Слышу, поет Америка, разные песни я слышу…

У.Уитмен

Билли с какого-то перепугу начала меня уверять, что мужика своей мечты она обязательно найдет: не сегодня, так завтра [The Man I Love]. Ну, на крайняк в среду. Я переключил плейлист. У меня их на iPod два: джаз и для бега. После классической развязки «бойфренд узнает обо всем последним, теряет свою любовь и лучшего друга» я начал слушать исключительно женский вокал: пусть тоже пострадают, сучары. Не все же мне убаюкивать разбитое сердце, лучше порадуюсь, как они воют, мерзкие падлы. Так и наткнулся на джаз и на Билли Холидей, и первая же песня «Ты не знаешь, что такое любовь» [You don't know what love is] меня убила. Это вам не «ветер с моря дул», а сразу колючей проволокой по яйцам, без предварительных ласк. Я ее послушал раз сто, наверное, и обрыдался от безнадежности и тоски, а потом гордился, что такая взрослая тетка прямо как про меня поет. В общем, запал я на старушку Билли, все про нее прочитал, послушал. Ну и погнали: я пока все не выясню — не успокоюсь. Переслушал все версии песен у других исполнителей, открыл для себя много имен, но Билли осталась моей первой любовью. И последней, я думаю. Повторять ошибки юности я не собираюсь. Две-три недели — гуманный срок отношений с девушкой, чтоб у нее никаких иллюзий не возникло.

Джаз играет в моей жизни большую роль. Я даже чуть в Новый Орлеан не уехал, но там магистратура была не очень. Иногда я включаю песню наугад — этакое предсказание на день. Но сегодня Билли прокололась со своим мужиком. А вот Muse с Apocalypse, please очень даже в тему пришлись. Морда у козлины вытянулась, когда я согласился. Он явно не ожидал. И я тоже. Но деньги нужны позарез, а двести долларов за час на дороге не валяются. Хотя мы и за полчаса зарабатывали пятьсот семьдесят пять, и даже на Хаммере катались! Твою мать, как вспомню, так выть хочется и горло ему перегрызть. Ну я ему устрою mortal combat в отдельно взятом зале. Он ведь зассал, сразу забормотал про физический ущерб. А когда вышли от Стивенса, который от счастья только что на колени не упал, я сунул козлу тугой рулончик, перетянутый резинкой.

— Это что? — не понял, забыл. Наверное, каждую неделю трахает кого-нибудь и платит не глядя.

— Растяни себя перед тренировкой, урод, — и улыбнулся ему приветливо, как большая белая акула Спилбергу. А что такого? Работать вместе — не значит под ручку ходить.

Живет козлина, конечно, на Манхэттене. В нехилом домишке с собственным бассейном и тренажёрным залом. И открыл мне дворецкий. Представительный такой мужик, лощеный итальянец. У меня была итальянка, классная девчонка, акцент я помню хорошо.

 — Добрый вечер, сэр. Меня зовут Джулиан Барнс. Я к мистеру Майлзу на спарринг.

 — Пожалуйста, следуйте за мной.

И я пошел за своим Вергилием, но надежду не оставил, наоборот, представлял, как сейчас козлину уделаю.

 — Я хотел извиниться за тот раз, — глазки потупил, мудила. Еще ножкой шаркни! — Если тут мало…

 — Себе оставь, тебе нужнее, раз без денег и в сознании с тобой никто не соглашается!

 Его аж передернуло:

 — Раздевалка направо.

Под контрактом подмывало подписаться «д-р Фауст, эсквайр» и отпечаток кровавой задницы приложить.

Первый бой козлина только защищался: я не давал ему даже вздохнуть. Так и хотелось ему сказать как подпоручик Дуб из Швейка: «Вы меня сейчас узнаете с плохой стороны». После перерыва на второй пятиминутке он начал атаковать, и я радостно провел пару приемов, которые Леон предупредил использовать очень осторожно. Я был осторожен и ничего себе не сломал, а мудак хрюкнул при неудачном приземлении. Надо, наверное, и правда с ним поаккуратнее, а то покалечится — и денег не видать. Да и хер с ними, зато душу отведу!

