти.
— Тори, не стоило так заморачиваться, — с грустью в голосе говорит она, принимая из рук коробку. — Я не считаю свой день рождения праздником с восемнадцати лет.
Кристине до боли обидно, что она не может в полной мере порадоваться подарку. Не может искренне улыбнуться, даже если ей хочется.
— Никто из нормальных людей не считает его праздником, — усмехается Тори, и Кристина хмыкает следом, пряча за этим позыв кашля. Во рту появляется металлический привкус, который за сутки уже успел стать привычным. — Заметь, я не поздравляю тебя. Минус год… Какой тут праздник. Но получать подарки всегда приятно.
— Спасибо, — проглатывает горькую слюну Кристина. — А что это?
— Открывай.
Тори нервно стучит пальцами друг об друга, пока Кристина стягивает с коробки атласную ленту. Красную… Кажется, весь мир над ней смеётся.
— Это…
Кристина теряет способность складывать слова в предложения, когда проводит пальцами по лакированной коже. Средний на вид каблук, острый нос. Это первые в её жизни туфли, не считая, конечно, тех, что заставляли надевать родители в детстве. Кажется, это самые обычные чёрные туфли, но Кристина уже догадывается, что это не так. Они даже пахнут по-другому, словно её совсем недавно аккуратно поставил в эту коробку сам дизайнер, предварительно облив приятным парфюмом.
— Это твой пропуск в приличные заведения Чикаго, — заканчивает за неё Тори и гордо вздёргивает нос. — Ты работаешь уже год бок о бок со мной, но так и не знаешь ночной жизни этого города.
— В моём шкафу вряд ли найдётся подходящая одежда для них, — хмыкает Кристина, и ещё раз взглянув на туфли, закрывает коробку и ставит её на стол.
— Джинсы и топ. Этого достаточно, чтобы тебя не развернули охранники на входе. А уже внутри всем будет плевать, что на тебе надето, — Тори загадочно улыбается и подмигивает. Затем её взгляд падает за спину Кристины, и она вмиг бледнеет. — Святое дерьмо!
И снова этот щелчок. Как дежавю. Звуки замирают, и Кристине внезапно хочется кричать. Просто орать во всю глотку. Потому что впервые за эти дни она чувствует, что снова может дышать. Ощущения такие, словно её переместили на вершину заснеженной горы, где воздух настолько чистый и морозный, что лёгкие начинают гореть от переизбытка кислорода. Она дышит, чёрт возьми! Дышит.
Но вместо радостного вопля с её губ срывается еле различимый вздох. И лишь дрожащие пальцы выдают её состояние. Кристина оборачивается на скрип двери. На пороге стоит Эрик.
Он выглядит ещё хуже, чем в ту ночь. У него впали щëки, делая его лицо ещё острее, серость кожи практически идентична цвету его глаз. Впервые она видит его волосы без тонны геля для укладки. Несколько слегка влажных прядей упали на лоб, придавая бледной коже более болезненный оттенок. У Кристины есть преимущество в виде косметики. Но сейчас она смотрит на своё отражение. То же самое лицо, которое она видит по утрам в зеркале. Лишь незначительное отличие во взгляде. Он тоже дышит.
— Макс на месте, — слегка осипшим голосом говорит Эрик, резко переведя взгляд на Тори, отчего та давится воздухом. — Спиздила его подарки?
— Это не для него. — отмирает она и озирается по сторонам, видимо, в поиске телефона. — Дьявол, там же ещё ничего не готово! Где он?
— Отправил его к себе. Как чувствовал, что напортачишь, — цокает Эрик. — Быстро за дело! Через десять минут он спустится.
Тори, наконец, хватает телефон и уже идёт к выходу, как останавливается и хмурится, окидывая взглядом шефа.
— Ты выглядишь…
— Бегом! — рявкает Эрик.
— Чёрт, — вздрагивает она. — Не успел появиться, а уже орёт как бешенный.
Тори оставляет их одних. Совсем одних. Потому что весь отдел сразу же ринулся за ней, как только по офису разнеслось громкое «Макс здесь».
