Колыбельная

— Пообещай мне, Су… Что всегда будешь с ним рядом и проследишь, чтобы он не свернул с пути…

Эти слова эхом звенели в голове Су, хотя той, что их произнесла, уже не было в живых. В этом можно было не сомневаться: как только она обмякла на стуле, как только её рука опустилась, не дотянувшись до его, Су механически, по врачебной привычке, проверил пульс и дыхание.

Он устало отметил, что за последние годы его практики не было ни одного случая, когда результат такой проверки отличался бы от сегодняшнего.

Что ему было делать теперь? С появлением Хонкая горизонт планирования и без того уменьшился до дней, в последнее время — и вовсе часов. Сейчас же Су не знал, что будет в ближайшие минуты. Что если Судья очнётся раньше и доберётся до Земли прежде, чем остатки выживших укроются в подземных убежищах? Или если сил этого Судьи хватит на уничтожение всей планеты целиком?

А если всё же лунная экспедиция успеет вернуться… Что он скажет Кевину?

Почему, — отстранённо подумал Су, — почему я не чувствую вообще ничего?

У него на руках только что испустила дух жена его лучшего друга. Та, кому Су негласно доверил сердце самого дорогого для него человека. Та, кого они оба знали столько лет. Та, на кого рассчитывал весь мир, прощая ей непростой характер и самые безумные проекты.

Су вздрогнул от тонкого хныканья: младенец, лежащий у него на сгибе локтя, нервно завозился. Ещё один проект МЭЙ — последний. Ничего в жизни этой женщины нельзя было назвать обычным: даже ребёнок у неё появился не так, как у нормальных людей.

Они ведь даже не знают, как новорождённый перенесёт погружение в криокапсулу, о чём она только думала…

Су мягко покачал малыша, глядя на завиток серебристо-белых волосиков на макушке, и всё так же отстранённо подумал: как странно, что гены Кевина, его светловолосый и светлоглазый фенотип, побороли явно более доминантный фенотип МЭЙ. Причуды генетики. Впрочем, не обошлось ли тут без вмешательства, раз уж ребёнка всё равно вырастили в пробирке?

— Ты родился не в лучшее время, малыш, — протянул Су, глядя, как крохотный кулачок тянется к нему. — И… не у лучших людей.

Отпущенные мгновения текли мимо, мерцали сменой цифр на экране. Су медлил. Копался в собственных чувствах, вновь и вновь с ужасом обнаруживая полное их отсутствие. Обесчувствила ли его борьба с Хонкаем или причина была иной?

— Не будь Хонкая, всё было бы совсем иначе, — тихо заговорил Су, укачивая хнычущего младенца. Пора хотя бы унести его от тела его матери. — Ты бы родился по-настоящему, как другие дети. Был бы желанен. Они оба ждали бы тебя. И весь мир тоже.

И я.

Как горько: дитя, что никогда не знало тепла и защиты материнской утробы, появилось на свет на излёте агонизирующего мира. Как давно МЭЙ планировала его рождение? Почему тянула так долго? Почему решилась, когда уже было настолько поздно? Ответы на эти вопросы она забрала с собой. Остался лишь плачущий без неё младенец, опустошённый Су и их общая надежда, которой ещё предстояло вернуться с Луны ради призрачного будущего.

И Су никогда ещё не был настолько не готов взглянуть в глаза своему лучшему другу. Ещё недавно он вдохновлял немногочисленный уцелевший персонал базы на последний рывок — а теперь чувствовал себя слабее тряпичной куклы. Он потерянно брёл по тускло освещённому коридору, машинально баюкая ребёнка. Руки мёрзли: всё же это было дитя с генами Кевина, пусть МЭЙ и успела сказать, что по мере взросления температура его тела станет нормальной. Если, конечно, он переживёт криосон и ему будет где взрослеть.

Вокруг суетились оставшиеся сотрудники Мотыльков — не зря Су потратил часть иссякающих сил на психический импульс, чтобы они успели подготовить базу к последней стадии проекта. Чтобы меньше думали о том, что они как букашки в муравейнике, над которым уже занёс ногу заигравшийся ребёнок.