В среду я снова шел по коридору за итальянцем и рассматривал дом. Краткое описание в агентстве по продаже недвижимости: «в черном-черном лесу стоит черный-черный дом…». Кто умудряется втирать богатым мужикам, что все черное — это круто, брутально, по-мужски? Нет, я согласен, что розовый сюда не пойдет, но добровольно жить в условиях полярной ночи — увольте.

На спарринге я опять бился как милая незлобивая девочка Баффи-истребительница козлов. Но Майлз уже не падал и на провокации не поддавался. Где же он все-таки учился? Наверное, родители-миллионеры нанимали ему тренера Чака Норриса. Он, может, все на видео снимает и потом разбирает бои с инструктором? Ну флаг тебе в руки, звездно-полосатый. Контракт истекает день в день со сроком сдачи проекта, продержусь. И бегать теперь по вечерам не надо, с таким интенсивом.

В пятницу после тренировки итальянец не повел меня сразу к выходу.

 — Мистер Барнс, не соблаговолите ли оказать мне небольшую услугу?

 — Э… Почту за честь, синьор…?

 — Энцо, мистер Барнс. У меня возникли некоторые затруднения относительно Вашей национальной традиции.

— Сделаю все, что в моих силах, синьор Энцо.

— Премного Вам благодарен, мистер Барнс. Прошу Вас, следуйте за мной.

И я научил его заваривать чай.

****

Дрался волчара отменно, явно понавтыкался за год. Уже не защищался, а щелкал зубищами прямо мне в лицо. Если бы не шлем — пришлось бы мне на первой тренировке совсем худо. А я ведь ему поддаться решил по первости, вроде как компенсация за причиненный ущерб. Я, конечно, форму подрастерял, хорошо хоть, рефлексы никуда не делись.

Теперь я смог его рассмотреть как следует: тонкий, но не тощий, соплей не перешибешь, только рельсом разве. Глаза карие, волосы каштановые, лицо — ну я не специалист по мужской красоте. Лицо как лицо, привлекательное, когда он с Энцо беседы светские ведет, а не мне в рожу щерится. А когда удивляется — хлопает глазами, как Бэмби, и опять становится на подростка похож.

 — Мистер Барнс, я сегодня испек бисквит Виктория. Не соблаговолите попробовать и сообщить свое экспертное мнение?

 — Я польщен Вашим доверием, синьор Энцо. У меня нет ни малейшего сомнения, что Ваши таланты кулинара-кондитера выше всяких похвал.

И дальше в том же духе, как в институте благородных девиц, епт, ни слова в простоте. Зато мне в лицо на тренировках шипит матом, а на работе цедит слова сквозь зубы. Чем-то он Энцо зацепил, тот обычно моих гостей не привечает и на кухню к себе не приглашает. Я и сам там никогда не бываю, послушно жду в столовой за столом на двенадцать персон. Стул мой сразу заметен, на остальных редко кто сидит. Ну только если Тайни заскочит поныть или сплетню рассказать.

— Мистер Майлз, не возражаете, если мистер Барнс выпьет со мной кофе на кухне? А Вы не желаете? Я сделал паннакотту. Или предпочтете, чтобы я накрыл для Вас отдельно в столовой?

Волчара воззрился на меня так, как будто я самодур-рабовладелец, отправляющий беременных женщин и стариков на ночную охоту за аллигатором-людоедом. У нас в Америке демократия и равенство, говнюк, не то что у вас, лицемеров. Прям я поверил, что мамаша твоя тарелки за собой моет руками в бриллиантовых перстнях, а потом о своем подвиге тебе письмо в частную школу пишет золотым Паркером на розовой бумаге.

 — Я тоже буду кофе на кухне, Энцо.