Кристина ждёт. Секунда, две… каждая длиною в вечность. Она ждёт приставленное ко лбу дуло пистолета, оглушительный выстрел, который ознаменует конец бесконечных мучений. Но их нет. Ничего нет. Только стойкое понимание того, что ей, наконец-то, становится легче.
В его глазах обида. Самая простая обида, даже наивная, детская. И это придаёт смелости, потому что она ждала тайфун. Ссутуленные до этого плечи распрямляются, и Кристина, больше не задерживая на нём взгляд, уверенно идёт к выходу. Но когда она приближается, Эрик вцепляется мёртвой хваткой в запястье. Это касание обжигает, как горячий песок, и они оба морщатся.
— Не трогай меня! — рычит Кристина, безуспешно пытаясь высвободиться.
— Заткнись, — Эрик выворачивает запястье. Ладонь сжата в кулак, поэтому он давит большим пальцем, заставляя обнажить загримированную ладонь. — Что ты используешь? — сквозь зубы спрашивает он, рассматривая еле различимую выпуклость.
— Тебе какое дело? Через пару дней в морге правда всплывёт наружу. Так что не утруждайся прятать его.
Она снова пытается вырваться, но только сильнее заламывает руку. Какой сюр. Раньше он наносил ей лишь эмоциональные травмы. Унижал, смешивал с дерьмом, выставлял идиоткой перед всем коллективом. Теперь же она чувствует, как он разрушает физическую оболочку. И это по большей части её вина. Она сама делает себе больно.
— Этот урод оказался прав, — почти неслышно произносит Эрик и поднимает взгляд, в котором уже не осталось и капли тех наивных эмоций, что бушевали ещё минуту назад. — Ну как, ты довольна своей маленькой местью? Наверное, с каждым днём чувствуешь себя всё счастливее, — жестоко усмехается он.
— Отпусти меня, — сглатывает Кристина, окончательно растерявшись.
Она привыкла к его отсутствию. Эрик уже стал чем-то эфемерным, забытым прошлым, грузом на чаше весов в час суда.
Расследование уже окончено. Приговор вынесен. Подсудимый ожидает наказания.
Он — её первое дело.
— Скажи, Райт! Скажи это! Тебе понравилось то, что ты сделала?
Его слова отрезвляют, как отрезвили тогда. Когда ток бежал по венам, и лишь этот голос помог ей собраться.
— Что ты хочешь услышать? — она поднимает на него холодный взгляд. — Раскаяние? Его не будет. Все твои слова про игру — пустой трёп. Знаешь, мне понравилось то, что я сделала. Мне нравится то, как ты выглядишь сейчас. Ты умираешь, Эрик, — её голос опускается на несколько тонов, становясь неестественно грубым.
— Ты тоже, — скалится он, но мышцы лица дёргаются, выдавая страх.
— Да, я тоже, — согласно кивает Кристина, а затем делает шаг ближе. Чёрт. Это так работает? Чем они ближе, тем проще дышать? — Но это лишь малая цена за то, что я вижу перед собой. И верни меня в ту ночь, я бы повторила.
Хватка на запястье ослабевает, и Кристина бросает на Эрика самый уничижительный взгляд, на который только способна. И, возможно, в будущем она могла бы вспоминать этот диалог и кричать «да, детка, ты его в порошок стёрла», но такого не случится никогда. Потому что даже холодный, как барабанящий за окном дождь, взгляд рассыпался в труху. Эрику было всё равно.
***
Когда Макс напоминает всем о том, что этот день рождения последний, зал погружается в удушливую тишину. Улыбки сползают с лиц, и у некоторых присутствующих в уголках глаз собираются нежелательные слёзы.
Кристина пришла одной из последних, поэтому видит немногих, но, кажется, отчётливо слышит одинокий всхлип. Она плохо знает Макса, поэтому её поникшее настроение связанно лишь с обычным человеческим состраданием. Многие же проработали под его крылом много лет, поэтому с трудом сдерживают эмоции. О Максе всегда отзывались, как о лучшем шерифе за последние полвека.