Су шагал словно в полусне и неосознанно начал мурлыкать под нос смутно знакомую мелодию. Наверняка что-то из шедевров Эден — только её песни могли жить в его голове годами и при этом не надоедать до тошноты. Ребёнок у него на руках притих — то ли тому виной был нежный мотив песни, то ли Су невзначай не сдержал своих способностей. Крохотная ручонка дёрнула серую прядь волос, и Су слабо улыбнулся. Покачал малыша и продолжил тихо-тихо напевать в попытке восстановить давно утраченное спокойствие.

— Любовь моя… Мы будем неразлучны…

Песня из жизни "до". Долгое время она была для Су якорем, позволяющим держаться за прошлое — теперь же хотелось унести её с собой, и неважно куда: в новый ли мир или в пустое, холодное посмертие. И Эден, наверное, тоже этого хочет. Су пытался помочь ей после… банкета. И Апония тоже. И всё же они оба понимали, что даже сотни МАНТИСов с пси-способностями не хватит, чтобы исцелить от такой душевной раны. Шрам остался и болел — у них всех, но у Эден особенно. На самом деле Су удивился, увидев её в списке выживших на Луне. Значит, не так уж хорошо он её знал, раз решил, что она не задумываясь бросится в бой и останется среди тех, кто уже не вернётся. Возможно… ей ещё было что дать этому миру.

Холодные и бездушные цифры, выведенные на все экраны базы, сменялись слишком быстро. Безжалостно. Более мелкие, в углу, отсчитывали оставшееся миру время. А крупные, в центре — бесстрастно отмеряли часы, минуты, секунды до… До чего? До окончательной потери Су лучшего друга? До того, как прошлых их уже будет окончательно не вернуть? До того, как они официально распишутся в своём бессилии сохранить не то что мир, а хотя бы тончайшие нити, что связывали их между собой?

К моменту, когда центральный таймер остановился на нулях, большинство персонала базы уже расположилось в убежищах — здесь остались лишь те, кто мог встретить уцелевших Пионеров и тоже сопроводить их под землю. Не было ни музыки, ни цветов, ни счастливых улыбок — никто не заулыбался и не захлопал в ладоши при виде спасителей. Они и сами вряд ли бы назвали себя так. Все понимали, что радоваться сейчас нечему.

И только когда Су поймал до боли знакомый холодный взгляд, его наконец захлестнуло цунами тех чувств, что никак не могли достучаться до него все эти восемь выматывающих, мучительных часов. Боль. Всепоглощающая вина. Смутное облегчение — я боялся больше никогда тебя не увидеть, — меркнущее на фоне бесконечной усталости.

И всё же, когда Кевин, стоя над телом МЭЙ и держа на руках их ребёнка, отвечал кратко и сухо, Су ощутил проблеск ещё одной эмоции, с которой, как ему казалось, распрощался уже давно. Глубоко под рёбрами его остро кольнула искорка пронизывающей, холодной ярости. Даже сейчас, за два часа до конца света, потеряв практически всех, кто был ему дорог, Кевин отказывался чувствовать и переложил эту необходимость на своего друга. Как и всегда.

Почему это всегда я, — хотелось закричать Су. — Почему именно я вечно волновался о твоей учёбе, твоей первой любви, твоём исчезновении? Почему я, из всех людей, гнался за тобой всю жизнь без надежды на то, что ты хотя бы обернёшься взглянуть на меня? Почему именно я стал свидетелем смерти твоей жены и первым, кто взял на руки твоего сына? Я устал, Кевин. Устал чувствовать за тебя, чувствовать вопреки тебе до боли и хрипоты.

Я так устал тебя любить.

Су молчал. Чувства раздирали его на части — точнее, одно цельное чувство: безмерная усталость. Сейчас ему казалось, что предложи ему высшие силы отмотать время назад и выбрать прошлое без Кевина Касланы — он бы согласился без раздумий.

И всё же каждая отметина на душе, каждый шрам, которые до сих пор болели, были нанесены именно этим человеком, и их было не свести, не залечить ничем, они все помнили своего виновника. И Су носил их с гордостью, словно наградную ленту. И ни на что бы не променял — это он знал точно, пусть и не был готов открыть это Кевину. Уже не готов.

Мы уничтожим Хонкай любой ценой. Думал ли Кевин прежде о том, какова же в итоге окажется эта цена? Был ли он действительно готов заплатить её? Или просто повторял изъезженную фразу, которую хотели услышать от первого Пионера все — особенно его жена? Едва ли он осознавал, сколько всего придётся положить на чашу весов — и всё равно в итоге оказаться в проигрыше.