Сел с краю узкой барной стойки, подальше от Барнса, но все равно запах его чувствую — шампунь и еще что-то, очень тонкое, непонятное, но приятное. Кофе Энцо варит на десять баллов: босс, когда заходит, всегда выпивает две чашки, а если без Ванессы — и все четыре. И десерты итальянские я люблю. Так что подавись, волчара, нарушу я ваш интим.

 А, ну вот еще почему я на кухню не хожу — Энцо тут свой джаз слушает, вечно кто-то из музыкального центра или слезами обливается, или пляшет до упаду. Нет, я не спорю, это все лучше, чем когда босс заставил меня на оперу пойти, семейный такой марш-бросок по культурным местам. Я тогда на втором курсе юрфинансового учился, после восьми лет армии. Ванесса совсем была девочка. Как там эта опера называлась? «Тоска», кажется. Очень подходящее название: все там от тоски воют дурными голосами, жалуются друг другу, и оркестр истошно терзается, как будто сочувствует. А уйти нельзя, ни со сцены, ни из зала. Мне по душе больше кантри или, на худой конец, блюз — там хоть смысл есть и поют по-английски. Да что по радио в машине играют — то и слушаю.

 — Мне у Пегги Ли больше нравится «Stormy weather», синьор Энцо, хотя «Fever» и считается ее визитной карточкой.

 — А как же Сара Воэн, мистер Барнс?

 — Я заранее прошу прощения, синьор Энцо, но, по-моему, она уж слишком там с вокалом перестаралась, и получилась этакая поп-версия. Я очень сожалею, если задел Ваши чувства.

По тонкому льду ходишь, волк! Энцо даже Тайни не позволяет критиковать свой джаз, хотя уж тот — профессионал, сам поет-пишет. Так что пей свой кофе, паннакотту жуй, день твой последний пришел, имперский выродок.

 — Я понимаю, что Вы имеете в виду, мистер Барнс. А кто Ваш любимый исполнитель?

— Билли Холидей.

Энцо задумчиво покивал головой.

 — Это довольно необычный выбор для молодого человека, мистер Барнс?

— Я бы не сказал. Глаза на мир она открывает хорошо. Вокал у нее, конечно, не мейнстримовый, а камерный, скорее. Ей даже и оркестр, в принципе, не нужен, когда она свои песни рассказывает, как будто присохшие бинты с ран сдирает.

Вот теперь я понял про «пламенного революционера». Он, оказывается, когда забывает, что мы тут все плебеи низкорожденные, может и нормально разговаривать. А эту певичку как любимую девушку бросился защищать.

— Вы очень хорошо объяснили, мастер Джулиан. Пожалуй, я с Вами соглашусь. Не желаете взять десерт с собой? Я в этот раз сделал слишком много.

Я аж охренел: никого еще на моей памяти Энцо не звал по имени.

Синие глаза — луна,

Вальса белое молчанье,

Ежедневная стена

Неизбежного прощанья.

Р.Киплинг

Черные волосы и синие глаза — это генетическая мутация или уродство? Урод-мутант, в общем. Помесь Годзиллы и трансформаторной будки. Как Энцо у него работает? Вот уж кто благородный римский патриций — мне скоро придется легенды Круглого Стола с Диккенсом перечитать, чтобы с ним беседу поддерживать.

— Осмелюсь спросить, мастер Джулиан, какие блюда итальянской кухни популярны в Великобритании?

— Мне неловко признаться, синьор Энцо, но в сорок третьем году до нашей эры Юлий Цезарь не оставил на нашем острове поваренной книги, поэтому cucina italiana у нас представлена безыскусно: пицца и паста. Ну еще панеттоне на Рождество. А недавно Джейми Оливер открыл сеть ресторанов «Bella Italia».