— Я не хочу, чтобы мой последний год в Департаменте сопровождался вот такими кислыми минами, которые я сейчас вижу на ваших лицах. И знаю, что, сколько бы я не запрещал вам даже думать о моей скорой кончине, вы всё равно будете делать это. Джоанна, мать его, вытри слёзы!
После слов Макса в толпе всё чаще проносятся шмыганья носом, и даже Кристина уже чувствует, как атмосфера давит ей на глотку. Ей самой хочется заплакать.
— Так вот. Всегда мечтал сказать это лет в шестьдесят… — Макс криво усмехается, пытаясь приободрить толпу, но у него ничерта не выходит. Даже некоторые парни трут раскрасневшиеся глаза. — С завтрашнего дня я ухожу на пенсию.
Все замирают. Кажется, даже затаивают дыхание. Кристина тут же находит взглядом Фора. Они редко видятся, и она узнаёт его со спины лишь потому, что только он распрямил плечи и натянулся, как струна. Каждый ждёт дальнейших слов Макса, искоса поглядывая в сторону Итона.
— По единогласному решению администрации Иллинойса, моим преемником и вашим новым шерифом назначается Эрик.
Кристина дёргается. Что? Да как это возможно? Она отводит взгляд от окаменевшей фигуры Фора и поворачивает голову в то место, где стоит Эрик. Его присутствие невозможно не заметить, точнее, не ощутить. По крайней мере ей. Теперь оно сопровождается свободным дыханием. Она всегда будет чувствовать, что он рядом?
Толпа гудит, хлопает, Тори, кажется, даже подпрыгивает. Но не он… Эрик стоит в дальнем углу. Его тяжело разглядеть, но Кристина всё же отмечает этот скучающий взгляд.
Он знал.
Кристина не может решить, что её бесит больше: эта ужасная несправедливость или его безразличие? За эти месяцы она неоднократно слышала от Трис, как Фор упорно прокладывал себе путь к креслу шерифа. Да что там Трис! Весь Департамент знал, что это будет Итон. Какого чёрта?
— Эрик, скажешь пару слов?
Толпа поворачивает головы в сторону провозглашённого шерифа, ожидая, что он выйдет к Максу, но тот даже не отталкивается от стены. Лишь лениво причмокивает. Его кожа всё ещё мертвенно-бледная, поэтому все тут же умолкают.
Кристина кусает губу. Ждёт. Ну же, скажи, что ты нежилец. Скажи, что не будешь занимать чужое место.
— Скажу лишь… — рассматривая свои ботинки, устало произносит Эрик, и Кристина снова дёргается от того, что он может озвучить её мысли. — Скажу лишь, что я готов занять твой кабинет, только когда разгребу дела в отделе.
Кристина отворачивается, шумно втягивая носом воздух от возмущения. Фор до сих пор замер в одном положении. Лишь красные пятна, появившиеся на его шее, выдают то, что он на грани.
— Боже, мог бы и что-то поинтереснее придумать, — ворчит Тори. — Например, «спасибо любимому отделу, что так верили в меня, спасибо маме, спасибо папе…»
Те, кто стоит рядом, пускают несмелые смешки. Эрик поднимает взгляд, и Тори тут же багровеет. Как будто он только что накинул ей на шею удавку.
— Ладно, формальности обсудим потом, — Макс громко хлопает ладонями, отвлекая всех от несостоявшейся речи. — А пока торт!
Кристина смотрит на обилие крема. Вряд ли она даже ради приличия сможет запихнуть в себя хоть кусочек. Ей легче. Чёрт, она даже чувствует голод впервые за эти дни, но смотреть на еду ей по-прежнему не хочется.
Убедившись, что некоторые уже идут к выходу, отказавшись от угощения, она облегчённо выдыхает и покидает зал вместе с ними.
Кристина думает о том, что, возможно, ей стоит найти Юрайю и всё-таки поговорить. Ей уже не так хочется проклинать каждого, кто хоть как-то потревожит её, поэтому разговор с Педрадом может, наконец, повернуть в нужное русло. В конце концов, он что-то не рассказал ей.