Едва ли тот юный мальчишка, которого Су так хорошо знал и так искренне любил, мечтал именно об этом. Едва ли он воображал себя стоящим у плексигласового гроба с телом МЭЙ, читающим её последнее письмо, пока его ребёнок тихо хнычет у него на руках, а на экране неумолимо тикает таймер. И едва ли он понимал, что даже такой цены может не хватить.

Обернувшись вслед уходящему другу, Су почувствовал жгуче-холодное касание на ладони. Солёная снежинка растаяла почти мгновенно: сложный угловатый узор был различим ещё долю секунды назад — и вот его не стало.

Времени на таймере оставалось меньше часа.

По пути к убежищу Су сообщили о самоубийстве Мёбиус, затем, почти сразу же после — о том, что нигде не могут найти Эден и Апонию. 

Су поморщился от боли — не физической, но для существа с его способностями она была сродни таковой. Это было настолько в их духе, насколько вообще могло быть — и всё же он даже не задумывался о такой вероятности. Как всегда, отказывал окружающим в их человечности. Был уверен, что та, кто поддерживал его с самой юности — сначала своей музыкой, а затем и лично — до последнего останется жилеткой, в которую можно будет поплакаться о несправедливости судьбы, хотя с ней самой судьба обошлась не лучше. Предполагал, что гениальная учёная ухватится за возможность построить новый мир — и не задумался о том, что она решит оборвать свою жизнь незадолго до старого, чтобы не видеть его краха. Сомневался, что служительница церкви выберет остаться во тьме со своей паствой, а не обрести новую, которую снова поведёт к свету.

Не было больше никаких Тринадцати, что должны были поддерживать друг друга и защищать мир. Они потеряли почти всех. Сначала Сакуру. Потом — Элизию. А теперь — большинство из тех, кто отправился на Луну. Значит, их осталось всего трое.

Он знал, что Хуа даже после возвращения с Луны помогала проводить эвакуацию — наверное, и сейчас, за считанные минуты до конца, руководила людьми уже в убежище. Су же ждал Второй Ключ, который станет ему пристанищем на ближайшие… годы? Десятилетия? Тысячелетия? Если Земля вообще останется цела.

Коридоры опустели. Слабое аварийное освещение мерцало тусклыми огоньками. Су шёл сквозь этот полумрак и негромко мурлыкал себе под нос.

Любовь моя, мы будем неразлучны.

Возможно, эти же строки сейчас пела среди руин Эден, решившая разделить свои последние минуты с тем миром, ради которого пела всегда — даже когда он отнял у неё самое дорогое.

Любовь моя, и пусть весь мир замрёт.

Где-то остывало тело Мёбиус, которая многим казалась жёсткой, даже жестокой, но почему-то в итоге приняла такое неожиданно человеческое решение.

Где-то далеко, в самых тёмных глубинах, раздавались неустанные молитвы Апонии, которая даровала своей пастве последнее благословение.

Любовь моя…

И где-то совсем рядом его лучший друг лёг в криокапсулу, прижимая к себе свёрток с последним ребёнком, которого произвёл на свет этот мир. Лёг потому, что его жена требовала не терять надежды даже в такой момент. Он привык во всём полагаться на неё… А теперь Су придётся стать для него такой же опорой, как была она.

Как же всё-таки причудливо и неправильно порой исполняются опрометчивые желания, пришедшие на ум за мгновение до спасительного забытья сна.

Су коснулся шершавой коры дерева, под которым ему предстояло провести ближайшую вечность. Обернулся и проронил с горькой улыбкой:

— Спи, Кевин.

Спи, оберегая своё дитя, и смотри сны о той, для кого ты был лишь удобным инструментом. Спи и грезь о светлом будущем истинного героя. Мне же будет не до сна, ведь если за это время я достигну цели своего проекта, то тебе не придётся брать грех на душу, запуская свой. Ради этого, ради тебя и того, кем ты был, кем ты мог бы стать, я готов на всё. Так спи же, по-прежнему не подозревая, кто защищает тебя от кошмаров. Спи, боль моего сердца, а я сделаю всё, чтобы новый мир после твоего пробуждения был лучше старого.

Ночь будет долгой.