Зато про джаз мы с ним разговариваем на равных. Он, правда, пурист-классик, современные каверы не жалует. Скривился недавно, когда Майлз влез с Джорджем Валентайном. Козлина с нами сидит на кухне почти каждый раз, но обычно молчит, а тут решил показать, кто в доме хозяин.

 — Несомненно, у мистера Валентайна есть своя аудитория и в этом направлении его творчества, мистер Майлз.

И я порадовался, что не проговорился, что он мне нравится. У нас в Англии есть Джейми Каллум, а здесь Джордж Валентайн. На концерт я давно собирался, но теперь со своей деликатной финансовой ситуацией опять сижу на попе ровно. Да лучше бы Райан сдох тогда в аварии! Говорить так нехорошо, но думать можно.

Я придумал себе новую игру: на каждой тренировке дерусь как будто в отместку за чью-то обиду. Ну свою я тоже не забыл: после окончания контракта я еще доберусь до козла с серпом в недрогнувшей руке. В прошлую пятницу я дрался как Джеймс Бонд с мировым злом, в понедельник мстил Штатам за свою новую подружку. Лина чуть не расплакалась, солнышко, когда я начал хвалить Рильке и Кафку — она из Австрии и привыкла, что ее тут все спрашивают про кенгуру. Американская тупизна меня просто убивает. Наряду с навязчивым дружелюбием и абсолютно неуместным обычаем делать всем комплименты. Ладно еще девушкам, но мне почему-то тоже отвешивают, и не только за произношение. «Вау, миста, а скажите что-нить ишшо, такой клевый акцент!», «О, молодой человек, вы знаете, сочетание белого и синего — это супер-классика. О, как бы я хотела, чтобы мой сын одевался суперстильно: он будущий юрист, но совершенно не умеет одеваться, а ведь ….», — и так на всю поездку в метро. Сидишь и слушаешь всю ее семейную сагу. Оно мне надо?

Сегодня я представлял себе Стивенса — этот мудак решил меня подставить. Его жополиз Дилан облажался по полной программе с градостроительной концепцией и орал на всю контору, что у меня проект неправильный. Я не поленился, заставил его найти сто двадцать отличий. На жалобные вопли прибежал начальник и тоже начал мне втирать, что это моя вина. Но подписи моей на дилановской ереси не было, так что я в вежливых выражениях послал их в сад, нюхать розы. Майлз тоже пришел, посмотрел на этих двух уродов-скандалистов — и они быстренько заткнулись. Я ему только из вежливости хотел спасибо сказать, а он заставил меня все переделывать за этого мудака.

Бьется козлина честно, не как в тот раз. Он признался, что был тогда под кайфом, а то бы все было не так и ничего бы не было… И вообще ему очень жаль. Ну да я не злопамятный, просто тяжело прощаю, и память хорошая.

****

В субботу Ванесса упросила меня отвезти ее на шоппинг, она договорилась с подружкой. Пришлось гнать на мойку Ягуар — в спортивный Порш ее покупки не поместятся. Босс многозначительно дочурку ко мне подтолкнул, когда я ей дверь открывал.

— Ты бы, Весли, тоже друга привел на свидание? А то вторая девочка будет себя неловко чувствовать.

— Папа, мы со Стеллой идем по магазинам, это не свидание. Вес просто джентльмен и согласился нас довезти. Поехали уже.

Босс помахал ей рукой, а мне подмигнул. Из приятелей у меня только Тайни, разве что, но тот сам умчится с девицами за шмотками, еще неизвестно, кто больше накупит. А друг был, Энди. Эндрю Норт. Такого больше не будет, даже искать не стоит.

 Прицельным визгом двух обрадованных девушек можно вражеские самолёты сбивать. Ну и там обнимашки-целовашки на полчаса. И что интересно — никто внимания на них не обращает. А теперь представим на их месте двух парней… Нет, я человек широких взглядов, уже, мать вашу, и действием это доказал. Но все равно стремно…

— Весли, это Стелла, Стелла, это Весли, папина правая рука. Все, мы пошли. Позвоним, как закончим, не скучай!