Или стоит позвонить Трис? Определённо стоит, но чуть позже. Фор сам должен рассказать ей о случившемся. Она сильно расстроится, узнав об этом, и будет нуждаться в поддержке. Кристине пора бы уже прекратить вести себя как хреновая подруга.
— Офицер Райт!
Кристина замирает, прислушиваясь к ощущениям. Нет, это не внутреннее чутьё. Теперь она ясно понимает, что присутствие Эрика поблизости сопровождается вибрацией воздуха. У неё буквально шевелятся волосы на затылке, когда эти волны касаются их.
— Через пять минут явиться в мой кабинет.
Эрик стоит в нескольких метрах, но, кажется, что это его дыхание щекочет шею.
— Это в какой, шериф? — язвительно спрашивает Кристина и оборачивается, чтобы убедиться в наличии дистанции между ними, потому что это пугает.
Длинный коридор. И вибрирующий воздух между ними, наполненный озоном. Так не должно быть. Они должны умирать, глядя друг на друга. Это бесит.
— Пока что в старый.
Он снова это делает. Сначала расшатывает нервы, а когда злость накрывает, Эрик начинает спокойно разговаривать. И это выбешивает ещё больше.
— Слушаюсь, — кивает она.
Пять минут. У неё есть целых пять минут, чтобы не думать о нём. Кристина даже не перебирает в голове варианты, для чего Эрик вызывает её. Она садится за работу и быстро пролистывает отчёт. Он идеален, и от этого внезапно становится противно. Потому что это не её заслуга, а всего лишь бонус, подаренный при зачатии. И у Кристины появляется непреодолимое желание оставить несколько помарок, надорвать страницу или вообще переделать его полностью, чтобы это было самое отвратительное расследование. Потому что людям свойственно ошибаться.
И она тоже ошибалась.
***
— Садись.
Эрик даже не отвлекается от дел, когда Кристина заходит в кабинет. Лишь бросает взгляд на часы и слегка хмурится. Она опоздала на пару минут. Специально. Потому что даже привычная пунктуальность теперь казалась каким-то проклятием.
— Я постою.
— Сядьте, офицер. Это приказ.
Официальный тон даже наедине. Значит, речь пойдёт о работе. Это хорошо. Кристина послушно приземляется в кресло и ждёт. Даже не шевелится, пока Эрик перебирает документы.
— У меня было время проверить бумаги, — наконец, говорит он, стуча пальцем по столу. — Хорошо замаскировала вещдоки. В своих отчётах тоже так красиво сочиняешь?
Он дальше продолжает перекладывать листы, даже не поднимая взгляд. Риторический вопрос, но Кристина всё же отвечает:
— Как будто у меня был выбор…
— Был.
Эрик резко замирает и врезается взглядом в Кристину. Не просто врезается. Буквально таранит. Заставляет внутренности сжаться, чтобы до неё точно дошёл истинный смысл. Это продолжается несколько секунд, и весь запас кислорода, который Кристина успела получить за это утро, иссякает. И только когда он перестаёт смотреть, она позволяет себе незаметный вздох.
— Знаешь, что это?
Эрик приподнимает жёлтый лист, покачивая его в воздухе. Такая бумага сразу бросается в глаза: её используют только для внутренних документов, чаще для распоряжений особой важности.
— Приказ об увольнении, — не задумываясь, отвечает Кристина, потому что это слишком очевидно.
— Ты так отчаянно пытаешься быть уволенной. Иногда это даже смешно, — ухмыляется он. — Почему же до сих пор сама не написала рапорт?
Кристина молчит. Потому что Эрик загнал её в тупик своим вопросом. Это и был его план? Довести её до увольнения, потому что не было объективных причин делать это самому?
— Мне будет даже грустно расставаться с этим кабинетом. У него такая, как там говорят эти ëбнутые эзотерики… приятная аура. Все, как по щелчку, засовывают языки в жопу, — Эрик раздражённо цокает. — Да, ты права, это приказ. Подпись шерифа есть, нет лишь моей. Ну-ка, давай прочитаем, — он задумчиво трёт подбородок. — Так… бла-бла, за профессионализм, бла-бла, высокие показатели… Ага вот! Присвоить офицеру Райт звание сержанта, снять с должности помощника детектива и так далее… — Эрик пробегает взглядом по строчкам и разочаровано поджимает губы, — Эх, личный кабинет не выделили. Я уже думал, что Тори придётся искать себе новую девочку на побегушках.
— Придётся рано или поздно, — отвечает Кристина. У неё даже не ёкнуло сердце, когда она услышала заветные слова. Её мечты уже давно стали утопией.
— Это тебе решать, — пожимает плечами он.
— Ты же не подпишешь его, — ухмыляется она и чувствует, как снимается напряжение. Оказывается, это самый лёгкий разговор с Эриком за весь год. Кристина больше не видит причин задерживаться.
— Увы, не могу не подписать, — качает головой Эрик, пресекая попытку уйти. — Макс ещё шериф. Это его приказ. Но тут такая проблема… Я заметил одну несправедливость.
— Да… — на выдохе произносит Кристина, вспоминая речь Макса. — Несправедливостей сегодня хватает.
— Видишь ли, — Эрик поднимает ещё один жёлтый листок. — Таких приказов два. В один день. По одному поводу. Так странно, — он читает второй приказ. — Некий Юрайя Педрад тоже проявил и доблесть, и мужество, и профессионализм. Но вот проблема: я не помню никакого офицера Педрада. Вспоминал, вспоминал… Он, наверное, на входе стоял, следил, чтобы тебе никто не помешал?
— Говори уже! — раздражённо восклицает Кристина. Она чувствует, как колотится сердце. Впервые так сильно с той ночи.
— Я тут узнал, что вы с этим Педрадом вместе учились, — спокойно продолжает Эрик. — И оба участвовали в конкурсе за место в этом отделе. Теперь ясно, почему у Зика зубы скрипят при виде тебя, — уголки губ дёргаются, когда он замечает, что Кристина начинает дрожать. — Ну так вот. Ты себя действительно проявила. Самопожертвование ради благородной цели. Даже попрощалась с жизнью, чтобы отомстить. Как думаешь, ещё одна жертва тебе не сильно повредит?
— Ты хочешь, чтобы я отказалась от повышения, — чеканит она. — И взамен?
Эрик встаёт. Как и в тот раз, обходит стол и присаживается на край. Специально сокращает расстояние, словно пытается загнать в угол. Хочет, чтобы Кристине стало тесно, душно и некомфортно. Только вот он, наверное, ещё не понял, что теперь это так не работает.
— Взамен никто не узнает о том, что офицер Педрад отсутствовал на дежурстве. Он получит своего сержанта и будет дальше продавливать толстым задом сидение патрульки. А ты так же продолжишь носить кофе Тори и отсчитывать последние деньки. Тебе уже нечего терять. А ему есть.
— Я согласна, — без раздумий отвечает Кристина и соскакивает с места. Теперь они практически лицом к лицу, и она видит, как он морщится, потому что тоже почувствовал это. Понял.
Кристина нарочито громко хмыкает. Потому что знает, что её не скрутит кашель. Потому что после его приезда никто из них не стирал с губ кровь. Потому что теперь его методы не работают.
— Так и думал, — вдруг скалится Эрик. Не ждёт, когда она отойдёт. Он выдыхает ей эти слова в лицо, отчего по телу пробегает дрожь. — Знаешь, почему я постоянно докапывался именно до тебя? Почему всегда заставлял делать самую уебанскую работу? — он медленно поднимается, а затем склоняется над ухом Кристины и вполголоса продолжает. — Потому что ты слабая. Ничтожество. И меня бесит, когда ты рядом. Бесит, что мне становится легче, потому что тебе тоже становится легче. А я не хочу, чтобы тебе было легко. Хочу, чтобы тебе было ебано. Я хочу видеть, как ты сдыхаешь… Убирайся.