Стелла — модель для Ванессиных дизайнов. В последнее время разговоры только о ней. Забавная такая парочка — стройная хищница-блондинка под метр восемьдесят и милый кролик-попрыгунчик. Идут себе под ручку и воркуют. А ноги у Стеллы не очень. Покажите мне ноги, и я скажу, буду ли я с вами спать. К этому я строг. Не строг я был только к Энди. Только ему позволялось иметь толстые щиколотки и зуб с щербинкой. Я бы ему все позволил. Но он так об этом и не узнал. И к лучшему.

Я пошел в мужские отделы, посмотреть на новые коллекции. Давненько уже не выбирался, пора поддержать итальянских производителей твердой зеленой валютой.

Вдруг мои пальцы сжала маленькая рука. Я посмотрел вниз: девочка лет четырех. Уцепилась за меня и идет, что-то продолжает рассказывать. У них, малышей, так часто бывает — в мире только они и родители. Или старшие товарищи — кому как повезёт. Теперь главное — не испугать, хотя я обычно с карапузами ладил, воспитатели меня всегда с ними отправляли. Но тогда у меня не было бороды и профессиональной морды ящиком.

— Привет, малышка. Какие у тебя чудесные косички. Тебе мама заплетала?

Чириканье прекратилось, в черных глазах — укор предавшему ее миру.

— Давай найдем твою маму? Она такая же красивая? — спрашивать, как мама выглядит или во что одета, все равно бесполезно. — Я тебя подниму повыше, и ты ее позовешь, хорошо?

Мама нашлась быстро, даже слишком. «Дорис, зайка, мамочка так испугалась! Скажи дяде спасибо. Я же сказала: от меня ни на шаг…» А я потом как последний идиот ходил и улыбался, вспоминая детскую ручонку на своих пальцах. Надо что-то делать со здоровьем, иначе не будет у меня детей. Хотя всегда можно из приюта взять. Как только выбрать?

  Вам нужна будет лодка побольше.

К/ф «Челюсти»

Сегодня я дрался как в юности. Был повод. В метро мне на руку приземлились чужие пальцы. Ладно, бывает, поезд дернулся, не у всех вестибулярный аппарат как у меня. Когда пальцы не исчезли и вместо извинения в ушах послышалось предложение, за которое настоящий джентльмен в знак вежливого отказа пинает по яйцам, я обернулся. С фирменной улыбочкой, от которой даже козлина бледнеет под своей бороденкой. Сосредоточил взгляд на кольце в носу, начал поднимать руку, чтобы дернуть. Как ветром педрилу сдуло. И так будет с каждым! Хаммер, метро — мне насрать. Всех бы их уничтожил, мудаков херовых. Вдохновился настолько, что выиграл у козла четыре боя из пяти.

Мы в Лондоне с ребятами из универа специально гуляли вокруг этих пидорских клубов. Крис с театрального их типа снимал, а мы тут как здесь — готовые отмстить, значит, неразумным педрилам. Драться, кроме меня, никто толком не умел, но шуму делали много, как водится, из ничего — никого я, конечно, не калечил. Полиции мы не боялись: разгонять будут не нас, а голубцов, а мы — борцы за добро и справедливость, vox populis. Однако педики нас просекли и наняли себе крышу, так что один раз нашу молодую кипучую бучу грамотно разбили на мелкие группки и разъяснили нам права меньшинств. Крису досталось больше всех, а у него как раз намечалась сдача спектакля. Я своих противников раскидал быстро, но всем нашим, конечно, помочь не смог, так что в летучем отряде мстителей нас осталось человек семь. Ответный удар был запланирован на следующую неделю, и я ребят даже подучил в экспресс-режиме. Но нас опять ждали, и уже серьезно: стоять остался я один. С поднятыми руками. Против пистолетов я приемов не знал.

— Чего вам, не хватило одного раза? А еще в университете учитесь.

Невысокий такой мужичок, невзрачный, на улице второй раз не взглянешь.

 — Ты хорошо дерёшься, парень, — голос у него ленивый, выговор северный. — На физкультурном учишься?

 — На литфаке.

Он удивился, шестерок своих взмахом руки распустил.

 — Будешь спортивным журналистом?

— Нет, архитектором.

— Это как? — опять я его удивил.

— Мне надо денег заработать на архитектурный, придется сначала написать шедевр.

— Тебе повезло, малыш, — передние зубы все золотые. — Если будешь слушаться дядю Торстена, быстро заработаешь, сколько надо. И на девочек останется. Ты же по девочкам? Ну, считай, я твоя путеводная звезда.

Я никому бы не рекомендовал добрячка Торстена в качестве спасительного маяка, но меня он не обманул. Так что после первого курса литфака я поступил еще и на архитектурный. Торстен нашел мне инструктора и даже менял расписание боев, чтобы у меня руки не дрожали на экзаменах. А «сценический псевдоним» у меня был готов давно. Я еще в выпускном классе школы представлял себя милейшим существом, милашкой-улыбашкой. Одинокая, окруженная девицами-прилипалами толстокожая бессердечная тварь, без тревог и душевных терзаний гордо скользящая в темной воде. Вылитый я.

****

Работать с Барнсом комфортно: все в срок, все толково. Пришлось ему помочь, правда, когда Стивенс решил прикрыть зад своему говноделу. Волк, похоже, даже хотел спасибо сказать. Но я ему не дал расслабиться. Критикуешь — делай сам. Зыркнул на меня, как капитан Крюк на крокодилицу. И сделал так, что с первого раза приняли. Единственное, что бесит, — это его телефон. Жужжит не переставая. Ощущение такое, что в Белом доме находишься в разгар предвыборной кампании. И почти каждую неделю — новое имя. Ходок херов. Когда он только успевает? Хотя дурное дело — нехитрое. Это мне надо виагры напиться за два часа до сеанса, и то гарантий ноль.

В пятницу тренировка была удачной — волчара проиграл три боя. И от кофе отказался — свидание, видите ли, синьор Энцо, покорнейше прошу прощения. Надо было ему хоть синяк на рожу набить. Кобель, а не волк. Так что я опять сидел в столовой за огромным столом, накрытым на одного. Босс выдал мне этот дом уже с мебелью, а я после казармы был рад жить хоть в вагончике, только чтоб в собственном. Не стал пока ничего переделывать, да и для кого? Мне сойдет. Дверь на кухню была открыта — имитация жизни в берлоге кармического импотента-холостяка. «Ты не знаешь», — пропел-проговорил неприятный женский голос. Это что-то новое, такого Энцо раньше не слушал. Ну давай, просвети меня, чего я там в жизни не нюхал, — «что такое любовь», — это ты не знаешь, сука с пропитым голосом. Но она знала. Все то же, что и я. Про любовь, которую суждено потерять и никогда не забыть. Про губы, не чувствующие вкус поцелуя из-за слез. Про тлеющее сердце и бессонные ночи. Твою мать, женщина, зачем ты вынула из меня душу? Кто ты?

 — Это Билли Холидей, мистер Майлз, — Энцо поставил передо мной дымящуюся тарелку. — Приятного аппетита.

Это про которую волк тявкал? Что этот сопливый Маугли понимает про любовь? В детском саду подарил ей лопатку, а она его по лбу шарахнула? Или песком в глаза кинула? Да с его девко-оборотом в природе он и имя, наверное, запомнить не успевает. Любовь — это не сунь-вынь. Это как раз зубовный скрежет и рваные шрамы на сердце. До сих пор. Через тринадцать лет. Я даже на фотографии не смотрю, не могу. Может, лет через тридцать гляну.

Все два часа, на которые мне удалось задремать к утру, Энди смеялся, убегая от меня по песку.